- На российских улицах не так часто встретишь улыбки. В мире существует представление о том, что русские мало улыбаются.
- Повседневная жизнь рядового россиянина исторически была тяжелой борьбой за существование, и озабоченность на лице закрепилась как норма.
- Во время чемпионата мира по футболу ситуация изменилась: на улицах российских городов улыбаются все, даже полицейские.
- Эффект карнавала вряд ли будет долгосрочным: болельщики уедут, и страна вернется к своему обычному состоянию.
- Улыбка – сильное средство борьбы со стрессом. Когда человек улыбается, в его организме улучшаются все физиологические процессы.
Сергей Медведев: Карнавал на улицах российских городов в связи с мундиалем, чемпионатом мира по футболу: улыбаются все, даже, казалось бы, обычно неулыбчивые полицейские, таможенники на границе, люди на улицах. Что происходит? Ведь улыбка является достаточно редкой вещью в российской действительности. Многих иностранцев, приезжающих в Россию, даже инструктируют: "Будьте готовы к тому, что русские не улыбаются". Однако все это изменилось.
Корреспондент: Стереотип о том, что русские люди – мрачные, закрепощенные и мало улыбаются, находит свое отражение не только в поговорках "Смех без причины – признак дурачины", "Шутки до добра не доводят", "Хорошо смеется тот, кто смеется последним". Его подтверждают и ученые. Повседневная жизнь рядового жителя России на протяжении многих веков была тяжелой борьбой за существование, и озабоченность закрепилась уже как нормативная бытовая мимика. Чужая улыбка для большинства россиян отражает не хорошее настроение, а благосостояние и достаток, превосходство над низшим классом, что вызывает только раздражение и зависть. При этом ученые говорят, что именно улыбка – самое сильное средство борьбы со стрессом. Когда человек улыбается (даже самому себе), в его организме улучшаются все физиологические процессы. Нам просто жизненно необходимо научиться открыто улыбаться, мы же делаем это с оглядкой, опаской и стыдом.
Сергей Медведев: У нас в гостях писатель Виктор Ерофеев и Оксана Мороз, доцент Московской Высшей школы социально-экономических наук, известной как "Шанинка".
Это стереотипное представление о России или все-таки, действительно, люди на улицах здесь более замкнуты, более мрачны? Улыбающийся человек вызывает отторжение в русской культуре.
Виктор Ерофеев: Есть еще менее улыбчивые нации, чем русские. До последнего времени китайцы были очень неулыбчивы. Индусы улыбчивы, но в их улыбке столько мольбы и страданий, что на это тяжело смотреть. Африканцы тоже довольно неулыбчивые ребята, несмотря на то что праздники и карнавалы у них – это радость и улыбки. Французы улыбчивые, но это вежливая оттренированная улыбка. Американцы настолько улыбчивы, что когда идешь по улице провинциального города и девушка тебе улыбается, думаешь, что она хочет, чтобы ты зашел с ней в кафе. А вот Испания после Франции жестко менее улыбчива.
Есть еще менее улыбчивые нации, чем русские. До последнего времени китайцы были очень неулыбчивы
В России улыбка исторически развивалась в двух направлениях: здесь две культуры. Крестьяне всегда были мало улыбчивым народом, хотя и достаточно вежливым. А дворяне в XIX веке были очень улыбчивы. После революции, поскольку крестьянская культура восторжествовала, улыбка, конечно, пропала как частное человеческое заявление о доверии к миру. Появилась улыбка или официозная, коммунистическая, или просто звериная морда советского человека. И этот принцип выживания, который продолжает существовать в России, уничтожает улыбку: если ты выживаешь, ты не улыбаешься.
Сергей Медведев: Все дело, наверное, в отношениях в обществе, в отношении человека и государства?
Оксана Мороз: В контексте, в котором человек существует в широком смысле, и в контексте отношений человека и государства или человека и любых регулирующих органов. Понятно, что большая дисциплинарная сила, которая может быть связана с коммунистическим или тоталитарным контекстом, не только транслируется от государства к своим гражданам, она же поддерживается. Есть такое понятие, как Большой брат, который за кем-то наблюдает. Но есть и понятие сонаблюдения, когда все следят друг за дружкой, и это тоже создает атмосферу страха и террора.
Сергей Медведев: В Китае это очень сильно развито: перекрестное наблюдение, перекрестный донос. Хотя, с другой стороны, китайцы очень часто улыбчивы: улыбкой они пытаются прикрыть горе.
Виктор Ерофеев: Я недавно был в Китае, и меня поразило сравнение – Благовещенск и Хэйхэ. Благовещенск такой неулыбчивый! Переплываешь в Хэйхэ – и все: они перестали выживать и начали жить.
Мне кажется, те люди, которые мало улыбаются или почти не улыбаются, считают, что Россия – это улыбчивая, очень гостеприимная страна. А те, кто привык улыбаться, считают, что Россия неулыбчивая страна.
В общем, по-прежнему существует несколько культур. И, конечно, интеллигенция тоже находится в сложном состоянии. В 60-е годы была идея, что не надо улыбаться, потому что жизнь сложна, и вообще, улыбка – это повод для мещанства. Потом это ушло. А сейчас получается, что интеллигенция улыбается только растерянной улыбкой, потому что все растеряла.
Сергей Медведев: Может быть, улыбка ушла куда-то больше в сторону тренингов позитива, в коммерческую часть?
Оксана Мороз: Ну, конечно. Улыбка – один из инструментов корпоративного этикета. Есть определенный сценарий, который люди отрабатывают, или определенные коммуникативные ситуации, в которые они попадают. И там нужно улыбаться, причем улыбаться по-разному. А тренинги – это некоторое зло, они пропагандируют довольно лицемерное отношение: улыбка – это способ продажи и не более того.
Сергей Медведев: В России есть коренная нация, которая очень сильно ориентирована на выживание, и там улыбка может вызвать агрессию.
Виктор Ерофеев: Даже исторически, если взять Ключевского, поговорить о том, каков был в России процент свободных людей, то получается, что в середине XIX века из 60 дореволюционных миллионов 30 с чем-то были крепостные крестьяне, то есть рабы, холопы. Улыбаться им было не с чего: не холопское это дело – улыбаться. Получается, что у нас не было настоящей, искренней улыбки, и больше половины населения просто не улыбаются. Что касается дворянства, то оно тоже всегда было под гнетом определенной власти. Поэтому в России улыбка квашеная, как капуста. Натуральной, свежей улыбки мало, но она иногда бывает и, как ни странно, пробивается среди творческих людей, потому что у них происходит какое-то внутреннее освобождение.
Сергей Медведев: А как же народная смеховая культура?
Виктор Ерофеев: Там нет никакой улыбки. У меня есть большая работа, посвященная этому: "Морфология русского народного секса". Прежде всего, там совсем нет темы любви. Там идет тема культа силы: задрать юбку, оттрахать и сразу убежать, потому что накажут отец или брат.
Сергей Медведев: То есть народная смеховая культура – это не та открытая улыбка?
Виктор Ерофеев: Она очень жестокая. Там совсем нет улыбки. В русской культуре есть издевательский, уничтожающий смех, который присутствует в полиции, в милиции, кремлевский смех над Западом.
Сергей Медведев: Смех Захаровой.
Виктор Ерофеев: Я представляю, что были моменты, когда Кремль просто тонул в хохоте где-то на уровне 2014 года, но там по этому поводу не улыбались. А вот улыбка – это зона лицемерия и фальши. В системе выживания у каждого, за исключением, может быть, какого-то маленького числа людей, которые просто творчески выбиваются из системы, есть момент фальшивой улыбки.
Сергей Медведев: Улыбки ведь разные. Русская улыбка – больше губами. Американская улыбка показывает зубы, это стоматологическая культура.
Оксана Мороз: Тут еще можно привести антропологические примеры, связанные с демонстрацией зубов.
Футбол – это изначально карнавальная ситуация
Сергей Медведев: Это признак агрессии. Собака может укусить, если ты покажешь ей зубы.
Оксана Мороз: Но при этом если вы, например, находитесь в состоянии диалога, то демонстрация зубов может быть демонстрацией как раз некоторой вовлеченности, доверия. А вот в контексте карнавала, если мы вспомним базовое понятие Бахтина, то там ведь тоже не про улыбки. Там про то, что можно бороться с некоторой властной логикой, создавая альтернативы, переворачивая все это. Но этот переворот – тоже страшный.
В этом смысле, если вернуться к мундиалю, то, что происходит на Никольской, – это и карнавал, и не карнавал одновременно. С одной стороны, приезжие разрывают существующую ткань, демонстрируют себя, вынимают из изоляции. А с другой стороны, они это делают неосознанно, они просто такие. Для них это веселье, радость, праздник, но не совсем карнавал. А для тех, кто приходит на Никольскую специально, чтобы посмотреть и поучаствовать, это, конечно, карнавальный протест.
Сергей Медведев: Здесь же все накладывается на футбол, а футбол – это изначально карнавальная ситуация. Болельщики – это же не просто туристы, они приехали именно побеситься. И отчасти, я думаю, пропаганда работала так, что многие подозревали: они едут в зажатую страну, более мягкий вариант Северной Кореи, а мы тут так себя ведем.
Оксана Мороз: Да, но спорт – это еще и переосмысление военных действий, столкновений и конфликтов. И это тоже добавляет определенную перчинку в осмысление этого праздника.
Сергей Медведев: Это каким-то образом изменит карнавал на Никольской – все эти улыбки? Они останутся с людьми, когда карнавал уедет?
Виктор Ерофеев: Это система двойного действия. Я помню рассказы моего отца, который организовал поездку в СССР Ива Монтана и Симоны Синьоре в 1956 году после венгерской революции. Это считалось большим достижением советской дипломатии. На первый концерт в зал Чайковского приходит Хрущев со всем Политбюро – и полная эйфория! Но и манера исполнения, и сами Ив и Симона оказали такое огромное воздействие на интеллигенцию, что все начали им подражать. Это было вторжение культуры.
Но сейчас нам привезли огромное число футбольных фанатов, которые заражены культом силы. Тут есть разница с фестивалем 1957 года, когда приехали молодежь, студенты, творческие люди. Люди понимали, о чем речь. А здесь – это довольно дикие люди. И это отражает нынешний режим: он приглашает этих людей, они для него свои. Просто они по-другому одеты и выглядят иначе, но, в принципе, выражают тот же культ силы. Военные действия и футбол – это проходило через всю советскую литературу.
Сергей Медведев: "Эй, вратарь, готовься к бою!"
Виктор Ерофеев: Да! Но самый знаменитый – Лев Кассиль, написавший о матче с Германией в 1927 году. Этот матч, кстати, отразился и в "Зависти" Олеши. Там реально побеждают советские, как войска! Там оказывается и предатель, который что-то не то прочитал, и поэтому стал проигрывать, а потом исправился. Но, с другой стороны, возьмем знаменитое стихотворение Андрея Вознесенского про футбол, где он сам становится футболистом и показывает, что именно в этом футболе он является протестным движением. Это уже шестидесятничество. Растерянность Олеши, абсолютная ложь и фантазии Кассиля, и вот такой маленький прорыв Вознесенского, который потом тоже уходит в растерянную улыбку.
Сергей Медведев: Православие ведь не дружит со смехом.
Виктор Ерофеев: Христианство в целом не дружит со смехом. Христос, между прочим, ни разу не улыбнулся. Можно было, конечно, посмеяться над тем, что было неверно, но все-таки лучше было взять кнут и выгнать торговцев из храма. Эта тема агрессии сейчас поставила христианство в очень сложное положение на Западе.
Помните, в Реймсе есть улыбающийся ангел на соборе? Это любопытная культура, которая вроде не улыбается, а видишь, что радостно улыбается жизни. Получается, что европейская культура начинает не понимать христианство, которое таким образом относится к жизни и не хочет променять улыбку на вечное или обрести неулыбающуюся вечность. Но если взять православие, то тут начинаются такие обрывы!
Сергей Медведев: Установка на страдание.
Виктор Ерофеев: Во-первых, установка на святость: это единственное, что на самом деле есть в мире, все остальное – грязь и абсурд. Во-вторых, получается, что именно здесь проводится тема подражания Христу, а не на Западе, где тема стала культовой. С другой стороны, православие тоже выживает среди других, давящих на него конфессий, таких как католицизм или протестантство, потому что они поумнее, погибче и посообразительнее. И получается: что ж тут улыбаться, как бы с тебя штаны не сорвали и ты не оказался в дурацком положении.
Хотя нынешние патриархи стали улыбаться. У них такая улыбочка, как у Джоконды – как будто она держит во рту булавку.
Сергей Медведев: С хитринкой.
Виктор Ерофеев: Но это все-таки еще знак подобострастия по отношению к государству. Мы будем улыбаться государству, а так – строгость страшная.
Сергей Медведев: Может быть, действительно, русская культура – это культура выживания, культура взаимного недоверия, агрессии, недостатка социального капитала? Даже черные одежды: в зимнем городском пейзаже они преобладают у людей.
Оксана Мороз: С другой стороны, страдать можно по-разному. Тот же буддизм – это вообще история про человеческий земной мир как про страдание, но это не означает, что ты должен всем своим видом демонстрировать это страдание. Это значит, что ты должен принять некоторый условно существующий статус-кво и дальше двигаться в сторону улучшения и проработки своего состояния. И это совершенно другая история. Тот же буддизм очень сильно вестернизируется, но не как история про страдание, а как история про поиск гармонии, который может выражаться в том числе в демонстрации некоторого нейтрально-позитивного отношения.
Сергей Медведев: Это такая расслабленность. Существует тот же смеющийся Будда…
Оксана Мороз: Да, но эта расслабленность в русском контексте может восприниматься как пофигизм, и не всегда здоровый.
Нынешние патриархи стали улыбаться. У них улыбочка, как у Джоконды – как будто она держит во рту булавку
Виктор Ерофеев: Страдание – это не счастье, а несчастье русской философии. В этом смысле страдание вынашивается, потому что климат плохой, все не получается, нет гарантированного земледелия, а еще пришли татары дань собирать. И эта матрица неизбывна, она существует до сих пор. На нее накладывается сначала авторитаризм, потом побеждает Сталин и запускает тот самый вирус, в результате которого русская душа становится сталинистской. И дальше уже все эти понятия, о которых мы говорим, становятся абсолютно нерабочими, потому что у нее совсем другое представление! Достоевский играл с этим только потому, что считал: через страдание можно найти истину. В этом смысле он, может быть, достигал какой-то своей собственной цели, но это абсолютно не связано с русским народом. Я сторонник того, что здесь восторжествовал пофигизм.
Сергей Медведев: Насколько меняется эта историческая матрица? Становится ли Россия более улыбчивой страной? Изначально улыбка русской девушки моментально несла в себе некий гендерный подтекст: она приглашала к дальнейшей коммуникации, сигнализировала о своей готовности к чему-то.
Оксана Мороз: Вполне возможно, что-то и предполагает, но чтобы это выяснить, нужно вступить в правильный диалог, не совершив при этом харассмент, ведь это тоже новый контекст, который не так давно появился.
Сергей Медведев: В России девушке безопасно улыбаться в ответ?
Оксана Мороз: Смотря с чьей точки зрения. В соцсетях сейчас довольно большой крик по поводу того, что московские девушки активно улыбаются. Это означает, что они проституируют себя, потому что улыбаются они преимущественно иностранцам, а не нам. И это довольно распространенная позиция, опять же связанная с культом силы и с неуверенностью в себе.
В принципе, с точки зрения гендерных особенностей, находиться в городах, где проходят матчи, стало чуть-чуть комфортнее, потому что приехало довольно большое гендерное многообразие в лице конкретных людей. Но это очень частный и очень короткий эпизод. Ведь вот один из первых полукриминальных случаев, описанных в контексте этих футбольных событий: двух молодых людей в Питере избили в связи с тем, что они были представителями ЛГБТ, как посчитали те, кто их избивал. Они вели себя особенно раскованно, улыбчиво, дружелюбно, но это совершенно никому не помешало.
Сергей Медведев: Вообще, гомофобия во многом связана с улыбкой. Самое английское название "gay" ("веселый") предполагает, что в нормальной ситуации человек не должен быть так весел, как веселы представители сексуального меньшинства. Это взгляд патриархальной культуры.
Оксана Мороз: А для ЛГБТ это часть того, что они называют "гордость". Она может быть выражена какими-то визуальными знаками, а может быть выражена уважением к себе, достоинством: я улыбаюсь в ответ, например, на оскорбление.
Первая и очень частая реакция, когда мы видим разноцветье карнавала, – это, конечно же, улыбнуться. Это ощущение некой свободы, свежего воздуха. Но дальше возникает эффект самоцензуры. Когда ты находишься в карнавале, а потом из него выпадаешь, ты понимаешь, что, заходя в какую-нибудь "Пятерочку" на окраине, ты вряд ли будешь точно так же реагировать. И этот эффект самоцензуры еще опаснее, чем само отсутствие улыбки.
Виктор Ерофеев: Улыбка девушки, сидящей в метро, конечно, отличается от улыбки немецкой девушки: она призывна, приглашает к диалогу. Это совершенно не значит, что надо сразу идти в постель, но в улыбке, безусловно, есть приглашение! Кстати говоря, и мужская улыбка у нас – тоже приглашение: или к диалогу, или к сотрудничеству. И, может быть, на этом она замирает: возникло приглашение, а дальше идут фальшивые улыбки.
Сергей Медведев: Останется ли что-то после карнавала? Будет ли некий эффект 1957 года, или все это выветрится, и Россия вернется в свое обычное состояние?
Оксана Мороз: Я не знаю, как вся Россия, но на города это может не произвести того освобождающего эффекта, о котором мы говорим. Это же все-таки футбольные фанаты, а не носители каких-то высокохудожественных и гуманистических ценностей. Они приезжают в город, напоенные желанием выигрывать, а не проигрывать. Это довольно агрессивная история. С другой стороны, мы знаем, что во многих городах были разные спортивные события, которые ничего сильно не поменяли. Когда Казань принимает Универсиаду, это что-то меняет с экономической точки зрения, но с точки зрения культурного оснащения и насыщения практически ничего не происходит.
Кроме того, разные люди видят в этом карнавале разное. Кто-то видит в этом угрозу: приезжают и разрушают наши скрепы. Кто-то видит в этом освобождение, а кто-то – просто большой коммерческий проект, и отношение к этому постфактум будет зиждиться на этой базовой позиции. Мне кажется, никаких долгосрочных эффектов не будет. Да и властные акторы затевали это не для того, чтобы были долгосрочные культурные эффекты.
Сергей Медведев: Да, я думаю, что здесь больше внешнеполитические эффекты, да и внутренний эффект: это отвлекает от очень интересных сюжетов с пенсиями, с НДС.
Оксана Мороз: Да, с пенсиями, с сидящими в тюрьме, с заново открытыми уголовными преследованиями.
Сергей Медведев: Есть фраза, которая мне ужасно не нравится: "Улыбайтесь – это раздражает других". Нет ничего более неверного! Улыбайтесь – это радует других! Улыбайтесь больше и будьте счастливы.
