- "Этот гражданин", "берлинский пациент", "осужденный персонаж" – представители Кремля и пропагандисты тщательно избегают называть по имени Алексея Навального.
- Вокруг фигуры Навального возникает огромная мифология, которая придает новую динамику российской политике.
- Власть боится имени Навального, но это имя уже вписано в российскую историю и в современную политику, как символ противостояния государства и человеческой личности.
Сергей Медведев: Представители Кремля и государственные пропагандисты тщательно избегают называть по имени Алексея Навального, предпочитая говорить: "этот гражданин", "берлинский пациент", "осужденный персонаж". В чем причина этого магического страха? Похоже ли это на стирание имен, которое было в Советском Союзе в сталинскую эпоху? Чем опасен для власти Алексей Навальный?
Видеоверсия программы
Корреспондент: Еще в самом начале истории с отравлением Алексея Навального чувствовалась разница в отношении к нему со стороны официальных лиц разных государств. Если европейские страны и США называли его лидером оппозиции и ведущим политиком, то в России наоборот – представители Кремля и государственной пропаганды уже много лет тщательно избегают называть его по имени, взамен изобретая эвфемизмы, и не признают за ним политическую роль. По мнению многих экспертов, отправляя Навального в тюрьму, Кремль в стратегическом плане сильно ухудшил свое положение. Власть хочет исключить влияние Алексея на думские выборы в этом году и на выборы президента в 2024-м. Однако воспринимать политика как отдельного человека уже не получается: Навальный – это команда. От его имени может выступать, например, жена Юлия, соратники, а ФБК наладил работу в отсутствие своего лидера еще осенью (эта организация признана в России "иностранным агентом, но сам ФБК с этим не согласен).
Сергей Медведев: У нас в студии Александра Архипова, антрополог, старший научный сотрудник ШАГИ ИОН РАНХиГС, и Елена Югай, доцент Liberal Arts ИОН РАНХиГС.
Отправляя Навального в тюрьму, Кремль в стратегическом плане сильно ухудшил свое положение
Лет десять в Музее ГУЛАГа была выставка под названием "Комиссар исчезает", фотоальбом Дэвида Кинга. Мы все знаем, как исчезали люди с фотографий сталинского времени, как вырезались заметки из энциклопедий и учебников, замарывались портреты. Это что, та же самая практика в отношении Навального, магическое стирание имени?
Александра Архипова: Это довольно архаическое и универсальное представление о том, что есть имя – есть человек, нет имени – нет человека. Поэтому, например, жители Андаманских островов не называют имени при упоминании вождя, умершего, не рожденного ребенка и убийцы. Эти люди не являются нормальными членами общества: вождь выше нас, убийца выгнан, не рожденный ребенок еще не вошел, а умерший уже вышел. Имена всех, кто не является членом общества, табуируются, их нельзя никак назвать, только описательными конструкциями. Это довольно универсальный признак традиционных культур. И то, что сейчас современная российская правительственная риторика идет по этому пути, это некоторая демонстрация этого принципа, и называется это новой архаикой.
Сейчас есть и более известный способ работы с именем врага. Тренд задал Трамп: он любит не стереть имя, а поиздеваться, дать прозвище. Так, Байдена он называл "медленный Джо", то есть вместо официального имени всегда давал оскорбительное прозвище.
Сергей Медведев: А ковид он называл "китайский вирус".
Александра Архипова: Вот этот принцип довольно популярен, но так, чтобы имя противника было полностью стерто, это скорее редкость.
Сергей Медведев: Это признак архаизации. Советский Союз тоже был весьма архаичен в этом табуировании имен?
Елена Югай: Вещи, связанные с мифологией, отсылают не только к архаике, но и вообще к любому устному, вернакулярному, не институциональному распространению информации. Например, многие из нас в школе слышали про принцип сказки: там герой и антагонист, троекратное повторение. Когда информация подается устно, то она легче воспринимается, если упрощается в соответствии с этими принципами. И поскольку в Советском Союзе официальный источник информации, газета "Правда", существовала где-то в космосе, совершенно в отрыве от того, что можно назвать реальным распространением информации, то альтернативная устная культура мифологизировалась уже в силу альтернативного канала передачи.
Сергей Медведев: Но все-таки стирание имени Берии или исчезновение Ежова с фотографий – это же делала как раз официальная культура.
Александра Архипова: Есть два типа официальных табу. Первое – это официальный запрет не упоминать имя правителя в неправильном контексте, сниженном или идеологически неверном. Второе – это не упоминать имени врага. Это то, что устанавливает государство, по сути, такая цензура. Второе – это то, что идет снизу: это когда мы не упоминаем имя Сталина или имена врагов, или имя Навального, или имя Путина по каким-то своим соображениям. Эти две вещи сталкиваются и образуют сложную связь. Что общего было в 1953-м году между зеленой прудовой лягушкой и Беринговом проливом? Тогда Большую советскую энциклопедию ждало несколько неприятных потрясений. Сначала, во время "дела врачей", несколько очень известных высокопоставленных врачей были объявлены "врагами народа", они якобы пытались отравить членов Политбюро, их арестовали, началась кампания против них и, в частности, против академика Зеленина. Статью о нем (а он был очень известен) пришлось срочно вырезать из издания в Большой советской энциклопедии: имя врага должно быть стерто. И вместо статьи о нем вставили статью о зеленой лягушке. А через несколько месяцев стало еще хуже, потому что умер Сталин, и произошло значительное изменение в политике, фактически переворот. Берию отстранили от власти, а потом арестовывали и объявили врагом народа, английским шпионом. И что делать с огромной статьей о нем в энциклопедии? Тогда подписчики получили инструкцию: страницы с 21-й по 24-ю, а также потрет должны быть вырезаны, а на это место вклеены присылаемые страницы про Берингов пролив.
Сергей Медведев: Видимо, если произойдут изменения в нынешней российской политике, то будет большая статья про плато Путорана. Я не встречал такого ни в одной культуре в последние 200-300 лет! Что, после Французской революции тоже табуировались представители режима?
Александра Архипова: Была частичная цензура, нельзя было упоминать их титулы. Историю с табу на имя Навального нельзя рассматривать в отрыве от всего происходящего. У нас есть два табу: первое – сакральный вождь не может быть в негативном контексте, и второй признак новой архаики – опасный враг не может никак упоминаться. По первому пути пошел, например, Китай. Там существует государственная цензура. Китайский поисковик Baidu устроен так: вот вы хотите что-нибудь прогуглить про членов Политбюро – хрен вам! Вы получите минимум абсолютно нейтральной информации.
Сергей Медведев: Я думаю, что в России это грядет, из реестров-то людей выключают.
Александра Архипова: Сильно мягче было на Кубе: невозможно было поместить имя Фиделя Кастро в какой-то сниженный или негативный контекст.
Сергей Медведев: Там были портреты бывших членов Политбюро, признанных "врагами народа", и в скобочках значилось "предатель".
Насколько табуировано имя Путина в вернакулярном смысле или, скажем, в каком-то негативном контексте?
Александра Архипова: У нас, как и в Китае, есть какой-то набор неписаных правил по поводу того, как используется имя и образ Путина на государственных каналах. Это началось примерно с 2014 года. Именно тогда, когда я ходила на съемки на госканалы, меня просили не рассказывать про Путина.
Сергей Медведев: То есть нельзя было рассказать анекдот про Путина?
Александра Архипова: Помните, анекдот про Алину Кабаеву, которая говорит: "Представляешь, я у него на 8 марта просила крем, а не Крым!"
Сергей Медведев: "Боюсь теперь попросить коляску".
В риторическом поединке Навальный выиграл раунд, запустив прозвище "бункерный дед", которое стало невероятно популярно!
Александра Архипова: В этом анекдоте все хорошо, включая то, что не у Путина попросила, а у "него"! В 2015 году происходит первая ставшая известной история: передача "Человек и закон" показывает аресты в Коми высокопоставленных чиновников по делу о взяточничестве. Показывается оперативная съемка обыска, во время которой Первый канал показывает два портрета, Путина и Медведева, покрытые блёром. Между 2015-м и 2017 годом прошло еще несколько таких случаев. Выходит официальный перевод сериала "Фарго", где исчезают упоминания России в негативном контексте и ироничные упоминания Путина, там "Путин" заменяется на "просто мальчик", что довольно смешно. Таких историй можно набрать десятка два, и это только те, которые просочились в прессу.
Сергей Медведев: А в повседневности люди тоже занимаются таким замещением имени вождя?
Елена Югай: Да. Это было очень видно на протестных акциях, когда стали появляться плакаты: "Здесь написан неприличный текст, сами понимаете про кого". Интересно, что такое высказывание возможно только тогда, когда все понимают, про кого.
Сергей Медведев: Как в старом советском анекдоте: человек вышел на Красную площадь с пустым листом бумаги, типа, а что говорить, что писать, когда и так все ясно?
Александра Архипова: Этот старый советский анекдот в нашей политической повседневности реализовался уже раза четыре за последние лет семь: задерживали людей, которые вышли с чистым листом бумаги.
Елена Югай: "Что вы думаете об очередном съезде?" – "То же, что и вы". – "Ну, тогда вы арестованы".
Сергей Медведев: Еще интересно, как табуировано ФСБ и КГБ. В советское время: "товарищи", "люди в погонах", "кураторы", "контора". Сейчас часто говорят "контора", в крайнем случае "фэсы", но очень редко, пытаются избегать.
Александра Архипова: Абсолютно правдивые истории. Два крупных IT-шника рассказывают своим друзьям о том, что очень трудно получить крупные заказы: "Ну, понимаешь, крупные заказы сейчас можно получить только у Анны Павловны, "Детского мира" или леса".
Сергей Медведев: Анна Павловна – это, я думаю, Администрация президента.
Александра Архипова: Это классический прием тайного языка, который потом стал уже троллингом: Советская власть – СВ, Софья Власьевна, Госбезопасность – ГБ, Галина Борисовна. А изначально это был вполне известный прием подпольщиков-революционеров еще до революции. Например, пойти в гости "Цицилии Карловне" означало зайти к членам подпольного ЦК. Итак, "Детский мир"?
Сергей Медведев: Это люди, которые сидят напротив "Детского мира".
Александра Архипова: Конечно! Лубянка, чекисты, ФСБ. А "лес" – это штаб-квартира ГРУ.
Сергей Медведев: Ясеневский лес.
Александра Архипова: Другой пример. Я помогала коллегам устраивать одну выставку, а мне сказали: "Пожалуйста, вот этого не надо, что скажут Кирюша и Сережа?" (это Сергей Собянин и патриарх Кирилл). Это четвертый способ указания на имя, то есть такое специальное превращение в детские имена. Мы тоже раньше иногда говорили о Путине – "Вовочка", а сейчас многие говорят "бункерный дед". В этом риторическом поединке прозвищ Навальный выиграл этот раунд, запустив такое прозвище, которое стало невероятно популярно!
Сергей Медведев: Говорит Иван Жданов, директор Фонда борьбы с коррупцией. По требованию Роскомнадзора мы должны сказать, что организация выполняет в России функции иностранного агента. Лично я считаю это своеобразным знаком качества.
Иван Жданов: Они немножечко повернуты на каких-то знаках и символах. Если произнести фамилию "Навальный", то он реально возникнет прямо перед ними. Возможно, есть какая-то конспирологическая теория, почему они не называют фамилию "Навальный". С другой стороны, они, конечно же, понимают: как только Путин произнесет фамилию "Навальный", мы это будем неоднократно использовать в своих видеороликах и других материалах. И им не хочется помогать нам таким образом, хотя вряд ли это как-то сильно изменило бы наши расследования. Алексей Навальный становится во многом объединяющим символом протеста, потому что любой здравомыслящий человек понимает: его посадили несправедливо. И эта идея может объединить многих под его именем. Я надеюсь, что так и произойдет.
Александра Архипова: Несколько лет назад Песков выступал перед студентами факультета журналистики "Вышки", и он его спросили: "Почему Путин не произносит имя Навального?". Он ответил: "Если Путин произнесет имя Навального, то он поделится своей популярностью". А потом возник скандал, Песков сказал: эта запись была off record, почему ее процитировали? Короче, все это закрыли, и больше никаких объяснений мы не знаем.
Товарищ Путин – офицер КГБ, он с детства впитал вот эти риторические правила о том, что имя вождя нельзя упоминать в негативном контексте, а имя врага должно быть стерто. Второе объяснение – это как бы специальная стратегия по созданию некоторого единого "правильного" универсума, где нет оппозиции, ведь если ты произносишь имя оппозиционера, ты как бы признаешь наличие оппозиции.
Навального как бы нет, а имя своим отсутствием звучит и работает
Сергей Медведев: Предположу, что это еще своего рода лингвистический суверенитет: создается пространство суверенитета, пространство исключения, в котором существует Путин и созданная им политическая реальность. Как Навального не пускали в Россию после отравления, и все сигналы присылались, и все черные метки! И даже арестован он был до пересечения границы: в транзитной зоне "Шереметьево" при предъявлении паспорта. Фактически ему не дали возможности ступить на российскую территорию как свободному человеку. И вот такое символическое исключение оппонента происходит и в речи.
Елена Югай: Люди пишут на сугробе "Навальный", показывают, что его убрали, пересылают его в мессенджер и выкладывают: "вот я не мог отправить сообщение, пока не убрал фамилию". Или написал на стаканчике, всех озвучили по имени, а стаканчик с фамилией озвучили: "кофе для нашего гостя готов". Мне кажется, здесь есть попытка превратить отсутствие, как в Советской энциклопедии, когда все замазано и вставлена лягушка, в нулевой знак, в значимое отсутствие: когда кто-то говорит, что у нас нет цензуры и нет исключенных групп, показать, что это не так: вот мы попробовали слово "Навальный" и наткнулись на границу.
Александра Архипова: Соболь писала, что они делают рассылку СМСками: "Присоединяйтесь к умному голосованию" – проходит, "Присоединяйтесь к нашему штабу наблюдателей" – проходит, а имя "Алексей Навальный" – заблокировано. И чем больше это давление, чем больше отказ признать это имя, существующее в нашей системе, тем больше желания доказать присутствие, сделать этот самый нулевой знак: его вроде нет, но на самом деле он есть. В 2018 году началась история про надписи "Навальный" на снегу. Теперь люди пишут на чем угодно. Например, ты недоволен "Жилищником", у тебя в подъезде разбита стеклянная дверь, и ты вешаешь табличку: "Алексей Навальный готовит революцию в стране". Прибегает "Жилищник" и все убирает.
Сергей Медведев: И тут же ставит новую дверь. Это магическая сила имени.
Александра Архипова: Это громоотвод.
Сергей Медведев: Это имя переворачивает социальную и политическую реальность: Навального как бы нет, а имя своим отсутствием звучит и работает.
Александра Архипова: И это некоторая хорошая история во всем этом безобразии.
Сергей Медведев: Я думаю, что историю с Навальным надо разбирать по структуре волшебной сказки. И его отравление, и его чудесное спасение, и фактически воскрешение в Берлине, и возвращение, – тут уже начинается евангельская мифология – добровольная жертва, предание себя в руки правосудия.
Александра Архипова: Но структура волшебной сказки воскресает не в жизни, она всегда есть в нашей голове. Время от времени в СМИ просачиваются инструкции о том, что всякие государственные московские медиа должны обязательно писать хвалебные статьи о Собянине, упоминая его имя три раза. И здесь, как в сказках, действует закон тройного упоминания имени!
Сергей Медведев: Собянин – это имя движет горы снега на улицах, открывает заклинившие двери. Но это же какая-то совершенно феноменальная архаизация! Мы просто проваливаемся в пространство мифа.
Александра Архипова: Не надо думать, что у нас есть некоторое движение вперед к прогрессу, а где-то сзади нас ожидает неприятная страшная архаика. Она может быть и впереди. И в нашей жизни всегда есть слой архаики, просто иногда он немножечко поднимается наверх.
Сергей Медведев: Елена, то, что Навальный сейчас неожиданно резко перешел на почву евангельского сюжета, это сознательная стратегия? Он пытается переформатировать свой образ в морального и даже христианского лидера?
Елена Югай: Не так важно, сознательно это или нет; важно, что это поддерживается. Ведь миф – это не только текст, это еще и люди, которые ежегодно отмечают какой-то ритуал. И в этом смысле люди, которые выходят на площадь и своим телесным присутствием поддерживают этот нарратив, в той же степени являются частью мифа, что и те, кто придумал эти слова и сравнения. Есть еще один сюжет: умирающего и воскрешающего божества в трактовке правителя, который сидит в подземелье, в темнице. У Сергея Неклюдова есть книга "Легенды о Разине", который якобы, согласно легендам, сидит в горе, он прикован. Однажды он выйдет, и начнется новый мир. И согласно мифологической логике, наличие вот этого как бы истинного царя, который сидит в подземелье, это гарантия того, что если он выйдет, то будет полная перезагрузка.
Сергей Медведев: Да, и Прометей прикованный, то есть некий герой, который приходит в последний момент. И в скандинавских мифологиях этот скованный змей, который поднимется, когда будет конец времен.
Елена Югай: И, собственно, сам Локи, который выполняет сначала функцию обличителя богов, погрязших в разврате, коррупции и дурных нравах, а потом заточается в темницу, чтобы вернуться, когда все будет перезапускаться по новой.
Сергей Медведев: Рассуждает Алексей Миняйло, кандидат в депутаты Госдумы, экс-фигурант "московского дела".
Хорошие, принципиальные, честные люди, которые не боятся, тоже могут участвовать в политике
Алексей Миняйло: Я смотрю на возвращение Алексея Навального, как человек, который изучал лидерство в бизнес-школе. Тут два очень важных момента. Первый момент – это трансляция ролевой модели для своих сторонников, точнее, ее усиление. Сторонники видят, что он после того, как его пытались убить, вернулся в Россию, ожидая, что его посадят в тюрьму и, проходя через это испытание, ведет себя достойнейшим образом. Это служит укреплению ролевой модели, что надо не бояться, нужно вести себя принципиально, честно и не унывать, даже если проходишь через трудные испытания. Второй важный момент – это изменение представлений о том, что такое политика и кто такие политики. Сейчас в обществе более-менее сложился консенсус, что политика – это грязное дело, и в ней участвуют в основном люди своекорыстные, которые делают это ради своих интересов. А здесь человек, зная, что его ожидает тюрьма, вернулся в Россию, сел в тюрьму, значит, наверное, не такой он своекорыстный. Очевидно, так может поступить только человек принципиальный, который верит в то, что это важно. И это смещает представление о норме в ту сторону, что хорошие, принципиальные, честные люди, которые не боятся, тоже могут участвовать в политике.
Сергей Медведев: К нам присоединяется Андрей Колесников, руководитель программы "Российская внутренняя политика и политические институты" Московского Центра Карнеги. Андрей, насколько тактически и стратегически оправдал себя вот этот гамбит Навального с возвращением и преданием себя в руки правосудия?
Андрей Колесников: Когда 25 августа 1968 года 8 смелых вышли на Красную площадь, многие говорили, что они занимались не самосожжением, а самосажанием. Тем не менее, это был акт гражданского сопротивления, акт скорее нравственный, чем политический. Вот в этом шаге Навального, во многом, мне кажется, все-таки эмоциональном, было много чего от морали, а не только от политики. Я думаю, у него была надежда, что все-таки не посадят, начнут играть в какие-то тонкие политические игры, но надежда была слабой и, скорее всего, преобладало понимание последствий. Мне тоже казалось, что человек, находящийся на родине, имеет больше шансов быть лидером и моральным авторитетом, каковым он и стал в результате этих событий не только для оппозиции, но и для гражданского общества. И это лучше, чем сидеть за границей и выполнять ролевую функцию Ходорковского или Гарри Каспарова. Но власти настолько эффективны в своих насильственных практиках, что, наверное, эта тактика Навального все-таки не очень себя оправдала.
Да, мы все понимаем, что из него делают героя, что он жертва и так далее (все эти сравнения с Манделой). Но, с другой стороны, ощущение того, что человек сидит в тюрьме, это такая рутина. И восприятие его сидения в тюрьме тоже рутинизируется – ну, сидит и сидит, что теперь? И как после этого, например, организовывать весенние акции? Какой должен быть триггер – "свободу Навальному"? Триггер хороший, но недостаточный для того, чтобы получить протесты такого масштаба, какого они уже были. Кроме того, жестко насильственная линия власти, которая не развернется назад, довольно сильно ударила по гражданскому сопротивлению и по желанию людей выходить на улицы: в результате можно потерять и работу, и учебу.
Сергей Медведев: Значит ли это, что протест переходит в некий моральный регистр, то есть появляется некий постсоветский Сахаров или российский Мандела, и начинается такая затяжная моральная борьба, которая происходила в поздний период Советского Союза с Солженицыным, с Сахаровым, с теми же диссидентами 1968 года?
Андрей Колесников: Да, это похоже на такую модель, с поправкой на то, что и тогда, и сейчас все это воспламеняло очень небольшие слои населения. И даже если учитывать, что довольно много людей вышли на улицы в январе-феврале, и география расширялась, и гражданское общество подключилось к этому процессу, это, безусловно, мирный протест: не бьются витрины, не жгутся шины, никто не штурмует Кремль, и зря блокировали все эти кремлевские, лубянские кварталы. Но средний обыватель остается к этому абсолютно равнодушным. Больше того, социология фиксирует раздражение среднего конформиста, которого Навальный своими действиями (безусловно, морально оправданными) выводит из зоны комфорта. Отсюда и выросший антирейтинг одобрения деятельности Навального с 50 до 56% в январе, и очень дорогой ценой заработанный 1% в рейтинге доверия – 5%, выше, чем у Зюганова, ниже, чем у Лаврова. А в феврале Навальный опять "упал" до 4%. Раскачать среднего обывателя очень сложно. Больше того, такого рода события, наоборот, ожесточают этого избирателя, превращают его из пассивного в агрессивного конформиста. И это, безусловно, проблема для того, чтобы двигаться дальше, вовлекать в гражданское движение это человеческое болото.
Сергей Медведев: То есть доминирующей тенденцией в данный момент является конформизм, и все эти удивительные сюжеты, которые были предприняты Навальным, фактически падают на засохшую почву.
Андрей Колесников: Если говорить в терминах массовых представлений, то да. Но в гражданскую активность стало вовлекаться больше людей. Как смотрят на мир люди от 18 до 24 лет? В последнее время появилось огромное отличие этой категории от возрастных групп в 55+, 65+ и так далее. Это абсолютно разный взгляд на мир, разное отношение к отравлению Навального, к самому Навальному, к тому, баллотироваться ли Путину в 2024 году, разный способ получения и обработки информации в голове и в душе и, соответственно, совершенно противоположное отношение к тому, что происходит в стране и в мире. Еще два года назад это была одна из самых конформистских возрастных групп, сравнимая с пожилыми возрастами.
Сергей Медведев: Навальному удалось, несмотря на весьма низкие цифры рейтинга и высокие цифры антирейтинга, пробиться в новые слои населения, которые потенциально в дальнейшем могут быть рекрутированы в протестное движение.
Основное поле войны Навального с Путиным – это война за молодое поколение
Андрей Колесников: Похоже, что да. Основное поле войны Навального с Путиным – это война за молодое поколение. Я думаю, что в Кремле это прекрасно понимают и пытаются своими средствами вовлечь молодое поколение в свои проекты. Путин в последнее время часто упоминает слово "волонтерство", встречается с молодежью, улыбается ей, гладит по головке. Но мне кажется, что эти методы не сильно эффективны. Наступление на интернет – это удар ровно по молодому поколению. И нет лучшего способа отвратить молодое поколение от власти, чем начинать замедлять Twitter, социальные сети и вообще лезть в эту сферу, где очень много молодежи. Битва за молодежь продолжается. В этом смысле, наверное, будущее все-таки за Навальным.
Сергей Медведев: Послания Навального из колонии – это тоже некий совершенно новый жанр российской словесности. По-моему, никто не писал таких ироничных и глубоких постов из колонии.
Александра Архипова: Его посты из колонии сверхцитируемы, его последние слова на всех этих судах тоже. Это свидетельство нового жанра. Люди активно это читают, репостят. Не надо это недооценивать. Это новый риторический жанр, который очень важен: люди считают своим долгом это отрепостить или, по крайней мере, обсудить.
У нас сейчас резко возросла гражданская взаимопомощь вокруг ситуации полицейского насилия и протестов. За каждым протестующим стоит примерно 20 человек, которые ему помогают, встречают из ОВД, из СИЗО, из Сахарово, возят передачи, донатят деньги на "ОВД-инфо". Эта цепочка взаимопомощи за последние два года невероятно, на порядок расширилась! Сколько людей реально выходят, а сколько по разным причинам не выходят, но все равно вкладываются в эту низовую протестную гражданскую активность! Их очень много. Это и есть главное изменение в нашем мире. Сейчас на стриме Екатерины Шульман собрали пять миллионов, а два года назад вряд ли собрали бы такую сумму.
Сергей Медведев: Происходит некое моральное переозначивание происходящего, появляется очень широкая моральная поддержка протеста. Если раньше это был просто смех и негодование по поводу коррупции, то сейчас это шире, чем коррупция.
Елена Югай: Звучат сравнения с супергероями, с анимешными персонажами. И тут есть очень важный смысл, ведь все эти жанры четко обозначают, где добро, а где зло, причем в очень широких категориях, не личных, а касающихся всего человечества. Вообще, мне кажется, что любой политик по умолчанию скорее воспринимается как персонаж мифа. Персонаж мифа определяется только действиями – куда пошел, кого убил, во что превратился и так далее, в отличие от персонажа психологического романа – что подумал, что почувствовал, хороший ли человек, в каком смысле он хороший. И вот это восприятие политика через миф – штука довольно распространенная и старая. Можно вспомнить, допустим, итальянские песни "красного двухлетия", где Ленин описывается как человек, который "идет с Востока, чтобы освободить нас". Им безразличен Ленин как человек, но они сразу же делают такой мессианский миф. И здесь тоже присутствует превращение Навального в такого супергероя при понимании, что мы ничего не знаем о нем по-человечески. Наши информанты на митингах, молодые девушки, говорят: "ну, я же понимаю, что ничего не знаю про него как про человека, но мне это неважно". Потому что можно собраться вокруг Навального, можно собраться вокруг бронзового Пушкина. Если этот персонаж не делает ничего, что разрушало бы моральные границы добра и зла, то он может быть принят нами, как ориентир, для того чтобы мы сами могли проявить себя на этом моральном поле.
Александра Архипова: Кроме того, в последние месяцы в медийное поле вошла Юлия Навальная, и это очень сильно очеловечило образ Алексея. Можно увидеть на стенах небольшие надписи "Юля + Леша". Уже появляется новая ролевая модель, многие говорят: вот это верность, вот это семья, смотрите, как хорошо, я много про них знаю: какая у них семья, где учатся дети, чем занимается Юля. Это нормально! Должна быть прозрачность. А когда мы ничего не знаем о политике, о правителе, это ненормально.
Сергей Медведев: Здесь тоже идет по какому-то архетипическому руслу – герой и его возлюбленная, взаимозаменяемость. Вокруг фигуры Навального возникает огромная мифология, которая придает новую динамику российской политике. Власть боится его имени, но по факту получилось, что это имя уже вписано в российскую историю, в современную российскую политику, в историю российского протеста и противостояния большого злого государства и человеческой личности.
