- Государственная дума России предлагает запретить в стране "пропаганду бисексуальности и полиамории".
- Полиамория – наличие нескольких интимных партнеров при согласии всех сторон – это заметный тренд современной жизни, который меняет институт любви и брака.
- Не альтернативные способы взаимоотношений расшатывают институт традиционного брака: в современном мире он сам по себе переживает глубокий кризис.
- Полиамория говорит об освобождении от давления социальных моделей, навязанных паттернов, она способствует индивидуализации человека.
Сергей Медведев: Не пущать и запрещать – этим, как правило, занимается Госдума. Совсем недавно там прошли слушания, на которых прозвучала идея – запретить в России "пропаганду бисексуальности и полиамории". Полиамория – это наличие нескольких интимных, романтических, сексуальных партнеров при согласии всех сторон, она становится все более распространенной формой совместной жизни людей. В какой-то степени они меняет сам институт любви и брака.
Является ли человек по природе своей моногамным? Делает ли полиамория людей счастливее? Обсудим это с Владиславом Земенковым, культурологом, преподавателем Свободного университета в Москве.
Видеоверсия программы
Не пущать и запрещать – этим, как правило, занимается Госдума
Корреспондент: Форм немоногамных отношений много, одна из них – полиамория. Идея в том, что один партнер в отношениях не обладает монополией на секс и близость, но в любом случае все зависит от конкретных договоренностей в триаде или паре. Существуют иерархические и неиерархические отношения, в первом случае это несколько партнеров, связанных романтической связью, а с остальными практикуется исключительно секс. Разновидностей очень много, например, существуют и закрытые группы, где есть понятие групповой верности, а решение об изменении состава принимается всеми участниками. Ключевое во всех таких отношениях – договоренности. Быть верным – значит соблюдать договор.
Некоторые исследования показывают, что открытые отношения вполне могут быть не менее счастливыми, чем моногамные. Это может говорить о том, что институт брака, а также популярное общественное убеждение, что единственной идеальной формой отношений является моногамная пара, уже устарели и не успевают за новыми моделями личных отношений.
Сергей Медведев: Моногамия – это социальный конструкт? Это придумало общество, для того чтобы держать людей по ячейкам семьи, или это некая биологическая основа, как у лебедей или волков?
Владислав Земенков: Это, прежде всего, некоторая социальная конструкция, самый яркий продукт культуры, поскольку идея моногамии была связана с идеей большой вечной любви, одного человека, в котором воплощается все самое прекрасное, красоты, божественного провидения. Но со временем, видимо, люди стали понимать, что все это нужно как-то пересмотреть.
Понятно, что здесь можно отталкиваться от Энгельса, который писал о беспорядочных связях, царивших в первобытном обществе, а потом появилась идея собственности, в связи с чем и возникла идея моногамных отношений. В эпоху Ренессанса, в XVIII, XIX веке формат моногамных отношений все равно пересматривался в сторону его расширения. Тот же "Декамерон" является примером своего рода полиаморного союза.
Сергей Медведев: К нам присоединяется Маша Халеви, израильский культуролог, психотерапевт, семейный медиатор, автор книги "Полиамория. Свобода выбирать". Это ведь принципиально разные вещи – полиамория и полигамия?
Маша Халеви: Да. Полигамия – это обычно о мужчине. Полигиния – более распространенная полигамия: у мужчины несколько жен, которые этого не выбирали, и им самим нельзя быть с другими мужчинами, так что равенства там нет. А полиамория – это место, где все равны, как, в принципе, и при моногамии, только при полиамории равны в том, что людям можно, а в моногамии – в том, чего им нельзя.
Сергей Медведев: Но полиамория ведь не имеет ничего общего со свингерством? Как я понимаю, свинг – это только про секс.
В полиамории можно любить человека и иметь с ним серьезные отношения, а у свингеров обычно этого нет
Маша Халеви: В каком-то смысле имеет. Это как такой зонтик, под которым находятся разные немоногамные отношения: свингерство – одно из них, полиамория – другое. И свингерам, и полиаморам можно иметь секс с другими людьми, а не только со своим главным партнером. Но в полиамории можно любить этого человека и иметь с ним серьезные отношения, а у свингеров обычно этого нет.
Сергей Медведев: Насколько распространен этот феномен в Израиле, на Западе, в России?
Маша Халеви: Статистики пока нет. На тысяче, на десяти тысячах людей в Америке проверяли, кто из них полиаморный, а кто – нет. Где-то около 80% людей живут в осознанной немоногамии, не обязательно только полиамории.
Сергей Медведев: В полиамории важен именно вопрос в осознанности и консенсусности, это всегда предмет договора. Это то, что у вас, Маша, называется "этичная немоногамия". Вы можете определить тип людей, которые соглашаются на такие отношения? Или может существовать во всех социальных слоях?
Маша Халеви: Свингерство существует во всех социальных слоях. Полиаморы, судя по исследованиям, не конформисты. Это люди, которые согласны рисковать, полагаются на себя, а не на общество, ведь общество в целом пока не принимает таких отношений.
Сергей Медведев: И при этом они не хотят обманывать, хитрить и скатываться в многократно описанные сюжеты неверности, измены и последовательной полигамии.
Маша Халеви: И они согласны смотреть в глаза ревности, ведь полиаморы, как правило, чувствуют ревность, как и все другие люди.
Сергей Медведев: Вы обычно представляетесь как активист полиамории и можете сравнивать ваши ощущения в моногамных и в полиаморных отношениях: вам это дает больше пространства самореализации?
Полиаморы согласны смотреть в глаза ревности, ведь они чувствуют ревность, как и все другие люди
Маша Халеви: Это и есть самореализация: чувство свободы. Оно возможно и в моногамии, но моногамия должна быть осознанно выбрана человеком. Когда он боится: если я не буду моногамным, то и моя жена (или муж) будут не моногамным, – и тогда это моногамия от страха и потому, что все так живут, и я тоже обязан так жить. А когда я говорю, что мне можно быть, с кем я хочу, но я хочу быть только с этим человеком, тогда чувство свободы сохраняется и в моногамии. Мне очень важно знать, что это мое тело, моя сексуальность, мои чувства, которые принадлежат мне, а не какому-то другому человеку, даже очень близкому.
Сергей Медведев: А как в этом случае решается вопрос детей: есть случаи, когда они растут в полиаморном союзе?
Маша Халеви: Да, особенно в Америке и в Канаде. В Израиле почти нет. Большинство израильтян в "иерархической полиамории": есть главный партнер, и есть еще один или еще два, но им уделяется меньше времени и ресурсов. Насчет детей люди решают сами. Например, мы своим все рассказали.
Сергей Медведев: А где-то можно легально закрепить эти множественные отношения?
Маша Халеви: Пока нет. Полигамия запрещена сейчас почти повсюду в западном мире. Но в Америке и в Канаде записали родителями троих человек: что-то там продвигается. В Америке в одном месте провели закон, что там могут жить вместе более двух взрослых. У меня было, например, шестеро взрослых, которые жили вместе. Но я больше работала с гомосексуалами, которые по трое живут вместе.
Сергей Медведев: Насколько эта практика распространена в России?
Полиамория становится все более и более распространенной
Владислав Земенков: Год назад, проводя вместе с коллегой Полиной Аронсон исследования одного города-миллионника, мы брали у людей 20-30 лет интервью об их личной жизни. И люди, живущие не в самых больших городах, рассказывали, в том числе, и о полиаморном опыте. Пусть он был временный, это носило характер эксперимента, но, тем не менее, молодые люди рассматривали это как нечто само собой разумеющееся: они должны пережить сексуальный опыт втроем, например. Эта практика становится все более и более распространенной.
Сергей Медведев: В целом, я думаю, вопрос в том, что происходит с любовью в современном мире. Ведь любовь была очень нормализована, вот как в Конституции России: брак – это союз мужчины и женщины. Видимо, это такая неизбежная эволюция постмодернистского сетевого общества, некая сетевая форма любви.
Владислав Земенков: Полиамория – это, в общем-то, про выстраивание эмоциональных связей, заботу, ответственность, ее перераспределение в каких-то ситуациях. Это люди, которые не боятся посмотреть в глаза ревности и боли, стоящей за любым любовным опытом.
Сергей Медведев: Это такая новая чувственность? Люди не боятся ревности, не боятся возможности одиночества при потере единственного?
Владислав Земенков: Это практика, которая развивается сейчас вместе с тем, что социологи называют эмоциональным капитализмом, терапевтическим дискурсом, то есть возможностью напрямую говорить о своих чувствах, использовать психологический язык, профессиональную помощь. Но одновременно с этим мы наблюдаем попытку уйти из нормативного контроля, из того, что нам предписано массовой культурой или государством, запретами, которые не всегда согласуются с тем, как на самом деле могут жить люди в тех или иных сообществах.
И самое главное, конечно, – это некоторая идея эмоционального коммунизма, ведь все, что мы слышим от полиаморных людей, это попытка выстраивания такого сообщества, где совместно делят ответственность за свою собственную эмоциональную жизнь, за семейную жизнь, за детей. Это очень согласуется с теми социально-утопическими идеями, которые были в 20-е годы, например.
Сергей Медведев: Вспоминаются все заповеди Коллонтай и опыты по созданию постсемейного, постбуржуазного совместного проживания. Это в том числе и коммуны, где девушка или юноша являются не собственностью, а как бы легитимным партнером для любого комсомольца. Хиппи также практиковали квазикоммунистический открытый секс, открытое сожительство, с общинными детьми.
Владислав Земенков: Да, но происходившее в раннем Советском Союзе в 20-е годы привело к закручиванию гаек в области социально-демографической политики в 30-е. Движение хиппи на Западе тоже каким-то образом рассеялось.
Сергей Медведев: И 80-е приводят к новому консерватизму, к Рейгану.
Идея моногамного союза трещит по швам
Владислав Земенков: Интересно, не приведет ли это дальше к новому закручиванию гаек (я не говорю про Россию), когда какому-то политическому лидеру придет в голову, что это не соответствует той реальности, которую он сам себе создал.
Сергей Медведев: Сейчас гораздо больше сценариев развития. А если когда-либо будут заключаться браки трех и более людей, это подорвет репродуктивную политику или, наоборот, такие полиаморные браки могут сопровождаться деторождением и нормальным воспитанием детей?
Владислав Земенков: Пока непонятно, но идея моногамного союза трещит по швам. Сейчас все вращается вокруг темы брака, которая очень живуча, и она тоже никуда не денется. А полиамория пытается как будто переизобрести эту идею с тем, чтобы, возможно, люди поняли, что брак – не самое главное в их жизни. Гораздо более важным моментом является установление прочных эмоциональных связей. Кроме того, наличие внешних эмоциональных связей будет способствовать исчезновению идеи монополии на детей, которая, как сказали бы психологи, травмирует современных детей.
Сергей Медведев: Да, полиаморные отношения постепенно ведут и к эмансипации детей, к обретению ими более ранней субъектности, так как в этом случае они не являются собственностью родителей: ребенок появляется в рамках коммуны, некоего сообщества людей. Но, с другой стороны, с точки зрения фундаментальных основ человеческой идентичности все-таки ребенку нужно иметь отца и мать. Или это тоже отойдет в прошлое?
Владислав Земенков: Это как раз то, о чем долго спорили, по крайней мере, и в Америке по поводу заключения ЛГБТ-браков.
Сергей Медведев: Родитель номер один, родитель номер два, родитель номер три.
Владислав Земенков: И вообще, исчезновение этих слов: "папа" и "мама". Но, возможно, полиаморная семья уйдет в том числе и от привязки каких-то моделей, какого-то гендерного строительства, идентичности в сторону больше маскулинного или более феминного сценария. Видя, что существует огромное количество разных идентичностей мужчин и женщин, мам и пап, ты будешь понимать, насколько разнообразны их собственные жизненные сценарии, и у тебя появится больше возможностей для собственной реализации.
Многообразие гендерных моделей и распад традиционной семейной модели уже состоялся
Сергей Медведев: Речь идет о некой иллюзии и идиллии: такой папа-папа и такая мама-мама, и они за руку ведут ребенка. А в реальности, учитывая, что более половины семей распадается, очень часто ребенок в России растет в однополой семье: его воспитывают мама и бабушка, две женщины. Так что многообразие гендерных моделей и распад традиционной семейной модели уже состоялся, и проблема не в полиаморах, которые разваливают традиционную "скрепную семью", а во всей нынешней ситуации с распадом семьи и брака.
Сейчас формат семьи радикально меняется или нет? В новом поколении, входящем сейчас в жизнь, останется ли традиционная моногамная семья, как базовая ячейка общества, репродукции? Или начнется такое многообразие новых форматов, что традиционная буржуазная семья распадется?
Владислав Земенков: Я думаю, в течение нескольких десятилетий не произойдет радикального скачка. Конечно, останется семья. Но выбор моногамии должен быть осознанным.
Сергей Медведев: Мы освобождаемся от давления социальных моделей. Нам постоянно навязывались определенные паттерны, а сейчас они потихоньку расшатываются: поздний брак, чайлдфри.
Владислав Земенков: Даже при принятии таких античеловеческих законов, как у нас, по крайней мере, все равно каким-то образом людям уже говорят, что есть полиамория, бисексуальность, трансгендерность.
Сергей Медведев: Эффект Стрейзанд – чем больше вы о чем-то говорите и что-то запрещаете, тем выше интерес общества к этой теме. В любом случае, видимо, речь идет об освобождении любви от каких-то социальных структур, об индивидуации человека. И это не просто рост секса и любви, но и рост эмпатии, а эмпатия – это вариант социального капитала.
Это не просто рост секса и любви, но и рост эмпатии, а эмпатия – это вариант социального капитала
А вообще, становится сейчас в мире, в обществе больше любви, если сравнивать с ХХ, с XIX веком? Раньше считалось, что в молодости ты один раз испытываешь любовь, а дальше это переходит в супружескую верность, надежность, жизнь переходит в тихую колею и потихоньку катится к смерти. А сейчас, может быть, ввиду вот этого эмоционального капитализма, индивидуализма предполагается, что человек должен много раз переживать влюбленности. Расширяется ли пространство любви в современном мире?
Владислав Земенков: Думаю, расширяется. Но, с другой стороны, сама эмансипации любви и ее возвращение в понятийный аппарат (она стала частью слова "полиамория") – это, возможно, вообще сопротивление какому-то режиму, который сложился в том числе в связи с засильем поп-психологии, которая чересчур настаивает на индивидуальности человека, на том, что он должен быть свободен от привязанности, зависимости от другого. Любовь постепенно возвращается и начинает играть какими-то новыми красками, но уже связанными не только с красивыми идеями, но и с идеями более практическими – заботы, поддержки и эмпатии, которые позволяют солидаризироваться в общих интересах.
Я хочу надеяться, что любви становится больше. По крайней мере, молодые люди, которые пришли на наш курс в Свободном университете "Наука о чувствах", хотят говорить о любви, для них это очень важная тема. Есть ощущение, что люди как-то очень соскучились и хотят вернуть это в собственную жизнь.
Сергей Медведев: Общество становится более эмоционально ориентированным. Даже в мире политики растет роль эмоций, как из сферы рационального выбора, холодного геополитического расчета она переходит на эмоциональную территорию. Хорошо, что в слове "полиамория" присутствует "амор" (любовь). Она снова введена в обиход, та самая любовь, как у Данте, "любовь, что движет солнце и светила". У Гребенщикова – "слишком много любви", а я скажу, что любви слишком много не бывает, и неважно, любовь это между мужчиной и женщиной на всю жизнь, любовь между людьми одного пола или любовь между группой людей. Главное, что это любовь.
