28 января в 9 часов вечера в программе Александра Гениса – «Джанго»: за и против Тарантино, Филадельфийские эксцентрики Барнс и Стоковски.
Пятидесятилетие Кубинского кризиса, которое отмечалось в прошлом году, обернулось лавиной новых публикаций, посвященных самому острому конфликту Холодной войны. Марина Ефимова обсуждает наиболее противоречивые публикации.
Марина Ефимова: Аналитическая статья историка Бенджамина Шворца «Правда о кубинском ракетном кризисе» начинается обращением к читателю: «Все, что вы знаете о тринадцати днях Кубинского кризиса, – неверно».
По версии Шворца, Кубинский ракетный кризис был фактически создан правительством Кеннеди. Но тут-то и начинается главное: умолчания, которые нельзя оставить без ответа.
Дело в том, что историк ни словом не обмолвился о том, с какими двумя странами и лидерами имел дело Кеннеди в 1962 году. Шворц словно забывает о советской оккупации Венгрии 1956 года и о возведении Берлинской стены – беспрецедентном акте политической агрессии. За одну ночь целая страна была разделена непреодолимым барьером на две части, скоро ставшие несовместимыми ни в политическом, ни в экономическом плане. Что касается кастровской Кубы, то пока ее темные тайны прячутся в тумане секретности и пропаганды, американские либеральные историки предпочитают их не замечать.
Поведение самого Кеннеди во время Кризиса Шворц объясняет в большой степени политическими амбициями президента.
Тогдашний помощник госсекретаря Эдвин Мартин, однако, совсем по-другому интерпретирует поведение президента: «Психологический фактор в той ситуации был важнее, чем прямая угроза. Они должны были понять, что нас нельзя взять на испуг». И этот резон вряд ли можно объяснить «детскими» амбициями Кеннеди.
В заключение книги «Неделя, когда мир застыл» Шелдон Стерн пишет: «Несмотря на суровую публичную риторику, за 13 дней октября 1962 года Джон Кеннеди отменил, отложил или раскритиковал, по крайней мере, дюжину провокационных мер, предложенных воинственными членами Совета Безопасности, министерства обороны и лидерами Конгресса».
Кубинский кризис (который не мог бы произойти между Америкой и Англией или Францией) показал, что как ни приравнивай всех политиков, как ни натягивай сравнения между несравнимыми государствами, в реальной политике всегда будут разные способы отношений с разными странами – в зависимости от уровня их цивилизованности, правосознания, экономических свобод, тенденций к экспансии. «Политика, как говорил Бисмарк, – это искусство возможного».
А также 28 января в 21 час мск в программе
«Поверх барьеров. Американский час»:
Тарантино: грамматика насилия
Кинообозрение с Андреем Загданским
Как только «Джанго» вышел на экраны, фильм вызвал бурю чувств и шквал возмущенных, но и восторженных откликов. «Американский час» подробно обсуждает картину, обладающую бесспорными художественными достоинствами и столь же бесспорно шокирующим потенциалом: с одной стороны – шедевр, с другой – бомба.
Картинки с выставки
Как открыть третий глаз: Фонд Барнса
Фонд Барнса в Филадельфии, наиболее оригинальный музей Америки, переехал в новое здание, где уже миллионам, а не тысячам туристов станет доступно одно из лучших во всем мире собраний импрессионистов.
...Биография любителя живописи начинается с того дня, когда он впервые увидал импрессионистов. Во всяком случае, так случилось с моим поколением, для которого картины импрессионистов стали лекарством от той, по словам Мандельштама, «безвредной чумы реализма», которой нас заражала школа. Ведь мы открывали импрессионистов на фоне передвижников, безраздельно господствовавших в нашем куцем образовании. Поэтому, когда я впервые, еще мальчиком, добрался до импрессионистов, мне показалась, что их картины прожигают стену. Изображая мир в разрезе, импрессионисты верили, что действительность – как сервелат: всякий ее ломтик содержит в себе всю полноту жизненных свойств. Муравей, ползущий вдоль рельсов, никогда не поймет устройства железной дороги. Для этого необходимо ее пересечь, причем – в любом месте. Импрессионисты шли не вдоль, а поперек темы. Чтобы создать портрет мира, им подходил любой ландшафт. Но писали импрессионисты его так, что навсегда меняли зрительный аппарат тех, кто смотрел их картины.
Именно на это и рассчитывал Барнс, когда учил искусству своих малограмотных рабочих. Американский просветитель, свято веривший в силу ума и опыта, он хотел открыть им третий глаз, без которого живопись – костыль литературы и протез рассказчика.
