Ссылки для упрощенного доступа

Смерть и овсяная каша


В Америке начал было разгораться политический скандал, который, однако, быстро притушили. Губернатор Луизианы Бобби Джиндал, вынашивающий высокие политические амбиции (его имя называют в числе возможных номинантов в президенты от Республиканской партии) и в целях повышения своего политического веса нуждающийся в международном опыте, совершал "ознакомительную поездку" в Англию, где выступил с комментарием по поводу парижских событий. Главный его пункт был: не ослепляйте себя пресловутой политической корректностью, называйте вещи своими именами, признайте, что исламское население в цивилизованных странах – это проблема. Иллюстрируя последний пункт, Джиндал сказал: в европейских городах есть места, куда боится ходить полиция и куда не всякая женщина решиться пойти без паранджи. Существуют no-go zones. Эту тему пытались подхватить консервативные медиа, конкретно – американская медиагруппа Fox, один из комментаторов которой назвал английский Бирмингем в числе таких "запретных зон".

Если Джиндал намеревался этим заявлением повысить свой политический авторитет, то он прискорбно ошибся. Его осудили повсеместно и все. Даже Fox извинился перед аудиторией, признав, что не проверил факты. Острее всех высказался британский премьер-министр Дэвид Кэмерон, сказавший (по поводу как раз комментария Fox): когда я за утренним завтраком прочитал это, у меня овсянка застряла в горле. В ход пошли слова "идиот", "идиотический" в отношении Джиндала и тех, кто его поначалу поддержал.

Естественно было ожидать такой реакции от находящегося у власти политика: если он признается в неполноте своей власти, то какой же он властвующий политик? Тема, однако, не снята, она шире своих политических измерений.

20 января выступил известный колумнист New York Times Томас Фридман. Его колонка называлась "Говори как есть" – почти идентичное воспроизведение слов Джиндала. Позицию Запада Фридман называет непринципиальной, затемняющей, а не проясняющей положение дел. Запад боится сказать, что он ведет борьбу с радикальным исламизмом, всячески отделяя конкретных террористов от религии ислама как таковой. Они якобы только прикрываются исламом, а не движимы им по существу. Самое страшное для западного политика – быть обвиненным в исламофобии. Между тем, говорит Томас Фридман, дело не сдвинется с мертвой точки и никакой прогресс в исламской стране невозможен, если сохраняется тотально религиозный дискурс. Две главных таких страны – Саудовская Аравия и Пакистан. Но вот в Индии и Индонезии такой определяющей детерминации нет, и громадное мусульманское население в этих странах дает обнадеживающие примеры прогресса.

Что такое вообще религия? Это универсальный ответ на универсальный факт смертности человека и осознания им, в отличие от животных, этого факта

Что добавить к словам Томаса Фридмана? Перевести проблему из частной области ислама к теме религии вообще. Любая господствующая религия нетерпима, пока она выступает единственной идеологической силой. Таким было и христианство, знавшее крестовые походы, инквизицию, террор против диссидентских групп (катаров и альбигойцев). Но на Западе существовала идущая из античного мира культурная традиция, которая в конце концов помогла преодолеть тоталитарную религиозную практику.

Что такое вообще религия? Откуда она, так сказать, берется? Это универсальный ответ на универсальный факт смертности человека и осознания им, в отличие от животных, этого факта. Сознанию трудно примириться со своей гибелью, и оно постулирует загробный мир, вечную жизнь. Это экзистенциальный аспект религии. Но есть у нее и социальная составляющая – глубокое неустройство жизни на земле для подавляющего большинства человечества. Здесь лучше Маркса не скажешь: религия – вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, опиум народа. Опиум в данном контексте – лекарство. И чары религии ослабляются в прямой пропорции с движением социального прогресса. Смерти не отменить, но жизнь можно сделать лучше, справедливее, достойнее человека. Чем лучше социальная жизнь, тем меньшее место в ней занимает религия, становящаяся чем-то вроде культурного этикета, уважения к тысячелетним раритетам, вроде уважения детей к родителям.

И обратная зависимость: там, где усиливается влияние, просто заметность религии, там имеет место социальная неустроенность, нерешенные социальные проблемы. Их нерешенность пытаются объяснить природной греховностью человека и несовершенством земного порядка. Социальное неправомерно подменяют экзистенциальным.

Недавнее русское культурное событие может иллюстрировать эту тему – фильм Андрея Звягинцева "Левиафан". Талантливый художник недостаточно расчленил тему о зле в человеке и обществе, у него невольно получилось, что мафиозник-мэр – наказание Божие за грехи человека. Между тем с ворюгами можно и должно бороться в социальном плане, а не переносить тему в сверхэмпирические высоты.

Но от этих общих положений нужно вернуться к специфике ислама. Есть в нем одна черта, которая делает его преодоление особенно трудным. Это вера в то, что праведный борец с неверными после смерти непременно попадает в сады Аллаха. Происходит некое короткое замыкание: смерть не проблема, а путь решения всех проблем. Легче стяжать рай борьбой с неверными, чем впрячься в тягло социального прогресса. И доказать обратное им невозможно: смерть – поистине no-go zone. Туда, конечно, все ходят, но никто не возвращается. Так или иначе, но поперхнуться овсянкой приходится каждому.

Борис Парамонов – нью-йоркский писатель и публицист

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции Радио Свобода

XS
SM
MD
LG