В столичной галерее «Дом Нащокина» открылась персональная выставка Владимира Любарова. Название выставки: «Провинциальные картинки». Благодаря Любарову, прославилась деревня Перемилово, что во Владимирской области. Однажды московский художник купил там дом и стал каждый год проводить в Перемилово время с весны до осени.
«Дружинники»; холст, маслоИзысканнейший книжный график переквалифицировался в живописца, и у него появились новые персонажи — жители российской глубинки. Их быт, простые развлечения и облик легко узнаваемы. Десятилетия проходят, а перемиловцы все так же играют во дворе у забора в карты, пьют на гулянках водочку и обнимают своих толстых женщин. Владимир Любаров подчеркивает: «Женщины у меня всегда крупнее мужчины. Ну не всегда, но, в общем и целом, такой прием. Я сам пытался себе объяснить — почему я так делаю. И я понял, что это оттого, что в моем конкретном Перемилово женщины — они основа стабильности семьи, они основа хозяйства. А мужики — это такие перекати-поле: выпивают, улизнуть куда-то стремятся, с работы увильнуть».
Картина «Рынок» — такая монументальная, наверное, потому, что женщина с огромной корзиной на голове – как кариатида. Владимир Любаров поясняет: «Это рынок в Переяславле-Залесском, который я очень люблю. Это из серии "Город Щипок". Я родился в Москве на улице Щипок. Мое детство прошло среди одно-, двухэтажных домиков. И вот, когда я купил дом в деревне Перемилово и, естественно, стал ездить в небольшие городки (потому что в деревне кушать нечего), и архитектура, и состояние души, и некий ритм напомнили мне детство — Щипок, дворы, рыночек, барахолку. Я поэтому и назвал эту серию "Город Щипок", потому что воспоминания детства и реальный провинциальный городишко слились, и получилась такая реально-фантастическая страна. А монументальной она стала, наверное, потому, что женщина большая, а все остальное маленькое. Конечно, не продают так куриц, держа корзину на голове. Но вот как-то у меня родилась такой с корзиной на голове, с вениками под мышкой и с гусем, которого она продает».
Женщина больше пейзажа
На этой выставке, уж не знаю, как изначально задумывалось, но здесь получается, что эта картина — парная. С другого края стены — другая работа, где тоже женщина значительно больше всего, что ее окружает. «В данном случае, она больше именно мужчины, потому что пейзаж, он на заднем плане. Она еще развела руки в сторону, как будто она уже распята на кресте. А мужичок плачет, потому что довел он свою Катю, Машу. Сам погубил, сам и жалеет. Бывает так, что побьют, очень смешно, когда маленький мужичок бьет свою большую жену, когда он еще пьяный, страшный. Поэтому она и кричит, ей страшно. А в общем-то, она может и сдачу дать», — объясняет художник.
Здесь явственно слышна тоскливая нота. Впрочем, не она главная. Глаза у героев Любарова, как пуговицы, лица застывшие. Эти люди ко всему притерпелись и ничего менять не желают.
Последняя серия — «Наводнение». Картины, которые висят в этом зале, со странным сюжетом. С одной стороны, он как будто бы вполне бытовой — многие российские деревни каждую весну заливает, а, с другой стороны, тут есть работа, которая не случайно озаглавлена «Ной». Владимир Любаров говорит, что библейскую ситуацию он в виду в меньшей степени, чем житейскую: «В целом, конечно, это не иллюстрация к Библии. Я видел несколько лет тому назад по телевизору сюжет про деревню (по-моему, она называется "Затон"). Ее затапливает каждую весну. При этом люди, которые там живут, они не переживают, они не строят плотину. Они не борются с водой. Приходит вода — ну, и приходит. Они идут по пояс в воде навстречу друг другу, перелезают на крышу жить. Это для них не трагедия. Они живут в некоем согласии с природой».
Вполне логично, что в таком затоне завелись и освоились русалки — одна в пивной, где все по колено в воде, с мужиками собутыльничает, другая у возлюбленного на коленях примостилась, сигарету курит.
Многие числят в истоках творчества Владимира Любарова лубок, и художник соглашается этими отсылками: «Более того, я надеюсь себя числить продолжателем лубка. Просто дело в том, что я к лубку добавил еще живопись, которой в лубке нет. В плоском пространстве лубка появилась глубина посредством живописи».
Еврейское счастье
Еще отличие: лубок раскрашивался, как бог на душу положит, лишь бы поярче было. У Любарова — тонкая гамма приглушенных оттенков. Более всего на это обращаешь внимание в неожиданной серии под названием «Еврейское счастье».
«Я поехал в Антверпен. Я первый раз увидел ортодоксальных евреев. Потом, когда я приехал, я начал вспоминать про свою еврейскую бабушку, которая жила в местечке. У меня начали всплывать истории, которые она рассказывала. 45 лет я их не помнил, а тут они начали всплывать! Понял я, что мне без этой серии никак нельзя. И опять мне помогло Перемилово, потому что не получалась она у меня. Какие-то они были не живые. А я думаю, а почему бы мне не поселить их в свою деревню? Жили же они в черте оседлости. Пусть это будет такое небольшое местечко у меня в деревне Перемилово. Потеснил русских сограждан», — рассказывает художник.
«Суд раввина»; холст, масло
На открытии выставки «Провинциальные картинки» яблоку было негде упасть — у Владимира Любарова много почитателей. В плотной толпе сталкиваемся с известным экономистом Евгением Ясиным: «Я дружу с Любаровым. У меня есть его картина. Там нарисован такой еврей, который летает в воздухе, как будто бы его сдувает».
Картины Любарова Евгений Ясин называет «бесценными»: «Прежде всего потому, что вы никогда не перепутаете этого художника с каким-то другим. Первое, самое элементарное — это какое-то неожиданное восхищение, потому что своеобразие большое. Второе — некая камерность, интимность, которая не для общественного обсуждения. Просто как бы эти люди общаются с тобой лично».
В отличие от Евгения Ясина, кинорежиссер Петр Тодоровский, придя на вернисаж, впервые увидел работы Владимира Любарова: «Здесь мы видим творчество, по-моему, совершенно уникального художника Владимира Любарова. Я так ни разу и не был ни одной выставке. Случайно где-то в журнале, где-то еще... Но, конечно же, он уникален. У него свой мир, свои образы. Впервые в жизни встречаешь, чтобы в живописи обнаружить столько иронии, юмора, но это серьезная живопись, неожиданная совершенно. Я стоял и смеялся, потому еще, что это все наша жизнь».
Смеялся не только Петр Ефимович Тодоровский. На открытии выставки лишь один человек оставался невозмутимым — внушительного роста мужчина в строгом костюме и с красной повязкой на рукаве. Стоял в аккурат под картиной «Дружинники». В отличие от нарисованных, вел себя прилично. А на полотне детина смачно надкусывал огромное яблоко. Огрызок уже съеденного валялся тут же, под ногами.
