Президент Обама предложил оcновать 50-миллиардный фонд для обновления транспортной сети. Этот проект предусматривает серьезную модернизацию железных дорог США. Давно пора, а то железная дорога, в свое время объединившая эту страну не хуже конституции, стала транспортной золушкой.
Но и такой ее любит странное племя фанатиков, с которыми я познакомился в глухих окрестностях Нью-Йорка, где они рассыпались вдоль железнодорожного полотна. Одинокие мужчины с взглядом одержимых готовились к съемке. Их вооружение составляли фотопушки, ценой и калибром не уступающие настоящим. Самый важный приник к видеоискателю камеры размером с Большую Берту. С ее помощью можно было бы узнать, есть ли жизнь на Марсе, и снять ее, но, судя по наклону объектива, фотографа интересовало другое.
- Что вы снимаете? – спросил я, еще не понимая.
- Как все, сейчас увидите.
Но сперва я услышал. Из-за скрытого холмом поворота раздался быстро приближающийся звук: сперва - град, потом - прибой, затем - камнепад, наконец - какофония. Когда все перестали себя слышать, раздался свирепый свисток, и к нам на поляну ворвался локомотив. Сотня камер вспыхнула разом, успев снять сияющего машиниста, рискованно высунувшегося из окна.
- Джимми, - проорал мне в ухо человек с пушкой, - он лучше всех получается.
Ненаселенные вагоны вызвали чуть меньше энтузиазма. Скучные, коричневые контейнеры и на каждом написано "CHINA EXPORT'. Неразличимые, как горошины в бесконечном стручке, они мчались по рельсам, везя Америке все необходимое и еще больше лишнего. 50, 60, 70 вагонов летели на нас, как бомбы изобилия.
Только сфотографировав красные огоньки исчезнувшего хвоста, любители оторвались от аппаратов, и я смог с ними познакомиться. Зная все тепловозы в лицо и по номеру, они называли поезда по-детски - звукоподражательным "чу-чу" и любили с той подростковой страстью, которой мир награждал самолеты на заре авиации. Только наоборот: вектор их архаического чувства ведет из будущего в прошлое, в эпоху, когда инженер был героем, Жюль Верн - кумиром, железная дорога - приключением.
Я еще застал эту эру, потому что в школе сидел у окна, выходящего к насыпи. Только она и помогла мне пережить тригонометрию. Шустро сновавшие на Рижское взморье электрички в счет не шли. Я ждал поездов, как это дивно называлось, "дальнего следования". Тихо, без спешки отчалив от вокзала, они набирали скорость с легкостью и достоинством дирижабля. Пассажиры, не торопясь начинать особую дорожную жизнь, курили у окна, прощаясь с городским пейзажем. Как я им завидовал! И правильно делал.
Гребенщиков, который был в каждом городе России дважды, говорил, что долгое железнодорожное путешествие, если пить в меру, открывает третий глаз. К Иркутску, уверял Борис, каждый, сам того не зная, превращается в буддиста: путь кажется важнее цели.
В Новом Свете пассажирский поезд – часто лишь дорогой аттракцион, но постепенно он опять становится необходимостью. Оказавшись более человечной и менее вредной альтернативой крыльям, только железная дорога и связывает ХХI век с ХIХ.
Но и такой ее любит странное племя фанатиков, с которыми я познакомился в глухих окрестностях Нью-Йорка, где они рассыпались вдоль железнодорожного полотна. Одинокие мужчины с взглядом одержимых готовились к съемке. Их вооружение составляли фотопушки, ценой и калибром не уступающие настоящим. Самый важный приник к видеоискателю камеры размером с Большую Берту. С ее помощью можно было бы узнать, есть ли жизнь на Марсе, и снять ее, но, судя по наклону объектива, фотографа интересовало другое.
- Что вы снимаете? – спросил я, еще не понимая.
- Как все, сейчас увидите.
Но сперва я услышал. Из-за скрытого холмом поворота раздался быстро приближающийся звук: сперва - град, потом - прибой, затем - камнепад, наконец - какофония. Когда все перестали себя слышать, раздался свирепый свисток, и к нам на поляну ворвался локомотив. Сотня камер вспыхнула разом, успев снять сияющего машиниста, рискованно высунувшегося из окна.
- Джимми, - проорал мне в ухо человек с пушкой, - он лучше всех получается.
Ненаселенные вагоны вызвали чуть меньше энтузиазма. Скучные, коричневые контейнеры и на каждом написано "CHINA EXPORT'. Неразличимые, как горошины в бесконечном стручке, они мчались по рельсам, везя Америке все необходимое и еще больше лишнего. 50, 60, 70 вагонов летели на нас, как бомбы изобилия.
Только сфотографировав красные огоньки исчезнувшего хвоста, любители оторвались от аппаратов, и я смог с ними познакомиться. Зная все тепловозы в лицо и по номеру, они называли поезда по-детски - звукоподражательным "чу-чу" и любили с той подростковой страстью, которой мир награждал самолеты на заре авиации. Только наоборот: вектор их архаического чувства ведет из будущего в прошлое, в эпоху, когда инженер был героем, Жюль Верн - кумиром, железная дорога - приключением.
Я еще застал эту эру, потому что в школе сидел у окна, выходящего к насыпи. Только она и помогла мне пережить тригонометрию. Шустро сновавшие на Рижское взморье электрички в счет не шли. Я ждал поездов, как это дивно называлось, "дальнего следования". Тихо, без спешки отчалив от вокзала, они набирали скорость с легкостью и достоинством дирижабля. Пассажиры, не торопясь начинать особую дорожную жизнь, курили у окна, прощаясь с городским пейзажем. Как я им завидовал! И правильно делал.
Гребенщиков, который был в каждом городе России дважды, говорил, что долгое железнодорожное путешествие, если пить в меру, открывает третий глаз. К Иркутску, уверял Борис, каждый, сам того не зная, превращается в буддиста: путь кажется важнее цели.
В Новом Свете пассажирский поезд – часто лишь дорогой аттракцион, но постепенно он опять становится необходимостью. Оказавшись более человечной и менее вредной альтернативой крыльям, только железная дорога и связывает ХХI век с ХIХ.
