В столице Боснии и Герцеговины закончился 48-й Международный фестиваль поэзии. Лауреатом стал житель сербского края Воеводина, венгр Отто Талнаи.
В Сараево я летела через Белград. Литература постюгославского пространства появляется уже в самолете. В рекламном журнале авиакомпании Jat – интервью с писателем Владиславом Баяцем, сопредседателем сербского ПЕН-центра, и статья о сербском классике Даниле Кише, правда, без упоминания о его еврейском происхождении и антинационалистических убеждениях.
В Белграде мне рассказывают, что в девяностые годы во время войны в Сараево разрушили памятник другому классику, который, как считается, в одном из своих рассказов двадцатых годов предсказал балканский конфликт девяностых. Речь идет о лауреате Нобелевской премии Иво Андриче. В молодости, при поступлении в Краковский университет, Андрич пишет о себе как о хорвате-католике из Боснии. Вторая половина его жизни и литературная слава связаны с Белградом, он считает себя сербским писателем.
Профессор Ильяс Танович, заведующий кафедрой славянских языков и литератур философского факультета университета Сараево, вспоминает обстоятельства, при которых был разрушен памятник Андричу.
Сараево. Памятник Иво Андричу- Тогда в сожженном городе, осада которого продолжалась почти четыре года, была полная суматоха, полная дезориентация. Люди, которые никогда не читали Андрича и не знают ничего об этом, они это сделали. По телевизору даже однажды один человек говорил очень отрицательно об Андриче. Его спросили: “Вы читали его произведения?” - “Не читал”. Это глупость. Между прочим, моя диссертация - “Критический анализ перевода Андрича на русский язык”. Романы Андрича - исторические. Он описывает эти времена, эту ситуацию во время турецкой власти. Герои с мусульманскими именами главным образом отрицательные, но зато в произведениях Андрича есть другие блестящие страницы о мусульманах и их отношении к к святыням. И есть одно кладбище в Сараево, он написал, что это самое красивое кладбище, которое он видел. Потом писал о многих мусульманах, коренных жителях Сараево, честных, умных терпеливых людях.
Из гостиницы “Сарай” участники фестиваля видят сараевский горный пейзаж: и белые мусульманские кладбища, и красные крыши домов, и реку Мильяцку, и даже фонтан в начале известного квартала торговцев Башчаршии.
Cтудентка философского факультета Дженана Рамчевич, переводчик фестиваля, показывает мне другой, сохранившийся памятник Иво Андричу. Сараево – не родной город Дженаны, она родом из Сербии, но она влюблена в Сараево. Что она помнит об одном из главных мифов Сараево, Олимпиаде?
- Тогда мне было только два года. В 1984 году была зимняя Олимпиада в Сараево. Горы Белашница и Игман сегодня мы называем Олимпийскими горами. Сегодня там очень красиво, это туристическое место, но когда зима – это просто рай. Люди живут нормально все вместе. В Сараево можно увидеть мечети, можно увидеть католические соборы, церкви, синагогу. Все есть. В Сараево очень интересно, потому что здесь все возможно. Те, кто воевали десять лет тому назад, теперь вместе кофе пьют. Очень странно. И это тяжело объяснить людям, которые приезжают из других стран. Просто это случилось, и давайте пойдем дальше.
Песня местной поп-звезды Дино Мерлина:
Пусть Бог даст мне дочь, пусть Аллах даст мне счастье и откроет путь к сердцу. Что значит для меня счастье - рубин и смарагд? что значит проходящая красота? Налево, направо – везде Сараево. Ну, какой я почтенный человек? Вечный грешник в доме греха, с кем только я ни якшался, Боже, дай мне покоя, не по моим грехам, а по твоей милости.
Под пение Дино Мерлина международная группа поэтов едет по горной дороге в городок Баня-Лука, где запланирован один из вечеров фестиваля. Вечер в культурном центре Бански Двори ведет молодая женщина, Таня Ступар-Трифунович. Ее последняя книга стихов называется “О чем думают варвары за завтраком”.
- Нет человека здесь, на которого не повлияла война. Мое поколение старалось сделать вид, что ничего не произошло, но это невозможно. В те годы много говорилось о войне, так что молодые люди старались игнорировать эти разговоры. В первых двух книгах я не касалась войны, но в третьей пришло время писать об этом. Я воспользовалась собственным опытом: я писала с точки рения ребенка, который пережил бегство из родного города, но я не осуждала ни одну, ни другую стороны. Я - cербка, я родилась в Хорватии, в городе Задр. С началом военных действий мы попали в республику Сербска Краина, это часть Хорватии, где живут сербы. А потом переехали в Баня-Луку.
Тяжело понять всю нашу ситуацию, не только в Боснии, но и во всей бывшей Югославии. Есть глобальная история, но для меня важнее самые интимные человеческие истории. В книге “О чем думаю варвары” я пишу о том, что каждый из нас варвар, и важно понять личные истории этих варваров. Мы на Балканах варвары с точки зрения остального мира, особенно бывшая Югославия. У людей нет точного представления обо всем, что здесь происходило и происходит. В книге я говорю об обыкновенных вещах, о случаях из жизни, обо всем, что случается, и о хорошем, и о плохом. Ненависти нет, в этой книге я действительно смотрю на все как ребенок. Когда наконец я увидела свой дом, я плакала. Осталась печаль, но ненависти нет.
Дом
Я ехала сюда увидеть свой дом.
Одна критик написала, что поэты
Во время войны часто используют мотив дома.
Во время войны я не была поэтом, я была ребенком,
Который остался без дома.
Мне совсем не было грустно.
Во-первых, я радовалась: что-то меняется,
Другой город и люди.
Отчаяние родителей казалось странным.
Я верила, что есть дома и кроме этого
Я говорила глупости:
"Дома держатся на воспоминаниях,
Как черешня на ветках.
Ягоды доспеют, сплюнешь твердую косточку
И почувствуешь сладость.
Дома – только зыбкие болота, туманные коридоры, джинны в бутылках
Настоящее место души – на перекрестке,
Где всегда сильный ветер новых начал"
С годами я все чаще думала о доме.
Он приходил в мои сны.
Его коридоры, его двери, его окна.
Потребовалось время, чтобы я поняла, что я несчастна
Из-за этого дома
И что не могу двигаться дальше, пока не поеду и не поплачу возле него
Дом большой и белый, солнце бьет в стекла, жара.
Стою перед домом и плачу.
Это ее дом – говорит мой муж
Незнакомым людям.
Они удивляются и пожимают плечами.
Она когда-то жила здесь и хочет
Только посмотреть, все ли в порядке,
Только увидеть дом.
И вот я на него смотрю.
Мальчик с желтыми волосами пробегает
Это мой брат
Это не мой брат
Мой брат вырос и живет в другом городе
Дом-лабиринт, мне нельзя войти внутрь,
Меня может поглотить это чрево
Я стою снаружи
Он обнимает и отталкивает меня
Это мой дом
Как могут воспоминания вернуться за пару минут?
Прыжки через забор
Гараж фонтан водосток
Слива уменьшилась, говорю сквозь слезы
Все уменьшилось
Я выросла без дома с белыми стенами
Не хочу больше, чтобы у меня был дом
Купим квартиру
Просто послушаем...
Заметное событие фестиваля в Сараево – вечер Абдулы Сидрана, самого, пожалуй, знаменитого и любимого в Боснии поэта и писателя. Он читает свои стихи:
- Что ты делаешь, сынок?
- Сплю, мама. И мне снится, что я сплю, а ты меня спрашиваешь:
"Что ты делаешь, сынок?"
- О чем ты поешь во сне, сынок?
- Я пою, мама, о том, что раньше у меня был дом, а теперь у меня нет дома.
Вот об этом я пою, мама.
Я пою о том, что раньше у меня были голос и язык, а теперь у меня нет языка и голоса. Голосом, которого у меня нет, на языке, которого нет, о доме, которого у меня нет, я пою мою песню, мама.
Абдула СидранВ чем источник вдохновения Абдулы Сидрана – родина, дом, родители, детство?
- Все, что вы упомянули, имеет один адрес: это душа человеческая. Именно в душе находится вдохновение, в ней и наши радости, и наши тревоги – все в человеческой душе. Я совершенно уверен, что человек формируется до десятилетнего возраста. Все, что принципиально важно для его ощущений, все задается в детстве.
Я родился в конце Второй мировой войны, в 1944 году, в рабочей семье левых политических убеждений. Нас воспитывали в духе коммунистической утопии. Здесь важно слово "утопия". Без всякого исключения, у нас не складывалась личная жизнь, и когда один известный белградский публицист написал книгу под заголовком "Дети коммунизма", он писал о сыновьях крупных политических функционерах, фактически – о классе новой, коммунистической буржуазии.
Но я таким ребенком коммунизма себя не считаю. Мы были коммунистическими пасынками. И у меня в семье была своя политическая трагедия. Мой отец был политзаключенным, содержался в известном лагере Голи Оток. В этом лагере содержались коммунисты, которые в конфликте Сталина и Тито в 1948 году встали на сторону Сталина. Никто, на чью голову свалилось такое политическое несчастье, не мог быть счастливым. Этот мотив важен для фильма "Папа в командировке", который поставил Эмир Кустурица, я был его сценаристом. Этот мотив политической вины и несчастья, которое обрушивается на семью заключенного. И это несчастье определило мою жизнь писателя.
Для моего творчества ничего другого не нужно – хватит и этого несчастья. Если бы я прожил двести лет – вес равно именно по этой причине нашлось бы, о чем писать.
Я не знаю, что такое правда... Я считаю себя мастером пробуждения забытых запахов. Сегодняшняя действительность всегда и неизменно – грязна, грязна, грязна. Любая реальность грязна, лучше ее не трогать. Но если уж необходимо, то мы можем вступать в политическую борьбу литературными средствами. Никто до сих пор в такой борьбе не победил, но хорошо хотя бы показать, что у нас есть сердце, у нас есть честь и самоуважение.
В последний день фестиваля проходила презентация поэтической антологии о Сараево в осаде, “Сараево после всего”. Сборник представляла автор предисловия, поэт Ферида Дуракович.
- Некоторые скажут: эта антология написана теми, кто воспринимает литературу как один из способов сопротивления смерти, и тем самым выражают свой взгляд на то, что такое есть жизнь человеческая – даже в том случае, когда нечем и невозможно помочь. В таких размышлениях чувствуется печаль, вызванная сознанием того, что человечество все еще уверено в том, что "другие" и "по-другому" представляют опасность для "нас" и "нашего". Сараево сейчас – мирный город и не победитель, но наверняка город был честным и возвышенным победителем над варварами, которые никогда ничего собой не представляли.
Ферида Дуракович читает вошедший в антологию перевод стихотворения Иосифа Бродского “Боснийская мелодия”. Этот текст, напечатанный в 1992 году в “The New York Times”, Бродский написал по-английски и считал политическим жестом. Русский перевод Андрея Олеара.
Цедишь свой любимый скотч,
с толком ли проводишь ночь,
ходишь в бар и на концерт–
где-то смерть
в городах, чьи имена
в свисте пуль. В огне не зна-
ют там люди почему –
но во тьму
канут. В городах, что не
знал ты, но больших вполне,
крик не слышен оттого,
что мертво
всё. На выборы ползёшь,
голосуешь за святош,
для кого чужая боль –
полный ноль.
Как любить издалека
ближних, если к ним пока
херувимы долетят...
(Не хотят!..)
Мрамор пусть возвысит глас!..
Но вслед Каину смогла
вся история иметь
в топках смерть.
Пока на поле игра,
на каникулы пора,
дети в люльках поорут... –
все умрут.
Время видит много лиц –
и убитых, и убийц,
забывая (с вами же!)
только жертв.
И еще послушаем...
На заключительном вечере фестиваля читает хорватский поэт Петер Гудель. Стихотворение “Меткая пуля”.
Пуля за пулей летят тебе в лоб,
Пуля в тело бьет, пуля в тело бьет,
Это не пуля в тело бьет, это воет непогода.
За пулями ныряют народы,
Все пули с востока на запад пролетают через твое тело
Ты построил дом на снегу
Динарского хребта,
И над твоим домом гремят громы.
С заката до восхода по твоему дому стреляют звезды
Ни одна звезда и ни одна пуля не пролетают мимо твоего дома и твоего тела
И только когда наступит рассвет и звезды на небе побледнеют,
Начнут затягиваться раны твоего дома и твоего тела
За этим текстом – реалии балканского конфликта. Однофамилец поэта Петера Гуделя – известный в Хорватии боевик, осужденный на 20 лет. Сараево сейчас при всем своем восточном колорите - обычный доброжелательный европейский город. Но никто не забыл прошлое.
Профессор Ильяс Танович не покинул Сараево во время осады:
- Хорошо, что я остался. Кто использовал возможность уйти из города, по возращении чувствовал себя изменником. Даже на факультете смотрели на него, как на изменника. Я тогда говорил: если человек покинул город, чтобы спасти детей, это надо понять. Это война, это ужас, здесь было невыносимо без электричества, нередко без воды, ежедневно бомбили город. До начала войны мой ментор, академик Сибинович из Белграда, я там учился в аспирантуре, звонил по телефону и предлагал мне покинуть город и жить на его даче. Я отказался. У меня остались друзья в Белграде, когда я учился, ничего не изменилось в наших отношениях. Но должен признаться, что я чувствую, что Белград изменился, Сараево изменилось, к худшему. Конечно. Белград в то время, когда я там учился, был настоящей столицей. И Сараево. Когда я гуляю по главной улице, это не то, что было до войны. Все изменилось.
В Сараево я летела через Белград. Литература постюгославского пространства появляется уже в самолете. В рекламном журнале авиакомпании Jat – интервью с писателем Владиславом Баяцем, сопредседателем сербского ПЕН-центра, и статья о сербском классике Даниле Кише, правда, без упоминания о его еврейском происхождении и антинационалистических убеждениях.
В Белграде мне рассказывают, что в девяностые годы во время войны в Сараево разрушили памятник другому классику, который, как считается, в одном из своих рассказов двадцатых годов предсказал балканский конфликт девяностых. Речь идет о лауреате Нобелевской премии Иво Андриче. В молодости, при поступлении в Краковский университет, Андрич пишет о себе как о хорвате-католике из Боснии. Вторая половина его жизни и литературная слава связаны с Белградом, он считает себя сербским писателем.
Профессор Ильяс Танович, заведующий кафедрой славянских языков и литератур философского факультета университета Сараево, вспоминает обстоятельства, при которых был разрушен памятник Андричу.
Из гостиницы “Сарай” участники фестиваля видят сараевский горный пейзаж: и белые мусульманские кладбища, и красные крыши домов, и реку Мильяцку, и даже фонтан в начале известного квартала торговцев Башчаршии.
Cтудентка философского факультета Дженана Рамчевич, переводчик фестиваля, показывает мне другой, сохранившийся памятник Иво Андричу. Сараево – не родной город Дженаны, она родом из Сербии, но она влюблена в Сараево. Что она помнит об одном из главных мифов Сараево, Олимпиаде?
- Тогда мне было только два года. В 1984 году была зимняя Олимпиада в Сараево. Горы Белашница и Игман сегодня мы называем Олимпийскими горами. Сегодня там очень красиво, это туристическое место, но когда зима – это просто рай. Люди живут нормально все вместе. В Сараево можно увидеть мечети, можно увидеть католические соборы, церкви, синагогу. Все есть. В Сараево очень интересно, потому что здесь все возможно. Те, кто воевали десять лет тому назад, теперь вместе кофе пьют. Очень странно. И это тяжело объяснить людям, которые приезжают из других стран. Просто это случилось, и давайте пойдем дальше.
Песня местной поп-звезды Дино Мерлина:
Пусть Бог даст мне дочь, пусть Аллах даст мне счастье и откроет путь к сердцу. Что значит для меня счастье - рубин и смарагд? что значит проходящая красота? Налево, направо – везде Сараево. Ну, какой я почтенный человек? Вечный грешник в доме греха, с кем только я ни якшался, Боже, дай мне покоя, не по моим грехам, а по твоей милости.
Под пение Дино Мерлина международная группа поэтов едет по горной дороге в городок Баня-Лука, где запланирован один из вечеров фестиваля. Вечер в культурном центре Бански Двори ведет молодая женщина, Таня Ступар-Трифунович. Ее последняя книга стихов называется “О чем думают варвары за завтраком”.
- Нет человека здесь, на которого не повлияла война. Мое поколение старалось сделать вид, что ничего не произошло, но это невозможно. В те годы много говорилось о войне, так что молодые люди старались игнорировать эти разговоры. В первых двух книгах я не касалась войны, но в третьей пришло время писать об этом. Я воспользовалась собственным опытом: я писала с точки рения ребенка, который пережил бегство из родного города, но я не осуждала ни одну, ни другую стороны. Я - cербка, я родилась в Хорватии, в городе Задр. С началом военных действий мы попали в республику Сербска Краина, это часть Хорватии, где живут сербы. А потом переехали в Баня-Луку.
Тяжело понять всю нашу ситуацию, не только в Боснии, но и во всей бывшей Югославии. Есть глобальная история, но для меня важнее самые интимные человеческие истории. В книге “О чем думаю варвары” я пишу о том, что каждый из нас варвар, и важно понять личные истории этих варваров. Мы на Балканах варвары с точки зрения остального мира, особенно бывшая Югославия. У людей нет точного представления обо всем, что здесь происходило и происходит. В книге я говорю об обыкновенных вещах, о случаях из жизни, обо всем, что случается, и о хорошем, и о плохом. Ненависти нет, в этой книге я действительно смотрю на все как ребенок. Когда наконец я увидела свой дом, я плакала. Осталась печаль, но ненависти нет.
Дом
Я ехала сюда увидеть свой дом.
Одна критик написала, что поэты
Во время войны часто используют мотив дома.
Во время войны я не была поэтом, я была ребенком,
Который остался без дома.
Мне совсем не было грустно.
Во-первых, я радовалась: что-то меняется,
Другой город и люди.
Отчаяние родителей казалось странным.
Я верила, что есть дома и кроме этого
Я говорила глупости:
"Дома держатся на воспоминаниях,
Как черешня на ветках.
Ягоды доспеют, сплюнешь твердую косточку
И почувствуешь сладость.
Дома – только зыбкие болота, туманные коридоры, джинны в бутылках
Настоящее место души – на перекрестке,
Где всегда сильный ветер новых начал"
С годами я все чаще думала о доме.
Он приходил в мои сны.
Его коридоры, его двери, его окна.
Потребовалось время, чтобы я поняла, что я несчастна
Из-за этого дома
И что не могу двигаться дальше, пока не поеду и не поплачу возле него
Дом большой и белый, солнце бьет в стекла, жара.
Стою перед домом и плачу.
Это ее дом – говорит мой муж
Незнакомым людям.
Они удивляются и пожимают плечами.
Она когда-то жила здесь и хочет
Только посмотреть, все ли в порядке,
Только увидеть дом.
И вот я на него смотрю.
Мальчик с желтыми волосами пробегает
Это мой брат
Это не мой брат
Мой брат вырос и живет в другом городе
Дом-лабиринт, мне нельзя войти внутрь,
Меня может поглотить это чрево
Я стою снаружи
Он обнимает и отталкивает меня
Это мой дом
Как могут воспоминания вернуться за пару минут?
Прыжки через забор
Гараж фонтан водосток
Слива уменьшилась, говорю сквозь слезы
Все уменьшилось
Я выросла без дома с белыми стенами
Не хочу больше, чтобы у меня был дом
Купим квартиру
Просто послушаем...
Заметное событие фестиваля в Сараево – вечер Абдулы Сидрана, самого, пожалуй, знаменитого и любимого в Боснии поэта и писателя. Он читает свои стихи:
- Что ты делаешь, сынок?
- Сплю, мама. И мне снится, что я сплю, а ты меня спрашиваешь:
"Что ты делаешь, сынок?"
- О чем ты поешь во сне, сынок?
- Я пою, мама, о том, что раньше у меня был дом, а теперь у меня нет дома.
Вот об этом я пою, мама.
Я пою о том, что раньше у меня были голос и язык, а теперь у меня нет языка и голоса. Голосом, которого у меня нет, на языке, которого нет, о доме, которого у меня нет, я пою мою песню, мама.
- Все, что вы упомянули, имеет один адрес: это душа человеческая. Именно в душе находится вдохновение, в ней и наши радости, и наши тревоги – все в человеческой душе. Я совершенно уверен, что человек формируется до десятилетнего возраста. Все, что принципиально важно для его ощущений, все задается в детстве.
Я родился в конце Второй мировой войны, в 1944 году, в рабочей семье левых политических убеждений. Нас воспитывали в духе коммунистической утопии. Здесь важно слово "утопия". Без всякого исключения, у нас не складывалась личная жизнь, и когда один известный белградский публицист написал книгу под заголовком "Дети коммунизма", он писал о сыновьях крупных политических функционерах, фактически – о классе новой, коммунистической буржуазии.
Но я таким ребенком коммунизма себя не считаю. Мы были коммунистическими пасынками. И у меня в семье была своя политическая трагедия. Мой отец был политзаключенным, содержался в известном лагере Голи Оток. В этом лагере содержались коммунисты, которые в конфликте Сталина и Тито в 1948 году встали на сторону Сталина. Никто, на чью голову свалилось такое политическое несчастье, не мог быть счастливым. Этот мотив важен для фильма "Папа в командировке", который поставил Эмир Кустурица, я был его сценаристом. Этот мотив политической вины и несчастья, которое обрушивается на семью заключенного. И это несчастье определило мою жизнь писателя.
Для моего творчества ничего другого не нужно – хватит и этого несчастья. Если бы я прожил двести лет – вес равно именно по этой причине нашлось бы, о чем писать.
Я не знаю, что такое правда... Я считаю себя мастером пробуждения забытых запахов. Сегодняшняя действительность всегда и неизменно – грязна, грязна, грязна. Любая реальность грязна, лучше ее не трогать. Но если уж необходимо, то мы можем вступать в политическую борьбу литературными средствами. Никто до сих пор в такой борьбе не победил, но хорошо хотя бы показать, что у нас есть сердце, у нас есть честь и самоуважение.
В последний день фестиваля проходила презентация поэтической антологии о Сараево в осаде, “Сараево после всего”. Сборник представляла автор предисловия, поэт Ферида Дуракович.
- Некоторые скажут: эта антология написана теми, кто воспринимает литературу как один из способов сопротивления смерти, и тем самым выражают свой взгляд на то, что такое есть жизнь человеческая – даже в том случае, когда нечем и невозможно помочь. В таких размышлениях чувствуется печаль, вызванная сознанием того, что человечество все еще уверено в том, что "другие" и "по-другому" представляют опасность для "нас" и "нашего". Сараево сейчас – мирный город и не победитель, но наверняка город был честным и возвышенным победителем над варварами, которые никогда ничего собой не представляли.
Ферида Дуракович читает вошедший в антологию перевод стихотворения Иосифа Бродского “Боснийская мелодия”. Этот текст, напечатанный в 1992 году в “The New York Times”, Бродский написал по-английски и считал политическим жестом. Русский перевод Андрея Олеара.
Цедишь свой любимый скотч,
с толком ли проводишь ночь,
ходишь в бар и на концерт–
где-то смерть
в городах, чьи имена
в свисте пуль. В огне не зна-
ют там люди почему –
но во тьму
канут. В городах, что не
знал ты, но больших вполне,
крик не слышен оттого,
что мертво
всё. На выборы ползёшь,
голосуешь за святош,
для кого чужая боль –
полный ноль.
Как любить издалека
ближних, если к ним пока
херувимы долетят...
(Не хотят!..)
Мрамор пусть возвысит глас!..
Но вслед Каину смогла
вся история иметь
в топках смерть.
Пока на поле игра,
на каникулы пора,
дети в люльках поорут... –
все умрут.
Время видит много лиц –
и убитых, и убийц,
забывая (с вами же!)
только жертв.
И еще послушаем...
На заключительном вечере фестиваля читает хорватский поэт Петер Гудель. Стихотворение “Меткая пуля”.
Пуля за пулей летят тебе в лоб,
Пуля в тело бьет, пуля в тело бьет,
Это не пуля в тело бьет, это воет непогода.
За пулями ныряют народы,
Все пули с востока на запад пролетают через твое тело
Ты построил дом на снегу
Динарского хребта,
И над твоим домом гремят громы.
С заката до восхода по твоему дому стреляют звезды
Ни одна звезда и ни одна пуля не пролетают мимо твоего дома и твоего тела
И только когда наступит рассвет и звезды на небе побледнеют,
Начнут затягиваться раны твоего дома и твоего тела
За этим текстом – реалии балканского конфликта. Однофамилец поэта Петера Гуделя – известный в Хорватии боевик, осужденный на 20 лет. Сараево сейчас при всем своем восточном колорите - обычный доброжелательный европейский город. Но никто не забыл прошлое.
Профессор Ильяс Танович не покинул Сараево во время осады:
- Хорошо, что я остался. Кто использовал возможность уйти из города, по возращении чувствовал себя изменником. Даже на факультете смотрели на него, как на изменника. Я тогда говорил: если человек покинул город, чтобы спасти детей, это надо понять. Это война, это ужас, здесь было невыносимо без электричества, нередко без воды, ежедневно бомбили город. До начала войны мой ментор, академик Сибинович из Белграда, я там учился в аспирантуре, звонил по телефону и предлагал мне покинуть город и жить на его даче. Я отказался. У меня остались друзья в Белграде, когда я учился, ничего не изменилось в наших отношениях. Но должен признаться, что я чувствую, что Белград изменился, Сараево изменилось, к худшему. Конечно. Белград в то время, когда я там учился, был настоящей столицей. И Сараево. Когда я гуляю по главной улице, это не то, что было до войны. Все изменилось.
