Война – самая интенсивная форма контакта, и часто культура побежденного берет реванш, захватывая захватчика. Так поступили греки с римлянами, русские - с варягами, даже Япония отплатила Америке за Хиросиму, заразив битников дзен-буддизмом.
Когда 11 сентября в Нью-Йорке началась "война с террором", главный музей страны и города вступил в нее по-своему. В "Метрополитен" началась грандиозная реконструкция исламского крыла, куда в ХХ веке только изредка заглядывали туристы по пути к буфету. Но сегодня искусство мусульманских народов предлагает себя в путеводители по 21-му столетию, ибо глобус повернулся к нам исламской стороной.
Зная об этом и готовясь к испытаниям предстоящих конфликтов, исламская, прежде всего, иранская, диаспора США оплатила существенную часть новой экспозиции. И в этом сказалась традиционная предусмотрительность национальных культур, каждая из которых устраивает посольство своего искусства в мировой столице Нью-Йорка. Художник – лучший посол. Он предлагает чужим свое именно таким, каким его все готовы полюбить: красивым.
Условием взаимности служит знакомство с языком приходящей культуры. Вот над его словарем "Метрополитен" работал восемь лет. Плоды этих трудов – обновленное крыло, 15 музейных залов, где нашла себе место тысяча лет истории, о которой рассказывают 1200 экспонатов из одного из лучших собраний исламского искусства. Вернее – искусства народов, принявших ислам. Это - не педантическая, а принципиальная оговорка, потому что нам предлагают не религиозную доктрину, а светскую культуру, созданную под влиянием религиозных запретов.
Главное свойство исламского искусства в том, что оно – результат не сложения, а вычитания. Почти (миниатюры!) изъяв из своего репертуара человека, оно свело изображение к декоративному ряду и заменило действительность ее знаком. Всякий запрет на пути искусства порождает альтернативную эстетику.
В залах "Метрополитена" зрителя встречает и провожает орнамент. Для нас узор – рама, фон, что-то необязательное, всегда вторичное, часто лишнее, иногда - преступное. Но если изменить оптические настройки, в орнаменте можно увидеть молитву, музыку и философию. Монотонность орнамента указывает путь к постижению. Бесконечная повторяемость элементов сплавляет в прекрасный узор все, что предлагает художнику традиция. Орнамент, как лианы, захватывает любое пространство, заполняя собой неорганизованную пустоту. Перебираясь с клинка на ткань, с керамики на стекло, с бумаги на кафель, узор достигает своей конечной цели на ковре.
Эти "висящие монументы" Востока расположились в отдельных залах - по-царски Они к этому привыкли, потому что принадлежали царям: один - Петру, другой - Габсбургам, третий – Сулейману. Непомерного размера ковры заменяют Востоку все, чем нам дороги дворцы – драгоценный паркет Зимнего, фламандские гобелены, византийскую мозаику, ренессансные фрески. Но роскошь ковра - другая. Его нельзя рассматривать, только созерцать. Выбрав произвольный мотив, ты, как в фуге, следишь за его превращениями, упиваясь богатством переходов и фантазией метаморфоз. Мелодия нити подчиняется могучей гармонии. Замысел ткача не подавляет, а лишь направляет прихотливый рисунок. Вглядываясь в приключения узора, ты проникаешь в его музыкальную тайну и впадаешь в транс.
Собственно, в этом и есть умысел ковра. Портативный мотор медитации, он приглушает звуки, усыпляет бдительность и вводит в то состояние безмятежное лени, которое с завистью описывали европейские путешественники, возвращавшиеся с исламского Востока.
Когда 11 сентября в Нью-Йорке началась "война с террором", главный музей страны и города вступил в нее по-своему. В "Метрополитен" началась грандиозная реконструкция исламского крыла, куда в ХХ веке только изредка заглядывали туристы по пути к буфету. Но сегодня искусство мусульманских народов предлагает себя в путеводители по 21-му столетию, ибо глобус повернулся к нам исламской стороной.
Зная об этом и готовясь к испытаниям предстоящих конфликтов, исламская, прежде всего, иранская, диаспора США оплатила существенную часть новой экспозиции. И в этом сказалась традиционная предусмотрительность национальных культур, каждая из которых устраивает посольство своего искусства в мировой столице Нью-Йорка. Художник – лучший посол. Он предлагает чужим свое именно таким, каким его все готовы полюбить: красивым.
Условием взаимности служит знакомство с языком приходящей культуры. Вот над его словарем "Метрополитен" работал восемь лет. Плоды этих трудов – обновленное крыло, 15 музейных залов, где нашла себе место тысяча лет истории, о которой рассказывают 1200 экспонатов из одного из лучших собраний исламского искусства. Вернее – искусства народов, принявших ислам. Это - не педантическая, а принципиальная оговорка, потому что нам предлагают не религиозную доктрину, а светскую культуру, созданную под влиянием религиозных запретов.
Главное свойство исламского искусства в том, что оно – результат не сложения, а вычитания. Почти (миниатюры!) изъяв из своего репертуара человека, оно свело изображение к декоративному ряду и заменило действительность ее знаком. Всякий запрет на пути искусства порождает альтернативную эстетику.
В залах "Метрополитена" зрителя встречает и провожает орнамент. Для нас узор – рама, фон, что-то необязательное, всегда вторичное, часто лишнее, иногда - преступное. Но если изменить оптические настройки, в орнаменте можно увидеть молитву, музыку и философию. Монотонность орнамента указывает путь к постижению. Бесконечная повторяемость элементов сплавляет в прекрасный узор все, что предлагает художнику традиция. Орнамент, как лианы, захватывает любое пространство, заполняя собой неорганизованную пустоту. Перебираясь с клинка на ткань, с керамики на стекло, с бумаги на кафель, узор достигает своей конечной цели на ковре.
Эти "висящие монументы" Востока расположились в отдельных залах - по-царски Они к этому привыкли, потому что принадлежали царям: один - Петру, другой - Габсбургам, третий – Сулейману. Непомерного размера ковры заменяют Востоку все, чем нам дороги дворцы – драгоценный паркет Зимнего, фламандские гобелены, византийскую мозаику, ренессансные фрески. Но роскошь ковра - другая. Его нельзя рассматривать, только созерцать. Выбрав произвольный мотив, ты, как в фуге, следишь за его превращениями, упиваясь богатством переходов и фантазией метаморфоз. Мелодия нити подчиняется могучей гармонии. Замысел ткача не подавляет, а лишь направляет прихотливый рисунок. Вглядываясь в приключения узора, ты проникаешь в его музыкальную тайну и впадаешь в транс.
Собственно, в этом и есть умысел ковра. Портативный мотор медитации, он приглушает звуки, усыпляет бдительность и вводит в то состояние безмятежное лени, которое с завистью описывали европейские путешественники, возвращавшиеся с исламского Востока.
