Александр Горянин: Идея этой поездки родилась случайно. Осенью 91-го года в Пахре, в гостях у Юрия Нагибина, мы с Ириной познакомились с Диком Портером, профессором-русистом из города Нэшвилла в американском штате Теннесси. В первый миг я решил, что это Джимми Картер, бывший президент США. Почему нет? Человек покинул свой пост десять лет назад, теперь катается по белу свету в своё удовольствие, навестил знаменитого русского писателя. К счастью, я ошибся: с Картером пришлось бы говорить по-английски, да ещё и соблюдая неведомый мне этикет. А Дик Портер был, как я уже упомянул, русистом, легко говорил по-русски. Он преподавал в Вандербильтском университете.
В свои "под 60" он выглядел на "под 50" и, как оказалось, привёз в Москву рукопись своего первого романа. Сейчас он обсуждал с коллегой-писателем возможность издания книги сразу в русском переводе, минуя пока стадию оригинала.
Книгоиздание переживало в предзакатном СССР небывалый бум: астрономические тиражи, никаких цензоров, но и минимум стилистической редактуры. Идеальный роман-новинка начала 90-х – это кричащее название, зубодробительный анонс, обложка с обнажёнкой. Даже странно, сколько в те годы вопреки всему вышло прекрасных книг! И с другой стороны – муки начинающих авторов в Америке: Стивену Кингу его дебютный роман вернули 30 издателей, книгу Джека Керуака отвергали все на протяжении семи долгих лет, таких историй много. Русское издание поможет Дику найти американского издателя.
Вышел высоко ценимый у спекулянтов иллюстрированный справочник "Ваша собака"
Дело было за переводом. Среди соседей Нагибина по писательскому дому у метро "Аэропорт" было несколько звёзд этого искусства, но он их не предложил (пояснив позже: "Сложные люди!"). Я был в приятельстве с Маргаритой Ковалёвой, дочерью знаменитой (и к тому времени покойной) обитательницы того же дома Риты Райт-Ковалёвой. Маргарита, тоже переводчица, по образованию была биолог, и это определяло её вкусы. В её переводе вышли романы Джой Адамсон, Карен Бликсен (все с тиграми и львами), вышел высоко ценимый у спекулянтов иллюстрированный справочник "Ваша собака". Полистав рукопись, Маргарита сказала: "Это не моё, но я помогу". Она познакомила меня с Владимиром Сергеевичем Ивановым, который месяца за три отлично справился с задачей: роман Дика читался как изначально написанный по-русски. "Вот и отлично, – сказал Нагибин. – Весной книга выйдет".
Юрий Маркович серьёзно относился к своим обещаниям, и когда ему показалось, что в издательстве "Книжное обозрение" книга "зависает", встревожился. Я сказал, что у меня на примете есть другой вариант. "Попытайте счастья", – сразу согласился он. Я взял другой экземпляр перевода, зачеркнул название "Странный разведчик" (по-моему, неудачное), написал взамен "Преданное сердце" (преданное в двух смыслах!), удалил нагибинское предисловие и отправился к своей хорошей знакомой Валентине Филипповой, владелице маленького издательства "Астра". Таких только в Москве было в ту пору штук двести. "Гонорар автору не нужен", – сразу сказал я, и это тоже помогло делу.
Правда, когда летом 1992-го Дик приехал снова (на этот раз с женой Бригиттой), книги ни в той, ни в другой версии пока не было. Мы вместе побывали на улице маршала Соколовского, где ютилась "Астра", Дик одобрил макет издания, прочёл гранки, поправил какие-то неверно понятые переводчиком американские реалии. Вскоре после его отъезда незнакомая американка передала нам с Ириной гостевые приглашения от мистера Ричарда Ноэла Портера, позволяющие получить полугодовые визы в США. Я их сразу же получил, и сразу купил билеты. В надежде привезти Дику его книгу (или книги) я оставил до отъезда месяца полтора.
Забегая вперёд, скажу, что привезти их с собой не вышло. "Книжное обозрение" выпустило "Странного разведчика" в конце года, опередив "Астру" на три месяца. Зато если "Странный разведчик" вышел 55-тысячным тиражом, то "Преданного сердца" Валентина тиснула аж 100 тысяч. И книги быстро разошлись – о баснословные времена!
По датам билетов выходило, что мы пробудем в Америке почти шесть недель. Погостим у Дика несколько дней и двинем дальше. Сильно манил Нью-Йорк, но в гостиницах этого города были неприятные цены. Нас зазывали погостить бывшие москвичи, поселившиеся во Флориде, которая меня не влекла; ждали в Калифорнии, которая влекла, но два пересечения континента нам было не потянуть. Оставшееся время, хоть всё, можно было провести в Джорданвиле на севере штата Нью-Йорк у Володи Русака, старого друга, он звал от всей души: не соскучитесь – и Ниагарский водопад недалеко, и горы Адирондак, там роскошные леса, много чего ещё. Это мы оставили как страховой вариант.
Но благодаря цепочке бескорыстных знакомств всё устроилось куда лучше, чем можно было надеяться. Цепочка была довольно длинная, её звенья были почти эфемерны, но она не порвалась, так бывает. Наше пребывание в Америке выстроилось ещё до вылета в эту страну.
В воскресенье 27 сентября Дик встретил нас в аэропорту Нэшвилла. Час был поздний, мы летели с двумя пересадками (в Вашингтоне и Шарлотте), проведя в воздухе в общей сложности 14 часов. А так как добавлялись ещё 8 часов разницы во времени с Москвой, Дик и Бригитта со словами "Побеседуем уже завтра" проводили нас в гостевую комнату с ванной и туалетом на втором этаже. На лаковом столике, помимо прекрасного букета и открытки "С приездом!", нас ждали также – было бы жаль не упомянуть – по бутылке водки и коньяка с соответствующими рюмками, какой-то сок, солёные орешки и колода карт!
Бригитта была родом немка, они с Диком познакомились в середине 50-х годов в Германии, но на этом её сходство с Эрикой, героиней "Преданного сердца", заканчивалось. Зато несомненным было сходство – правда, только на первых ста страницах – самого Дика с его героем по имени Хэмилтон (или просто Хэм) Дэйвис. В университете он, как и автор, изучал русский язык. Призванного в армию, его направляют в американскую военную разведку в Западной Германии (что и дало повод Нагибину предложить переводу название "Странный разведчик").
Роман Дика Портера – это история погибшей любви. Увы, так сошлись планеты. Герой, ненадолго (как он думал) вернувшись из Германии в родной город, увязает в его токсичной среде, оказывается нетвёрд – да и как остаться твёрдым, когда родная мать угрожает самоубийством? – и пишет жалкое письмо своей немецкой невесте. Не буду излагать сюжет дальше. Закрывая книгу, чувствуешь сердечную досаду, почему в жизни слишком часто бывает именно так. Любовная история самого Дика, слава Богу, была иной, их счастливому браку с Бригиттой было на тот момент уже 34 года.
И сам автор, и его герой – не совсем те южане, каких мы знаем по романам Фолкнера. Хотя Хэм тоже постоянно размышляет о Боге и справедливости, о Севере и Юге, он не заходит так далеко, чтобы настаивать, будто в той Гражданской войне погибла, унесенная ветром Великая Южная Цивилизация. Время от времени Хэм хочет поверить писателям-землякам, настаивающим, что Юг героичнее, благороднее и щедрее бездуховного Севера, но нэшвиллское общество, в которое он погрузился после Германии, не подтверждает эту гипотезу.
Чем супруги Портер поразили нас, так это именно своей щедростью. Бригитта была художница, преподавала в школе искусств, у Дика с утра были занятия в университете, но вторую половину дня на протяжении целой недели он или они вместе отдавали нам. Наша первая экскурсия (Дик назвал её "культпоход") была в "Эрмитаж", так называлось имение седьмого президента Соединённых Штатов Эндрю Джексона. Его в Америке знают в лицо все, ибо он украшает собой 20-долларовую купюру. Об этом посещении помню немногое, поразили своими размерами и красотой фарфоровые ночные вазы в спальне президента и его жены.
Когда ваш император Александр II, – сказал Дик, – увидел фото памятника Джексону, он решил поставить нечто подобное в память своего родителя, Николая Первого
Дик сообщил интересную подробность: в 1852 г. Джексон удостоился конного памятника перед Белым домом в Вашингтоне, уникального тем, что его скакун опирается лишь на задние копыта, держась на двух точках. Героических всадников на вздыбленных конях в мире множество, но обычно лошадиный хвост как бы невзначай касается земли либо какого-нибудь скального выступа, тем обеспечивая третью точку опоры. "Когда ваш император Александр II, – сказал Дик, – увидел фото памятника Джексону, он решил поставить нечто подобное в память своего родителя, Николая Первого. И в 1859 году площадь перед Исаакиевским собором украсил монумент, настолько прекрасный, что уцелел даже при ваших большевиках. Хотя Николая они сильно не жаловали".
Кстати, в наши дни, – а точнее, два года назад – мог не уцелеть прототип. Помню телевизионные кадры, на которых борцы за расовое равенство, накинув на шею бронзового президента верёвки, пыталась его свалить с криками: "Рабовладелец!". Но памятник – даром, что на двух точках – устоял. И хорошо, что устоял. Никого нельзя судить вне контекста времени и по более поздним, не имеющим обратной силы законам. У нас даже враг крепостничества Радищев имел крепостных, таково было в его время устройство жизни. При Эндрю Джексоне в США утвердилась двухпартийная система, и эта его заслуга бесконечно важнее всего, в чём он не сумел опередить своё время.
Нэшвилл называют "Городом музыки" и "Афинами Юга"
На берегу протекающей через Нэшвилл реки Камберленд Дик показал нам тщательно воссозданную копию деревянного форта, который возвели первопоселенцы, основатели города. Удивительно – или, наоборот, ожидаемо, – этот форт был как две капли воды похож на деревянную крепость на берегу реки Лены, построенную полутора веками раньше при основании города Якутска казаком Петром Бекетовым. Пионеры-первопроходцы типологически схожи под всеми широтами.
Дик чуть застенчиво, но с гордостью сообщил, что Нэшвилл называют "Городом музыки" и "Афинами Юга". В другой раз мы с ним дошли до "Парфенона", точной копии афинского. Его возвели – думали, что временно – в конце XIX века, к столетию вступления Теннесси в союз штатов, да так на совесть, что решили оставить. (Случай не совсем уникальный, вспомним Эйфелеву башню или колесо обозрения "Глаз Лондона".) Вскоре после окончания войны Севера и Юга один из богатейших американцев тех времён Корнелиус Вандербильт оплатил создание в Нэшвилле университета своего имени. Вандербильтский университет остался частным вузом и уже много десятилетий занимает высокие места во всех рейтингах, выпустил много американских знаменитостей. Самое знакомое нам имя среди них – Роберт Пенн Уоррен, автор романа "Вся королевская рать", не очень удачно (зато в трёх сериях) экранизированного у нас и минимум четырежды (не знаю, удачно или нет) в других странах.
Товарищи, – сказал как-то Дик, – хотите в гости к американскому миллионеру?
Погуляли мы и по университетскому кампусу, имеющему статус "арборетума" (ботанического сада деревьев). Чтобы получить такой статус, надо быть почти древесным раем, и в случае Вандербильта это соблюдено. Дик показал нам дуб, бывший взрослым деревом уже в годы американской революции. Решив, что он крупный знаток темы, я ещё некоторое время мучил его вопросами: "Дик, а это что за дерево? А это?" – на что Дик всякий раз с доброй улыбкой отвечал: "Прости, Саша, не знаю". – "Понятно, – сказал я наконец, – ты узкий специалист по тому дубу". Почему-то мы долго хохотали.
"Товарищи, – сказал как-то Дик, – хотите в гости к американскому миллионеру?" – "Хотим", – сказали мы. Миллионер Джон Чик (Cheek, как "щека") – в прошлом лётчик, а также специалист по Китаю, они с женой недавно переехали в новый дом на вершине холма. Университет попросил Джона Чика прочесть студентам какой-то редкостный курс, кроме него, больше некому. Он делает это без оплаты. Мистер Чик немного говорит по-русски.
По серпантину поднимаемся на вершину покрытого лесом холма (кажется, Strawberry Hill), медленно распахиваются ворота. Знакомимся с хозяевами, ему чуть за 70, значительное лицо, худощав. Жена моложе, родом француженка (кажется, Мари), отчаянно борется за фигуру: с Ириной быстро переходит с темы Ельцина к теме диет. На огромной террасе с бассейном любуемся, как в нём каким-то особым образом отражается луна. Служанка с помощью хозяев сооружает для всех особые коктейли: в стакане лёд, коньяк, что-то мятное, а сверху такой крепкий ром, что его поджигают, каждый получил стакан с огнём. Нам показывают дом: цветы, картины, большая библиотека. Дом построен по проекту самого хозяина. В плане он имеет очертания самолёта с крыльями, на стене подробный чертёж. Ужинать мы поедем в ресторан, а пока накрыт лёгкий стол ("Pré-dîner", поясняет Мари). Джон не простился с авиацией, в ангаре местного авиаклуба он держит самолёт собственной постройки, иногда на нём летает. Упражнения ради он говорит со мной по-русски, и я не всё понимаю, а жаль: он развивал какую-то интересную идею о России и Китае. Джон всего раз был в СССР, но очень давно: в конце 50-х пересёк на поезде Сибирь по пути в Китай. Он вполне в курсе происходящего у нас сегодня.
Джон включает радио – и что я слышу? "Рыцарский романс" Глинки: "Иль на щите, иль со щитом"
Пировать мы едем с Джоном в одной из его коллекционных машин – огромном, но почему-то двухдверном Кадиллаке 1954 года, таких в мире пять, хозяин за рулём, Бригитту с Мари везёт Дик. Джон включает радио – и что я слышу? "Рыцарский романс" Глинки: "Иль на щите, иль со щитом". Его и на родине я слышал раза два в жизни. Слова Нестора Кукольника! "Это для нас? – спрашиваю я. – Запись?" – "Это местная радиостанция" – отвечает Джон. Шанс, чтобы так совпало, был нулевой.
О ресторане говорить не буду, все рестораны похожи, даже самые модные и дорогие. И ресторанные беседы запоминаются плохо. Расставаясь, мы обнялись с Чиками и обещали дружить. На обратном пути я попросил Дика включить местную радиостанцию. Грянула увертюра Чайковского "1812 год". Впрочем, американцы почитают её за свою, это же год и их победоносной войны, только с Англией.
Взглянув на карту, я прикинул, что поскольку расстояние от Нэшвилла до Нью-Йорка – это два расстояния Москва–Петербург, очень заманчиво весь день из окна вагона любоваться Америкой: выехать утром и к ночи быть в Нью-Йорке. Бригитта даже рассмеялась: "Вам надо было приехать лет 20 назад. Тогда ещё ходили подобные поезда. Сейчас все слишком ценят время и летают самолётами".
Именно этим способом мы и отправились из Нэшвилла в Нью-Йорк. Но этому городу я хочу посвятить отдельную главу. А пока про Джорданвиль, куда мы всё-таки тоже выбрались на несколько дней, но уже из Нью-Йорка.
Те места близ границы с Канадой первопоселенцы из Европы осваивали в XVIII веке, в эпоху американской революции. Название Джорданвиль означает "городок на Иордане". В местной реке, временно приравняв её к Иордану, они устроили купель и, пока строили храм, крестили в ней младенцев. Потом реке вернули её индейское имя, а поселение осталось Джорданвилем.
В 20-е гг. уже ХХ века здесь появились подвижники, искавшие место для русского монастыря – не чрезмерно далёкое от Нью-Йорка, но предельно удалённое от суеты мира. Здешняя глушь вполне отвечала этим запросам. Место нашлось в полутора вёрстах от Джорданвиля. Отцы-пустынники, работая сперва вдвоём, за несколько лет смогли выкупить и как-то первоначально обустроить 120 гектаров земли. За годы к ним присоединилось ещё несколько самоотверженных людей. На пике Великой депрессии всё построенное сгорело, малочисленная братия осталась в долгах и под открытым небом. Спасибо, их на первое время приютила семья американского фермера. Решимость братии словно бы проверялась на прочность, и проверку выдержала. Задуманный облик Свято-Троицкий монастырь стал обретать в конце 40-х с финансовой помощью Игоря Сикорского. При монастыре появились типография и издательство "Православная Русь", в 1971-м достроили здание духовной семинарии. К русскому очагу потянулись соотечественники. В конце 70-х Мстислав Ростропович с Галиной Вишневской приобрели в Джорданвиле целое поместье и назвали его Galino. Англоязычный путеводитель сообщает, что супруги построили здесь обширный дом площадью 770 кв. м.
Дом Володи Русака в паре километрах от Галино был, на мой вкус, ничуть не хуже: полтора этажа, четыре комнаты, веранда. Жильё было, что называется, служебное. Володю, одного из последних политзэков горбачёвского СССР, освободили из лагеря в Пермской области по ходатайству Конгресса США и ряда международных организаций. Освободили на условии скорейшего отъезда на Запад, и весной 89-го они с женой Галей оказались в Джорданвиле. Здесь он начал преподавать в семинарии историю Русской церкви и каноническое право, а семинария предоставила упомянутый дом близ монастыря. С веранды дома открывался кленовый лес долины реки Мохок.
Володя знакомил нас с интересными людьми, переселившимися в последние годы поближе к Свято-Троицкой обители. В соседнем городке Ричфилд-Спрингс он сказал: "Заедем к Смирновым". Кто эти Смирновы, Володя объяснил, уже нажимая на входной звонок. Дама с благородной осанкой и в высоком тюрбане, но при этом напоминающая поздние портреты Екатерины II, тюрбанов не носившую, протянула мне руку и голосом, безошибочно выдающим певицу, представилась: "Анна Юрьевна". Лет за 20 до этого где-то в дебрях Тянь-Шаня я слышал передачу "Радио Свобода" о "Марше партизан", который стал гимном французского Сопротивления, и об Анне Марли, авторе гимна. Она сама рассказывала тогда о годах войны, об оккупированной Франции и о том, как в военном Лондоне слова и мелодия пришли к ней словно звучали всегда, а я дивился, помню, изысканности её русской речи и неподражаемому голосу. В исполнении Марли прозвучал в этой передаче и сам марш. Пела она по-французски, но прочла также русский оригинал, я запомнил первые строчки:
От леса до леса дорога идет
Вдоль обрыва,
А там высоко где-то месяц плывёт
Торопливо.
Пойдём мы туда, куда вран не взлетит,
Зверь не ходит...
Продолжение я забыл, но не забыл голос. Анна Бетулинская родилась в дворянской семье в Петрограде за неделю до большевистского переворота. Вскоре её отец был расстрелян, а матери с двумя дочками удалось добраться до Франции. Судьба была милостива к Анне, она получила балетное и вокальное образование, под сценическим псевдонимом Марли стала успешной эстрадной певицей и автором почти 300 песен, после войны гастролировала во многих странах. В 1950 году на её концерте в Бразилии совершенно потерял голову 36-летний Юрий Смирнов, тоже уроженец Петрограда, но с советским прошлым. Выпускник Ленинградского индустриального института, переживший блокаду, он ещё успел повоевать и летом 44-го попал в немецкий плен близ украинского города Бучач. После войны Смирнов избежал репатриации и отправился в Южную Америку, где требовались металлурги. Отправился, как оказалось, навстречу своему счастью. Проявив немалую находчивость, он сумел познакомиться с Анной и завоевать ее сердце. Она развелась с мужем-голландцем и стала Смирновой.
Они были трогательной бездетной парой. Совсем недавно (когда уже и спросить не у кого) я узнал, что после смерти Юрия Александровича в 2000 году вдова переселилась почему-то на Аляску, в городок Палмер и умерла там шестью годами позже. Забыл, кто и когда прислал мне фото памятной доски на её могиле с благодарственными словами генерала де Голля.
Пейзажи вокруг Джорданвиля напоминают валдайские. Не валдайская лишь фауна – например, большие болотные черепахи, издающие временами урчащие вопли. Именно тут обитали известные литературные личности: Кожаный Чулок, Чингачгук Большой Змей, жил их создатель Фенимор Купер, в симпатичном городке Куперстаун есть его музей.
Мы много колесили по округе, и мне было любопытно вносить поправки в тот образ Америки, что жил во мне с подростковых лет, когда Америка была запретным плодом (что надёжно обеспечивало интерес к ней). Мне было 12 лет, когда в нашем дворе случилось обновление: мать-одиночка с сыном Славиком, фамилию забыл, уехали в Саратов. На их место вселилась другая мать-одиночка с сыном Олегом, его фамилию я помню: Маслов. Он был постарше меня, обожал джаз и вечно крутил ручку трофейного приёмника в поисках каких-то особо лихих станций. Не сразу, но он обрёл свой постоянный идеал в виде радио Танжера (того, что напротив Гибралтара, хотя Олег настаивал, что это Америка). Сам я к джазу не прикипел, но Олегу Маслову крайне признателен: у них дома была тяжеленная подшивка журнала "Америка", и он давал мне её на прочтение. Год и месяц на журнале никогда не значился, только номер, но выходил он, как я узнал позже, в годы с 46-го по 52-й, потом был с гневом закрыт советской стороной, однако через четыре года возобновлён и выходил потом уже бесконечно долго.
Олегов фолиант включал, похоже, предзакатные номера "первой серии", т.е. начала 50-х. Я прочёл их все, больше тысячи страниц, и в старших классах школы был крупным, по меркам Ташкента, знатоком Америки. Со временем эти познания, не пригодившись, по большей части ушли в песок (да и не с кем было обсуждать небоскрёбы архитектора Салливена или "Исполинские счётные машины" – была, помню, такая статья), но особняки Юга на чудных цветных фото, маленькие городки, фермы, почтовые ящики у дорожки к дому, стриженые газоны, школы, пожарные гидранты, маленькие гостиницы, этнические рестораны, ночные кафе, Центральный парк в Нью-Йорке – всё это сложилось в моей памяти в очень цельный и понятный образ, на восемьдесят процентов затем совпавший с увиденным. Изменились моды, дороги заполнили японские малолитражки, но Америку я узнал сразу.
На первом курсе университета я прочёл роман "Гроздья гнева", страшную книгу. Автор, Джон Стейнбек, писал её перед войной и рассказывал не о каких-то давних делах, а о том, что видел лично прямо перед тем, как взяться за перо – видел в Оклахоме, Канзасе, Калифорнии. Свидетельства нищеты, жестокости и ничтожной цены человеческой жизни просто поражали. Но и Стейнбек не отменил образ, созданный журналом "Америка", он усложнил его. Я понял, что 30-е годы тяжко ударили по большинству стран, но Соединённым Штатам с их запасом прочности и предприимчивости вполне хватило 10-12 лет, чтобы выйти из кризиса и совершить мощный рывок к процветанию.
Много лет спустя, уже в Москве, я в сентиментальном порыве купил десять номеров из той самой первой серии журнала "Америка", и сейчас с удовольствием их полистал, полюбовавшись теперь уже, видимо, почти ушедшей Америкой. Кстати говоря, хронологически той, что открывалась взору набоковского героя Гумберта Гумберта.
Знакомство с другой страной, говорят опытные путешественники, лучше начинать не с её главного и знаменитого города. Разумнее начать с периферии, с окраины, где страна менее космополитична, менее узнаваема, менее, если угодно, банальна. С Америкой у нас более или менее так и вышло, теперь впереди был Нью-Йорк.
