Уезжающий из России человек часто слышит в спину: "Поехал на всё готовенькое!"
До революции так не говаривали. Много веков уехать от царя было так же трудно, как от Сталина. Разница та, что при царе это запрещалось законом, а при Сталине – неформальным обычаем и государственным аппаратом. К тому же при царе эмиграция считалась только изменой народу, а при Сталине – и изменой народу, и наказанием за измену.
Социалистическая призма заставляла глядеть на капиталистический мир как на "готовенькое". Мы тут разрушили до основанья, строим новый, а кое-кто не хочет ждать.
Между тем, "основанье" как раз не было ничуть разрушено. Заменить портрет царя на портрет премьера означает разрушить очень немногое. Главное же осталось – боеготовность.
В нормальном мире "готовность" есть готовность к старту, к забегу. Иногда говорят о "равенстве шансов", но это даже у американцев далеко не так. Скорее, это готовность к соревнованию по жёстким правилам, готовность проиграть и готовность из этого проигрыша приготовить что-то своё. Как подытожил Дейл Карнеги, если налицо лимон, выжмем из него лимонный сок.
Нормальный мир – не только Запад, но и Восток, только там правила часто другие. Однако, кроме первого, второго и прочих миров есть ещё антимир – Россия. Тут "готовность" есть наличие оружия, цели, командира. Командир свободен отдать команду стрелять в любой момент и в любую сторону.
В этом смысле Россия – страна деспотизма, где свободен лишь тот, кто отдаёт приказы. Однако даже верховный самодур не может приказать не стрелять. Он лишь определяет, в кого будут стрелять, а что стрелять следует, не обсуждается. Тут "готовность" есть лишь готовность выполнить приказ. Всё приготовлено, осталось приготовить себя – "приготовиться". Не "готовь!", а "готовьсь!".
В нормальном же мире – в реальности – готовиться, конечно, тоже надо, но это делают в самом начале работы. Поле вспахать или книгу написать, выиграть выборы (настоящие, конечно) или дорогу заасфальтировать, это дело долгое.
Вот солдат, глядя на невспаханное поле или раздолбанную дорогу, злится: всё давно должно быть приготовлено, наше дело на танке проехать!
Так что в России не две беды – дураки и дороги, а одна: милитаризм. Остальное – следствие.
Солдат не только считает, что кто уезжает – едет на готовенькое. Он считает, что те, кто приезжают, тоже "на готовенькое". Поэтому он и солдат: ему всё кажется, что окружающий мир только и жаждет его мирок захватить. Ну что там сготовят европейцы, азиаты и прочие штафирки? У них ведь каждый сам по себе, шагают не в ногу. У некоторых вроде бы всё и недурно, и лучше нашего, но это лишь иллюзия, и они это знают. Вот у нас – крепко, потому что крепость!
Только нет такой армии, которую нельзя разбить. Если армия существует, она обречена быть разбитой. Как корыто. А жизнь - не корыто, не поле боя, не яйцо, которое нужно разбить, чтобы приготовить яичницу. Жизнь это пир, до нас начался и не нами закончится, а может, и вообще не закончится.
Не надо ни к чему готовиться, надо просто готовить – готовить с удовольствием, потому что тогда вкусна готовка, когда повар весел, готовить щедро, чтобы хватило на себя и ещё на того парня, и на этого парня, и вон на того бедолагу, и на всех родных и близких, а также на дальних и чужих. Никому не стоит бросать в спину: "На готовенькое". Никому не надо бросать в лицо: "Понаехали тут!".
Впрочем, кто готовит – никогда такого не скажет. Это речи прихлебателей и паразитов, которые сами воды не таскали, теста не месили, а только командовали, поучали, сторожили, в общем, мешали. Много их – тех, кто всегда готов учить и никогда не учился готовить. В России особенно много, потому что революция была не бунтом бедных против богатых, угнетённых против угнетателей, а бунтом не желающих готовить против запрещающих готовить. Понятно, что больше всего в этом столкновении пострадали те, кто умел и любил готовить. В худшем случае, поваров съели, в лучшем, их оставили при солдатских столовках.
Ничего страшного, вся история человечества за последние несколько тысячелетий есть постепенное, с отступлениями возвращение из казармы в ресторан. В тот, высшего класса ресторан, где звёзд без счёта, а кухня и зал одно, где Хозяин и гости – одно, и всё, что приготовит один, любой и каждый, хватает на всех и всем нравится.
До революции так не говаривали. Много веков уехать от царя было так же трудно, как от Сталина. Разница та, что при царе это запрещалось законом, а при Сталине – неформальным обычаем и государственным аппаратом. К тому же при царе эмиграция считалась только изменой народу, а при Сталине – и изменой народу, и наказанием за измену.
Социалистическая призма заставляла глядеть на капиталистический мир как на "готовенькое". Мы тут разрушили до основанья, строим новый, а кое-кто не хочет ждать.
Между тем, "основанье" как раз не было ничуть разрушено. Заменить портрет царя на портрет премьера означает разрушить очень немногое. Главное же осталось – боеготовность.
В нормальном мире "готовность" есть готовность к старту, к забегу. Иногда говорят о "равенстве шансов", но это даже у американцев далеко не так. Скорее, это готовность к соревнованию по жёстким правилам, готовность проиграть и готовность из этого проигрыша приготовить что-то своё. Как подытожил Дейл Карнеги, если налицо лимон, выжмем из него лимонный сок.
Нормальный мир – не только Запад, но и Восток, только там правила часто другие. Однако, кроме первого, второго и прочих миров есть ещё антимир – Россия. Тут "готовность" есть наличие оружия, цели, командира. Командир свободен отдать команду стрелять в любой момент и в любую сторону.
В этом смысле Россия – страна деспотизма, где свободен лишь тот, кто отдаёт приказы. Однако даже верховный самодур не может приказать не стрелять. Он лишь определяет, в кого будут стрелять, а что стрелять следует, не обсуждается. Тут "готовность" есть лишь готовность выполнить приказ. Всё приготовлено, осталось приготовить себя – "приготовиться". Не "готовь!", а "готовьсь!".
В нормальном же мире – в реальности – готовиться, конечно, тоже надо, но это делают в самом начале работы. Поле вспахать или книгу написать, выиграть выборы (настоящие, конечно) или дорогу заасфальтировать, это дело долгое.
Вот солдат, глядя на невспаханное поле или раздолбанную дорогу, злится: всё давно должно быть приготовлено, наше дело на танке проехать!
Так что в России не две беды – дураки и дороги, а одна: милитаризм. Остальное – следствие.
Солдат не только считает, что кто уезжает – едет на готовенькое. Он считает, что те, кто приезжают, тоже "на готовенькое". Поэтому он и солдат: ему всё кажется, что окружающий мир только и жаждет его мирок захватить. Ну что там сготовят европейцы, азиаты и прочие штафирки? У них ведь каждый сам по себе, шагают не в ногу. У некоторых вроде бы всё и недурно, и лучше нашего, но это лишь иллюзия, и они это знают. Вот у нас – крепко, потому что крепость!
Только нет такой армии, которую нельзя разбить. Если армия существует, она обречена быть разбитой. Как корыто. А жизнь - не корыто, не поле боя, не яйцо, которое нужно разбить, чтобы приготовить яичницу. Жизнь это пир, до нас начался и не нами закончится, а может, и вообще не закончится.
Не надо ни к чему готовиться, надо просто готовить – готовить с удовольствием, потому что тогда вкусна готовка, когда повар весел, готовить щедро, чтобы хватило на себя и ещё на того парня, и на этого парня, и вон на того бедолагу, и на всех родных и близких, а также на дальних и чужих. Никому не стоит бросать в спину: "На готовенькое". Никому не надо бросать в лицо: "Понаехали тут!".
Впрочем, кто готовит – никогда такого не скажет. Это речи прихлебателей и паразитов, которые сами воды не таскали, теста не месили, а только командовали, поучали, сторожили, в общем, мешали. Много их – тех, кто всегда готов учить и никогда не учился готовить. В России особенно много, потому что революция была не бунтом бедных против богатых, угнетённых против угнетателей, а бунтом не желающих готовить против запрещающих готовить. Понятно, что больше всего в этом столкновении пострадали те, кто умел и любил готовить. В худшем случае, поваров съели, в лучшем, их оставили при солдатских столовках.
Ничего страшного, вся история человечества за последние несколько тысячелетий есть постепенное, с отступлениями возвращение из казармы в ресторан. В тот, высшего класса ресторан, где звёзд без счёта, а кухня и зал одно, где Хозяин и гости – одно, и всё, что приготовит один, любой и каждый, хватает на всех и всем нравится.
