Анатолий Стреляный:
Недавно российское Министерство образования включило богословие в число вузовских специальностей.
Министерство путей сообщения, в свою очередь, предоставило бесплатный проезд до Москвы сотрудникам епархиальных газет для участия в конгрессе православных журналистов.
Патриарх Алексий призвал православных молитвенно и духовно поддержать Путина.
Пропаганда православия государством, а государства православием - набирают силы. Но звучат и голоса тех, кто против этой взаимности, напоминающей коммунистические времена. Уместно, однако, вспомнить, что коммунистическая пропаганда в известной мере подражала церковной. Первое министерство пропаганды - конгрегация пропаганды и веры была создана Ватиканом в 17-м веке. Почему слово "пропаганда" с тех пор стало бранным? Чем пропаганда отличается от проповеди? Может ли церковь превратиться в новый агитпроп?
Яков Кротов:
Этот выпуск нашей передачи будет посвящен пропаганде. В сегодняшние дни слово "пропаганда" стало глубоко ругательным. Между тем, оно появилось в европейских языках в начале 17-го века как слово очень положительное. И лишь в 20-м веке, во второй его половине, в словарях (прежде всего, английских - у нас до сих пор издают словари, находящиеся под коммунистическим воздействием), но в нормальных цивилизованных словарях слово "пропаганда" всегда толкуется как нечто очень предосудительное, как изложение полуправды, распространение информации с целью повлиять на общественное мнение. Факты, слухи, аргументы - через именно массовые средства информации, обязательно преднамеренно односторонне и обязательно в адрес массовой аудитории.
Откуда же взялось такое предосудительное отношение к пропаганде? Мне кажется, именно в России на этот вопрос ответить очень легко. У истоков российской системы пропаганды 20-го столетия стоял Георгий Валентинович Плеханов, который, собственно, и создал концепцию пропаганды и агитации.
"Пропаганда, - писал Плеханов, - это передача комплекса идей маленькой группе, или одному человеку, это такое просветительство. Агитация - это передача одной идеи большой массе людей".
Плехановская концепция была заимствована Лениным. В 1902-м году в своей брошюре "Что делать?" Владимир Ильич очень четко сформулировал: "Пропагандист, если он берет, например, - писал Ленин, - тот же вопрос о безработице, должен разъяснить капиталистическую природу кризисов, показать причину их неизбежности. Он должен дать много идей - настолько много, что сразу все эти идеи, во всей их совокупности, будут усваиваться лишь немногими сравнительно лицами. Агитатор же возьмет самый известный всем его слушателям и самый выдающийся пример - скажем, смерть от голодания безработной семьи, усиление нищенства, - и направит все свои усилия на то, чтобы, пользуясь этим фактом, дать массе одну идею: идею о бессмысленности противоречия между ростом богатства и ростом нищеты. Постарается возбудить в массе недовольство и возмущение этой вопиющей несправедливостью, предоставляя полное объяснение этого противоречия пропагандисту".
Я бы не стал так обширно цитировать Владимира Ильича, но ведь, действительно, сознание нас всех в конце 20-го века, в начале 21-го, определяется, к сожалению, этой "агитпроповской" традицией. И даже энциклопедия "Британика", говоря о пропаганде, вот так вот латинскими буквами выводит слово "агитпроп", мы этим обогатили мировую культуру. Но тогда встает вопрос: в сегодняшней России, конечно, нет марксистского агитпропа, но на его место пишут многие журналисты. Например, в газете "Известия" Валерий Кичин уже дал несколько огромных статей на первой полосе на эту тему - "Приказано верить". И смысл многих этих статей один - на место системы марксистско-ленинского агитпропа встает русская православная церковь. Действительно ли это так? Если это так, то хорошо ли это? В чем смысл этого явления?
Иннокентий Павлов:
В этих воплях есть зерно истины, истины исторической, причем, не столько касающейся нашей нынешней реальности, сколько, может быть, надежд наших по-своему замечательных иерархов, как например, покойный митрополит Ленинградский и Новгородский Никодим. Вот сейчас вышла книга, это сборник воспоминаний, "Человек церкви" - называется, она посвящена 20-летию со дня его кончины и 70-летию со дня рождения, которое имело место в прошлом году. И вот профессор, пресвитер Виталий Боровой там пишет, оправдывая международную активность митрополита Никодима. Мы знаем, что на него опять навешают ярлыки "филокатолика", "экументиста". На самом деле он не был ни тем, ни другим, он действительно чисто прагматично использовал международные контакты для укрепления позиций церкви здесь, чтобы в эпоху так называемого хрущевского гонения особо ее уж не придушили. Отец Виталий отмечает, что это выживание должно было, в свою очередь, протекать "внутри советского организма, а не вне его, так, чтобы церковь смогла сыграть активную роль в обществе тогда, когда государство осознает ее необходимость". Он глубоко верил, что такой момент настанет. Но отец Виталий пишет так академично, хотя совершенно точно характеризует ту церковную идеологию, которой Никодим придерживался, и которую сейчас (надо сказать - очень неудачно, очень бездарно) пытаются воплощать его преемники. В таком узком кругу своих людей, некоторые из которых мне об этом свидетельствовали, он говорил так: "Подождите, ребята, мы доживем еще до того времени, когда заседания Политбюро будут начинаться с "Царю Небесный". Иными словами, действительно, церковь в роли агитпропа, как некая идеологическая составляющая в плане инфантилизма - это все опиралось на определенные беседы, которые у него были в довольно высоких кругах, прежде всего - бывшего КГБ бывшего СССР.
Перестройка, свидетелями которой мы были, она же не на пустом месте появилась. Нынешнее церковное руководство само, может быть, хотело бы эту роль играть, но у него, во-первых, не получается эту роль играть. Потому что просто эта роль, скажем так, не востребована, она уже никогда востребована не будет, в силу того, что это - глобальный процесс приватизации религии, религия становится частным делом. И, по сути дела, нынешнюю церковную верхушку нынешние властные элиты используют в той же самой роли, в какой любой русский мужик, не церковный или "малоцерковный", опять-таки использует своего приходского попа, в роли "требоисполнителя" - отслужить "панихидку", молебен отслужить, присутствовать на принятии присяги президента или строя солдат. В этом плане бояться нечего.
Другое дело - конечно, что касается миссии церкви, то это вредит имиджу. Видеть вчерашних секретарей со свечками вместо стакана.... Сами понимаете, как народ на это реагирует. Церкви нужно было бы как-то более дистанцированно держаться вообще по отношению к любой власти и это в любом случае способствовало бы повышению ее имиджа в обществе.
Яков Кротов:
Насколько справедливы опасения, что в современном российском обществе христианство, православие, церковь - займут место системы марксистско-ленинской пропаганды? Ведь, что греха таить, мы проповедуем Христа, кто-то проповедует Святую Русь, - вещи довольно разные, но все мы, верующие в Христа, говорим, не молчим. Есть ли разница между пропагандой и проповедью? С этим вопросом я обратился к Валентину Никитину, сотруднику отдела Московской патриархии по религиозному просвещению, образованию и катехизации.
Валентин Никитин:
Разница - в методе и в стилистике. Разница - в существе, конечно. Если мы пропагандируем высшие идеалы - не идеи, а идеалы! - если это не идеология, а из области идеального, если это ценности святые, сакральные, если это ценности религии, то я бы, собственно, не считал зазорным употребить слово "пропаганда". И я готов быть пропагандистом святынь, пропагандистом веры, пропагандистом единства рода человеческого и тех неотъемлемых богодарованных истин, одна из которых - это свобода личности, свобода мысли. Я - за такую пропаганду. Я ничего зазорного в этом слове не нахожу. К сожалению, оно девальвировано, мы его воспринимаем как какой-то суррогат. В этом смысле демаркационная линия лежит четко, конечно, между пропагандой и миссионерством, пропагандой и проповедью. На мой взгляд, это видно невооруженным глазом. Говорить, что наша церковь русская, православная церковь заняла ту нишу, которая была занята марксистско-ленинским агитпропом.... Я думаю, что это не так. Церкви не хватает динамизма, не хватает потенциала, не хватает кадров. И, может быть, государство ей хочет предоставить такую "рокировочку", но пока я бы воздержался от таких обобщений, хотя в этом направлении какие-то симптомы есть.
Яков Кротов:
Есть ли разница между проповедью и пропагандой? С этим же вопросом я обращаюсь к католичке, психологу и психотерапевту Любовь Теодорович.
Любовь Теодорович:
Пропаганда включает технологии, уменьшающие возможность критически воспринимать предлагаемое к обучению. То есть это - одна из технологий; как технология она может быть была чисто социальной, тогда, может быть, критическое отношение к ней не так уж и плохо. Действительно, надо следить за тем, чтобы как можно меньше ограничивать свободу. Господь не захотел ограничивать свободу, на крест пошел ради нашей свободы, и мы не имеем права ограничивать. Но эмоциональное отношение, обучение эмоциональное, конечно, существует, будет существовать. Меня не особенно пугает пропаганда, потому что я уже родилась в те времена русской духовности, когда мы с самого раннего детства, до школы еще, уже умели игнорировать эту пропаганду. И мы ею играли, мы ею пользовались, потому что наши взрослые ей еще подчинялись, а мы уже могли взрослыми манипулировать с помощью их пропаганды. И поэтому для меня такой нет вообще на самом деле моральной проблемы, лично для меня. Это чистая технология, технология, позволяющая людей, которые на меня претендуют, обманывать. А обманывать тех, кто на меня претендует, я считаю допустимым; это, может быть, совсем неправильно, но я так считаю. Мне кажется, я иногда пропагандирую, иногда просто делюсь своими соображениями, обучаю. Я в себе это переживаю, как разные состояния эмоций моих. Когда я вижу, что человек получает удовольствие от моей пропаганды, ему нравится, как у меня горят глаза, как я красиво и умно говорю, я ему это и выдаю. А если его раздражает, что я на него давлю, я перестаю давить. Для меня вот это не принципиально, это две формы существования общения, при том, что и то и другое я "подгоняю" под слушателя.
Яков Кротов:
Где граница между пропагандой и традиционной церковной проповедью? Мнение Бориса Колымагина, православного, журналиста.
Борис Колымагин:
Собственно говоря, что такое - проповедь церкви? Это то, что - "Христос воскрес", это - несение благой вести. А пропаганда обращается, она действует из каких-то не экзистенциальных, не из человеческих соображений. Пропаганда - это некое насилие над человеком, а проповедь - это просто усилие человека; он что-то видит, слышит, он может войти в некое пространство. Ведь церковь как говорит - иди и посмотри. Она не насилует человека. И проповедь просто дает возможность человеку войти в это общество и жить как-то в нем. А пропаганда - в любом ее виде, это может быть хорошая пропаганда, либеральных идей, например, но все равно она не обращена к личности, она как-то суггестивно воздействует на людей, она как бы обезличена.
То же самое - и в религиозных стихах. Именно важен момент усилия вхождения в некую область. Можно разные крайние точки услышать, что существует только духовная поэзия, другой и в принципе быть не может. Такой взгляд, мне кажется, односторонний. Конечно, Адам, если бы он писал в раю свои стихи, все бы стихи были бы у него религиозными. С одной стороны - потому что он общался с Богом, с другой стороны - был совершенно свободным. А сейчас пути свободы и богообщения разошлись, и питаются часто из очень мутных источников. Я бы мог просто рассказать немножко о конкурсе, который проходил, и организатором этого конкурса была Свято-Филаретовская Московская высшая православная христианская школа, журнал "Путь православия", Московский Союз литераторов и газета "НГ-Религия". В нем приняли участие больше ста авторов - из России, Украины, США, Германии, Израиля. И вот - стихотворение. Например, женщина - совершенно не профессиональная, но мы ей дали первое место. И в этом стихотворении есть момент свидетельства.
"Когда ребенок умирал в больнице,
Подобно первой букве на странице,
А дальше - белизна, провал, зима,
Была за окнами, в весну перетекая.
Я шла по коридору, примириться
С судьбою не желая.
А сама все думала о том -
Кто я такая, чтоб восставать, чтобы сходить с ума
Чтобы возникать, где можно лишь молиться.
Полуатеистка, глядя в полумглу
На красный угол нежилой палаты. Сказала тезке:
"Помнишь, не могла ты отдать его, я тоже не могу".
Что было дальше.... Не ночной кошмар, не бред,
Но мне, не чающей ответа, вдруг сверху,
Из стены явился шар, снопом лучей ударив в грудь
Как жар, светящийся как будто свет без света.
И мне сказал, точнее, сказал без слов:
"Все будет так, как просишь".
На постели больничной я в ту ночь спала без снов.
В семь был обход, врачи остолбенели -
Ребенок мой на утро был здоров.
Я шла по коридору еле-еле".
Поэзия все-таки, на сегодняшний день - это объективно сильная речь. В стихах обязательно есть какая-то личностная связь, обращенная к людям и к Богу. Когда эта личностная связь есть такая, "я-ты"-связь, тогда как бы есть ощущение поэтического пространства. Если же этой связи нет, то мы оказываемся в области риторики. Есть, действительно, риторика и пропаганда в христианстве, может быть, гораздо больше, чем даже в других конфессиях. Потому что все средние века - это область такой, можно сказать, пропаганды.
Яков Кротов:
Средневековье - эпоха пропаганды. В словарях слово "пропаганда" отмечено как происходящее из 17-го столетия, это далеко уже не средневековье, во всяком случае в Западной Европе, где это слово возникло. С чем связано возникновение понятия пропаганды? Какова этимология, кстати, этого слова?
Валентин Никитин:
Папа Григорий ввел этот термин пропаганды, конгрегация пропаганды веры, "Propagandae Fidae", и эта пропаганда была, конечно, религиозна.
А в наш язык это слово вошло с оттенком пропаганды революционной. А если глубже копнуть, то это, по-моему, от слова, связанного с агрикультурой, с возделыванием растений, "пропагаре" растения; это значит - "возделывать". Сама этимология подсказывает, что пропаганда - это скорее явление цивилизации, а не культуры, следствие этой идеи, что мы идем по какой-то или диалектической спирали, или куда-то вперед, и что идет такое поступательное движение, что человеческий род прогрессирует, что наука и техника идет вперед, и так далее. Это - производная именно от такой, может быть, иллюзии.
Конечно, здесь существенные различия между миссией, миссионерством - пропаганда фиде, пропаганда веры, пусть она будет в католическом таком восприятии, я считаю это тоже допустимым. Это активность, это творческая энергия. Если бы это вело к храму Божьему, то это было бы миссионерством, тогда этот натиск, эта инициативность, эта энергия были бы оправданы. Но если они ведут нас к какому-то воображаемому горизонту, который от нас отодвигается, если мы попадаем в плен вот этих иллюзий, что человеческий род идет по пути прогресса, то тогда мы теряем иммунитет к тому вредному негативному заряду, который содержит пропаганду в таком понимании.
Яков Кротов:
Я только очень боюсь, как бы мы, христиане, не оказались исповедующими мораль Готтентота, как шутил как-то Владимир Соловьев, который рассуждал, этот мифический Готтентот, житель одной африканской деревни: хорошо - это когда украду у ближнего жену, плохо - это когда ближний у меня украдет жену. Пропаганда - это когда призывают уйти из церкви, проповедь - это когда призывают прийти к церкви. Хорошо, когда пропагандируют мои идеи, плохо - когда пропагандируют идеи чужие. И в современном, именно современном мире многие христиане считают вообще всякую проповедь Христа опасной, и сомневаются, можно ли вообще говорить вслух о вере, или вера должна оставаться глубоко интимным и частным делом. Как прошло христианское человечество путь от проповеди Евангелия к созданию целых конгрегаций, которые занимались христианской пропагандой, по сей день занимаются? Откуда этот страх перед пропагандой в сегодняшнем мире и насколько он оправдан?
Слово "пропаганда" появилось в начале 17-го века, когда 6-го января 1622-го года Папа Григорий 15-й подписал указ о создании конгрегации пропаганды. Еще и до этого, в середине 16-го века, в католической церкви возникала конгрегация миссии. Постепенно шли к тому, чтобы сделать такое миссионерское ведомство постоянным, оно состояло из 13-ти кардиналов, суеверных людей не было - два прелата, секретарь. И всю планету эта конгрегация пропаганды веры разделила на 12 провинций. В Европе каждый возглавил особый папский нунций, на Ближнем Востоке - свои викарии; и это была жестко централизованная система. Поводом для создания системы пропаганды веры стала борьба - как ни странно - с католическими государствами. Потому что тогда, в начале 17-го века, вся земля была разделена между Португалией и Испанией, как это не покажется странным сегодня, в конце второго тысячелетия. Португалии - одно полушарие, Испании - другое. И каждая из двух стран ответственна за насаждение христианства в своем полушарии. И Папу Римского правители Португалии и Испании к проповеди не допускали. Вот, для того, чтобы перехватить организацию миссионерской деятельности и была создана в Ватикане конгрегация пропаганды веры.
Само слово "пропаганда" происходит от латинского термина "рассеивать". В современном английском языке "propagate" означает, прежде всего, просто процесс засевания земли; а во-вторых - процесс распространения радиоволн в атмосфере. Еще в 19-м веке на Руси первых революционных агитаторов называли "пропагаторами", а теперь сегодняшней России, конечно, ближе всего знаменитые слова героя Ильфа и Петрова Остапа Бендера про "охмуреж под сладкий лепет мандолины".
Очень боятся пропаганды, потому что 70 лет жили в марксистско-ленинской пропаганде, и боятся, что продолжится вот эта "промывка мозгов". Насколько оправданы эти страхи?
Валентин Никитин:
Этот страх - производная от того вавилонского плена, а котором была русская православная церковь 70 лет в период ее пленения государственным атеизмом. И этот страх - производная от той трагической истории, от опыта истории, через который прошло несколько поколений наших. Мы знаем концлагеря, мы знаем Соловки. Это, конечно, сидит где-то в крови. И пока еще не будет третьего свободного поколения - может быть, этот страх и не будет изжит.
Что касается меня, я полагаю так, что высший дар Бога человеку - свобода, свобода воли, свода выбора, свобода волеизъявления и волеопределения, свобода избирать те или иные духовные ценности, или их отвергать. И мне кажется, что касается возможности какого-то зомбирования через какие-то "кадры 25-е" или "26-е", то что навязывается - средствами масс-медиа, наверное, у науки, техники, как прикладной стороны науки, наверное, есть какие-то возможности. Видимо, здесь и какие-то опасности могут таиться, ведь человечество вступило в апокалиптическую эпоху. Если мы живем уже в этом апокалиптическом лоне, то, видимо, дыхание антихриста может проявляться и таким образом. Но я, честно вам скажу, уверен, что Господь к нам так милостив, что он не оставит своих чад, не оставит людей, верящих в него, верящих в его силу, в его промысел. И что даже в тюрьме, в заточении, в экстремальной ситуации, подвергаясь облучению там какими-нибудь волнами, при попытках зомбирования и так далее, все это будет отскакивать от какого-то экрана, щита нашей молитвы, нашей духовной собранности, нашей веры в Бога, в его всемогущество, а остальное - от лукавого. Считать, что этого нет, что нет у нас этого покрова, этого щита, - значит, проявлять маловерие, малодушие и изменять собственному наименованию христианина.
Яков Кротов:
Бранным словом термин "пропаганда" стал в 20-м столетии, когда пропаганду использовали нацисты и коммунисты. Советские люди на протяжении многих лет были приучены к мысли о том, что вот есть такая геббельсовская пропаганда; это плохая пропаганда. Большая советская энциклопедия первого издания совершенно бесстыдно писала, что есть пропаганда буржуазная, капиталистическая, - это плохо, а есть пропаганда марксистско-ленинская, стоящая на гранитном фундаменте настоящей научной теории, и это - хорошая пропаганда. Миф о том, что нацисты как-то особенно преуспели в пропаганде, - это действительно миф, в самом худшем смысле слова, потому что, обращаясь к фактам, мы видим, что когда нацисты пришли к власти, они как раз очень мало занимались пропагандой. За нацистов люди проголосовали, толком даже не зная, к чему они призывают. Не было бы Гитлера, проголосовали бы за кого-нибудь другого, такое же ничтожество. Потому что у людей сперва наступает потребность в ярме, потом они изготовляют это ярмо из подручных материалов.
Когда же, действительно, у нацистов появилась потребность в пропаганде? Она появилась со Второй мировой войны, когда на Восточном фронте начались поражения. Именно тогда особенно, скажем так, оголтелой стала пропаганда, стала использоваться и полуправда, и ложь, и слухи, и просто насилие. И именно тогда этой пропаганде совсем перестали верить, мало кто ей верил.
В конце 50-х годов лексикон человечества обогатился новым выражением - "промывка мозгов". Во время культурной революции в Китае появилась новая разновидность пропаганды - перевоспитание, основанное на том, что человека подвергали физическим истязаниям и одновременно вдалбливали ему в голову какие-то азы маоизма, рассчитывая, что физически ослабленный человек будет восприимчивее к догматам маоизма. Промывка мозгов - ее страшно боялись, ходили слухи о том, как американских летчиков, сбитых во Вьетнаме, обращают в коммунистическую веру. Но оказалось, что все это пустое. Более того, когда с приходом к власти коммунистов в Китае, Китай были вынуждены покинуть христианские миссионеры, православные, католики, протестанты, именно тогда начался резкий рост китайского христианства. За 70 последних лет в Китае появилось больше христиан, опережая демографическое развитие населения, чем за все предыдущие три столетия активной христианской пропаганды. В отсутствие пропагандистов больше людей пришли ко Христу - парадокс, но факт. Оказывается, что вера в то, что существует "промывка мозгов", что существуют какие-то особые способы обращения человека, - вера ложная. Нет такого гипноза, как говорил один из героев "Мастера и Маргариты", который бы заставил человека изменить свои убеждения. Психологи, психотерапевты, когда их спрашивают, как с точки зрения науки, если считать психологию наукой, возможно ли зомбирование, возможно ли насильно изменить убеждения человека? - отвечают, что, в принципе, возможно, но человек будет болеть и очень быстро умрет, потому что это - противоестественно. Чем объясняется то, что в современном мире царствует такой страх пропаганды?
Иннокентий Павлов:
В России значительная часть населения склонна к суевериям, и это можно рассматривать в этом ключе. Причем, суеверие это не только вера в гороскопы и всякие гадания, заговоры, но это и вера в 25-й кадр, всякие такие "паранаучные" вещи. Дело все в том, что здесь бояться нечего, что кого-то охмурят, и тем более, что будет какая-то "обязаловка" в вузах; я думаю, до этого не дойдет, потому что просто нет базы, допустим, даже чисто кадровой, людей, которые в достаточном количестве могли бы во всех вузах вести теологию, как обязательный предмет - вот это даже невозможно. А если где-то попробуют открыть отделение по такой специальности, куда люди захотят пойти и где-то на порядочном уровне будет даваться, - что ж, почему же нет, пусть пробуют. Хотя, я считаю, было бы гораздо важнее сейчас укрепить - прежде всего, требованиями государственного образовательного стандарта - те богословские учебные заведения, которые уже существуют.
Яков Кротов:
Слово "пропаганда" - это метафора, сравнение разговора с бросанием семян в почву, это напоминание о евангельской притче о сеятеле. И в 16-17-м веках, когда велась активная пропаганда христианства, никто ее особенно не боялся. Потому что человек, который знаком с сельским хозяйством, знает, как мало семян всходит. Притча Христа о сеятеле - это ведь притча о том, что очень немногие зерна дают росток и поэтому - что этого бояться? Но вот происходит промышленная революция, современное индустриальное общество отрывает человека от земли, он живет в мире техники, и он не всегда уверен в том, что может с этой техникой справиться. Поэтому в современном мире редко используют термин "пропаганда", обычно говорят об информационно-психологической безопасности. И в Государственной Думе сейчас как раз обсуждается проект закона об информационно-психологической безопасности, который внес еще депутат прошлого созыва Владимир Лопатин; закон разрабатывается 10-й год. Современная цивилизация - техногенная, индустриальная, многих людей пугает, потому что они не в силах с ней справиться, они не в силах понять ее механизмы, но есть, конечно, люди интеллектуалы, которые хорошо эти механизмы понимают. Современная цивилизация основана на слове. И вот оказывается, что именно те люди, которые в современном мире работают со словом, тоже боятся этого слова. В зомбирование верят, скажем так, прямо - не очень грамотные люди. Но, оказывается, есть суперграмотность, когда человек теряет доверие к тому, чем он занимается. Филолог считает, что все уже сказано, и не нужно больше ничего говорить. И тогда идет отказ от проповеди, отказ от пропаганды, страх перед всяким письменным или изреченным словом, мотивируемый, скорее, некоторым цинизмом, цинизмом разуверившегося или отчаявшегося профессионала. Пример из церковной жизни: не так давно вышла монография известного библииста Сергея Лёзова "Попытка понимания". И в этой монографии Сергей Лёзов вспоминает, как его в начале 80-х годов крестил отец Александр Мень, но Лёзов вскоре покинул этот приход. И теперь, оценивая свой опыт пребывания в церкви, он пишет: "Нормальные, не ущербные, взрослые люди вообще, как я надеюсь, не испытывают потребности в том, чтобы их поучали, то есть воспитывали, снабжали моральными или метафизическими директивами. Так же, как и сами они не испытывают потребности воспитывать других взрослых людей. Ведь жанр проповеди подразумевает монологическое слово, обращенное сверху вниз".
Я думаю, что то, что здесь Сергей Лёзов называет жанром проповеди, это все-таки, конечно, пропаганда. Потому что проповедь - это не слово, "обращенное сверху вниз", я бы даже сказал наоборот: проповедник говорит слово, обращенное снизу вверх. Как вот если бы друг мой поднимается в гору, и я его подталкиваю, я стою внизу, я неизмеримо ниже, но я просто помогаю ему подняться. Так, с древнейших времен проповедь была словом утешения, помощи, а не словом переубеждения, не пропагандой. Но современной интеллектуал боится пропаганды уже всюду. Означает ли это, что церковь в современном мире действительно должна как-то изменить свое отношение к проповеди, к пропаганде христианства, замолчать и искать какие-то другие способы передавать людям весть о Христе?
Иннокентий Павлов:
Здесь уже дело вкуса, я бы так сказал. И очевидно, что всем угодить невозможно, и я считаю, что вообще в любой творческой деятельности, в том числе - и в церковном проповедничестве тоже, к этому не следует стремиться. Конечно, господину Лёзову ближе Адольф Фон Гарнак, ему ближе, конечно, несомненно Рудольф Бультманн, это его герои, он прекрасно пишет о них в своих работах, и этим, я считаю, приносит колоссальную пользу делу становления в нашей стране богословского образования, потому что люди изучают действительно великих христианских мыслителей. Здесь мы уже переходим к другому вопросу, собственно, к такой дисциплине, которая, кстати, преподается в богословских учебных заведениях, к искусству проповеди. Здесь нужно вспомнить великого Тиллиха, который говорил о балансе между керигмой, то есть вот этой на все времена данной вестью Христовой, и конкретной исторической ситуацией; то есть эта весть должна в этой ситуации звучать и быть, прежде всего, воспринята. Когда мы сейчас говорим - "проповедь", мы имеем в виду не то, что было во времена Иоанна Златоуста, или даже во времена Иоанна Кронштадтского, когда это была проповедь, произнесенная, допустим, по радио. Проповедь - она, скорее, сейчас идет не непосредственно, а опосредованно, через богословское церковно-историческое творчество, через отстаивание определенных идей и, собственно говоря, определенных норм, скажем, церковной жизни, а не только - за литургией евангелиевское чтение. Очевидно, что в какой-нибудь статье я напишу гораздо больше и глубже, чем, допустим, я скажу, ориентируясь на моих слушателей - деревенских старушек. У православной церкви в России ситуация уникальна, потому что все эти прежние схемы активной роли в обществе, о чем говорил митрополит Никодим, сейчас терпят полнейший крах, и более того, религия у нас приватизирована была намного раньше Октябрьской революции. И с этим надо считаться, что на самом деле это входит в Божьи планы церкви, которые.... Что сказал Господь: "Не бойся малое стадо". А какую он видит перспективу? Он сказал: "Когда придет Сын человеческий, найдет ли он веру на земле?"
Поэтому для меня, я считаю, гораздо важнее сейчас заботиться не о количестве, что мы больше охватим своей проповедью, нет, она действительно должна быть людям доступна, здесь вопрос доступности. И, скажем, в какой-то утренний час по какому-то телеканалу будет такая теле-проповедь - тоже ничего в этом страшного нет, лишь бы, как говорится, она не отвращала своим качеством, но и, скажем так - качеством говорящего, здесь этот еще очень важный момент, потому что здесь это все-таки личное свидетельство. Я могу сказать более того - делу христианской проповеди вредят не только такие, как митрополит Кирилл, а и многие протестантские теле-радио-проповедники, которые охмурили людей. Когда мы видим, что человек выступает, скорее, как плохой актер в неважном театре.
Яков Кротов:
Как сделать, чтобы наша проповедь о Христе не переходила в пропаганду христианства, не становилась абстрактной, не теряла вот этого личного контакта, чтобы в ней не было той агрессивности, которая превращает слово в пропаганду?
Борис Колымагин:
Я думаю, чтобы не было пропаганды, нужно переставить некоторые акценты. Акценты именно на то, что церковь в этом мире является служащей церковью. Когда христианин приходит к больным, приходит к инвалидам, это было бы даже преступлением, если бы он начинал дело свое с рассказа о Христе. Потому что нужно, чтобы он дела какие-то благие сделал, чтобы помог людям, тогда уже люди будут смотреть на этого человека и у него спрашивать.
То же самое - ситуация, если взять преподавателя. Я неоднократно говорил, что я не могу, когда я читаю лекции, говорить специально о христианстве, пользуясь тем, что я стою на кафедре. Но если ко мне подойдут и спросят - конечно, я должен отвечать на вопрос, чтобы люди почувствовали именно эту глубину, эту жизнь. Ведь церковь как говорит - иди и посмотри. Если нам нечего показать, кроме этих пышных византийских обрядов, то, собственно говоря, это долго не продлится, останется в каком-то таком заповеднике культуры и все.
Яков Кротов:
Итак, мы видим, что развитие речи, развитие слова о Боге на протяжении последних двух тысяч лет прошло несколько важных этапов, просто проповедь, которая свойственна любой религии, которая есть и в исламе, и в и иудаизме. Но в 16-17-м веках именно в христианской части человечества в Европе возникает вера в прогресс, возникает вера в то, что каждое поколение людей живет для будущего, живет для большего счастья. И тогда же начинается пропаганда христианства, пропаганда, идущая пока еще рука об руку с государством, идущая рука об руку с колониализмом. И католическая церковь пытается возглавить это пропагандистское движение. Крест несут до самых краев земли, хотя на протяжении средних веков довольно спокойно жили в своем христианском анклаве. Благодаря вере, в прогрессе появляется этот импульс - можно дойти и до Китая, и до Австралии, и до Новой Зеландии. В 20-м веке, однако, вера в прогресс отходит от церкви. И здесь же совершается катастрофа - пропаганда, проповедь, слово становится оружием тоталитарных режимов. Это, оказывается, очень тупое и негодное оружие, оказывается, что никакие физические, духовные, технические средства не могут заставить человека принять то, что он принимать не хочет, будь то Христос, Гитлер или Сталин, или председатель Мао. И тогда к концу второго тысячелетия мы видим мир, отказавшийся от веры в прогресс, мир, как будто бы вернувшийся в средневековье по своей статичности. Но это уже мир промышленный, индустриальный. И этот мир боится слова, боится пропаганды, потому что знает, к чему это может привести - к насилию, к агрессии, кровопролитию во всемирном масштабе. Лучше смотреть футбол, лучше просто потягивать пиво. И в этом есть своя большая правда - кто потягивает пиво, тот хотя бы не стреляет. И тогда христиане оказываются перед необходимостью, освоив этот новый исторический опыт, опыт-катастрофу, опыт-разочарование в пропаганде, тем не менее продолжать веровать в Христа. Наверное, можно все-таки веровать и говорить; наверное, можно найти такую тональность. Но как это сделать? Видимо, в современном мире это уже не конгрегацией организуется, не государство может помочь сказать что-то о Боге и о Христе, а только свой личный опыт.
