В тот вторник стояла на редкость хорошая погода. Именно поэтому с другого берега Гудзона, на котором стоит наш дом, происходившее выглядело в наиболее убедительном ракурсе. С набережной башни-близнецы смотрелись рекламой очередного боевика. Одна башня горела черным пламенем, вторая, будто для контраста, сверкала под осенним солнцем. Внезапно жанр сменился. Нетронутый небоскреб окутал стройный столб белого дыма. Западный ветер относил звуки в океан, и кино было немым. Вместе с облаком рассеялась и башня. Взрыв просто вычеркнул ее из прозрачного неба. В легкости этого исчезновения было что-то библейское, противоестественное. Картина разрушения так походила на голливудскую, что все, затаив дыхание, ждали того, что неизбежно венчает американский фильм. Пять лет спустя счастливого конца по-прежнему нет и не предвидится.
Жизнь, однако, вошла в колею, но не в свою, а в чужую. Война обернулась политикой, страх – условием существования. Ньюйоркцы привыкли ругать Буша, с испугом открывать газеты и проходить через
металлоискатели, ставшие самой непременной частью городского пейзажа.
Битва с террором продолжается, и хуже всего, что никто не знает, где проходит линия фронта. Живя без тыла, мы уже привыкаем ждать удара всегда и отовсюду. Хотя этот повседневный, ежеминутный груз тревоги стал обычной ношей, не замечать его нельзя. Особенно – в Нью-Йорке, который пострадал больше других, да и мишенью остается заметной – не промахнешься.
Я живу в городе, оказавшемся первой жертвой новой войны. Но алчный купец и богемный художник, Нью-Йорк, напрочь лишенный героического прошлого – пацифист по натуре. Поэтому и ответ на вызов террора город нашел мирный – стилистический. С тех пор, как 11 сентября миру открылась сквозная тема XXI века – борьба с варварством – мы научились заново ценить цивилизацию.
Даже сегодня, после пяти лет экспертизы и целой библиотеки аналитических книг, мы так толком и не знаем, кто и за что с нами воюет. Зато каждому ясно, что главной жертвой этой войны может стать та хитроумная машина жизни, работу которой мы перестали замечать, пока террористы не принялись уничтожать ее детали.
Перед угрозой нового одичания Нью-Йорк стал полировать свои манеры. Во время знаменитого "блэкаута" (внезапного отключения электричества) в съеденном беспросветной тьмой городе царило дружелюбие с эстетским оттенком. "Сгорел амбар – стало видно луну", – цитировали старинную японскую хокку не добравшиеся до дома ньюйоркцы, спокойно укладываясь спать на тротуары. И так во всем. Омраченная потрясением жизнь образует сегодня иной – более изысканный – узор. Никогда Нью-Йорк так не был чуток к дизайну, к оттенкам красоты и нюансам вкуса. Война обострила радость цивилизованных мелочей, повысила эстетическую чувствительность города, придав ей подспудный, но демонстративный характер: скорее Уайльд, чем Толстой.
Чуждый амбициозному плану Вашингтона улучшить весь мир, Нью-Йорк удовлетворяется тем, что стремится украсить хотя бы себя. Характерно, что за последние пять лет быстрее всего в городе растет сеть магазинов "Домашнее депо", торгующих тем, что может придать блеск и уют дорогой и тесной нью-йоркской квартире.
Жизнь, однако, вошла в колею, но не в свою, а в чужую. Война обернулась политикой, страх – условием существования. Ньюйоркцы привыкли ругать Буша, с испугом открывать газеты и проходить через
металлоискатели, ставшие самой непременной частью городского пейзажа.
Битва с террором продолжается, и хуже всего, что никто не знает, где проходит линия фронта. Живя без тыла, мы уже привыкаем ждать удара всегда и отовсюду. Хотя этот повседневный, ежеминутный груз тревоги стал обычной ношей, не замечать его нельзя. Особенно – в Нью-Йорке, который пострадал больше других, да и мишенью остается заметной – не промахнешься.
Я живу в городе, оказавшемся первой жертвой новой войны. Но алчный купец и богемный художник, Нью-Йорк, напрочь лишенный героического прошлого – пацифист по натуре. Поэтому и ответ на вызов террора город нашел мирный – стилистический. С тех пор, как 11 сентября миру открылась сквозная тема XXI века – борьба с варварством – мы научились заново ценить цивилизацию.
Даже сегодня, после пяти лет экспертизы и целой библиотеки аналитических книг, мы так толком и не знаем, кто и за что с нами воюет. Зато каждому ясно, что главной жертвой этой войны может стать та хитроумная машина жизни, работу которой мы перестали замечать, пока террористы не принялись уничтожать ее детали.
Перед угрозой нового одичания Нью-Йорк стал полировать свои манеры. Во время знаменитого "блэкаута" (внезапного отключения электричества) в съеденном беспросветной тьмой городе царило дружелюбие с эстетским оттенком. "Сгорел амбар – стало видно луну", – цитировали старинную японскую хокку не добравшиеся до дома ньюйоркцы, спокойно укладываясь спать на тротуары. И так во всем. Омраченная потрясением жизнь образует сегодня иной – более изысканный – узор. Никогда Нью-Йорк так не был чуток к дизайну, к оттенкам красоты и нюансам вкуса. Война обострила радость цивилизованных мелочей, повысила эстетическую чувствительность города, придав ей подспудный, но демонстративный характер: скорее Уайльд, чем Толстой.
Чуждый амбициозному плану Вашингтона улучшить весь мир, Нью-Йорк удовлетворяется тем, что стремится украсить хотя бы себя. Характерно, что за последние пять лет быстрее всего в городе растет сеть магазинов "Домашнее депо", торгующих тем, что может придать блеск и уют дорогой и тесной нью-йоркской квартире.
