Президент России Владимир Путин объявил 2007 год «годом русского языка». В стране и за ее пределами организованы многочисленные тематические акции - конференции, специальные выпуски периодических изданий, лекционные курсы и так далее. Одно из подобных мероприятий только что прошло в Петербурге при поддержке властей.
Помимо очевидной культурной и просветительской нагрузки, «год русского языка» преследуют и вполне очевидную политическую цель: русский не только был «языком межнационального общения» в СССР, он и сейчас отчасти продолжает выполнять ту же функцию в бывших советских республиках - и, значит, может быть использован как политический инструмент.
Современная философия, историческая наука и политология уделяют языку особое внимание. Наиболее актуальный поворот этой темы звучит как «язык и власть». Говоря коротко, одним из главных (если не главным) инструментом власти является ее язык, которым она задает цели народу и дает оценки происходящему. Потому самая острая политическая борьба в современном мире (в частности, в России) идет за сферу средств массовой информации - то есть, за область формирования и использования языка власти. Эти проблемы обсуждались в Санкт-Петербурге на публичной дискуссии «Русский язык как политический проект», организованной группой писателей, политологов и журналистов.
Как сообщает корреспондент РС Татьяна Вольтская, первоначально собравшиеся предполагали, что темой обсуждения станет как раз взаимодействие языка и государства – то есть должна ли Россия защищать русский политическими средствами, и является ли такая защита одной из ключевых задач для государства. Но мало-помалу дискуссия повернула в более естественное русло, и главными стали вопросы о том, что именно сегодня можно лучше всего описать средствами русского языка и для выражения каких политических и культурных задач и моделей он пригоден более всего.
Как говорит писатель Андрей Столяров, мир быстро меняется, и «тот, кто первым опишет новую реальность, кто уложит ее в определенные смыслы и зашьет в определенные программы действия, тот этой реальностью будет управлять. Фактически в мире идет борьба реальностей, на каком смысловом языке будет говорить новый мир - на английском, китайском, русском, арабском или другом».
Другие участники дискуссии говорили о том, что на русском языке практически невозможно адекватно описать демократическую модель государственного устройства.
Как бы мы к этому ни относились, современный русский язык н екоторым образом действительно можно назвать «политическим проектом». Грандиозные политические преобразования, менявшие жизнь страны, всегда сопровождались - иногда даже предвосхищались - революционной трансформацией языка. Так было при Петре Великом и Александре I ; то же самое произошло после Октябрьской революции 1917 года. Правда, известный петербургский историк, соредактор журнала «Звезда» Яков Гордин не готов безусловно признать русский язык политическим проектом:
- Эта формулировка вызывает у меня некоторые сомнения. Язык гораздо более мощная и высокая стихия, чем политическая реальность того или иного момента. Другое дело, что язык, как такая саморегулирующаяся стихия, отвечает на потребности в том числе и политического момента.
- Как известно, довольно ожесточенная дискуссия о языке, о заимствованиях развертывалась и в начале XIX века… архаисты и карамзинисты спорили о том, стоит ли включать в язык французские и другие иностранные слова, в частности, связанные с политической терминологией. Один из вождей архаистов адмирал Шишков становится на некоторое время секретарем Александра I и пишет манифесты во время Отечественной войны 1812 года. Можем ли мы сказать, что в XIX веке язык становится ареной политической борьбы?
- Насколько я помню, Шишков был государственным секретарем и действительно писал манифесты. Но в этих манифестах никаких классических штук, которыми он прославился (хотя он был довольно любопытный господин на самом деле) впоследствии, типа мокроступов вместо галош и так далее, конечно, не было. Это была ориентация скорее на славянизмы, которые должны были возбуждать патриотическое чувство. Но, разумеется, в тот конкретный момент противостояния с французами была сделана попытка превратить язык в политическое орудие, показать, что мы сами с усами и ни в каких галлицизмах не нуждаемся.
- Еще один мощный толчок трансформации языка дала, конечно же, революция 1917 года и советская власть. Русский язык действительно приобретает функции политического инструмента политическим орудием, на просторах Советского Союза он становится средством межнационального общения. Продолжает ли русский сейчас играть ту же роль в СНГ?
- В какой-то степени. Думаю, что та роль, которая появилась [ у него ] после революции, уже не вернется. Тогда речь шла об объединении, как правило, насильственном, и об интеграции. Сейчас [ идет ] процесс совершенно другого, противоположного характера. И поэтому ( во всяком случае, на некоторое время, не знаю, долго ли это продлится ) будет достаточно активное отталкивание русского языка как языка объединительного. Не думаю, что он в обозримом будущем будет играть ту же объединительную роль.
- Как известно, влиятельные на международной арене языки пропагандируются по-разному. С одной стороны, есть модель Франции и Германии, которые вкладывают большие государственные средства в пропаганду своих языков и своей культуры за пределами этих стран. А вот английский язык господствует в силу экономического и политического могущества англоговорящих государств. Какой из этих двух путей более возможен для русского языка?
- Первый, конечно. Если мы хотим распространять культурно-психологическое влияние, то нужны институты типа Гете-Института, Французского института. Сам по себе русский язык занимать такое доминирующее положение не будет. Нужно прилагать серьезные усилия. И в этом есть безусловный смысл.
