16 июня мир читает Джойса. Во всех странах, включая теперь и Россию, поклонники "Улисса" отмечают День Блума, странный литературный праздник, посвященный путешествию ничем не примечательного героя по Дублину 1903 года. Для меня это еще и праздник трудного чтения. Справиться с "Улиссом" - как научиться плавать: искусству обращения с трудными книгами тоже нельзя разучиться. После Джойса все книги кажутся простыми – и многоголосый Фолкнер, и многотомный Пруст, и многоумный Кафка, и многословный Томас Манн, и молчаливый Беккет.

Замысел Джойса состоял в том, что "Улисс" предложил читателю жизнь вместо книги. В этом - субстанциальная трудность романа: мы можем его понять в той же мере, что и жизнь: меньше, чем хотелось бы, больше, чем надеялись. И это значит, что многие куски текста, как значительная часть прожитого дня, остаются нерасшифрованными. Следя за героями, которые знают больше нас о себе и окружающем, мы вынуждены догадываться о целом по обрубкам слов и окуркам мыслей. Джойс нас погружает в подслушанный и подсмотренный мир. И этим он не отличается от того, что достался нам - без инструкций и объяснений.

Симулируя реальность, Джойс ставит нас в положение, к которому мы привыкли как люди, но не читатели. Собственно, из-за того мы и читаем книги, что они разительно отличаются от жизни. У них есть цель и умысел, что позволяет последнему атеисту испытать благодать, которую другие зарабатывают пламенной верой. Но в "Улиссе" Джойс отвернулся от читателя, бросив его на произвол судьбы, роль которой в литературе играет автор. У нас нет выбора: эту книгу следует принимать непрожеванной. Темнота и бессвязность – часть испытания.

Но иногда, в полусне, мне кажется, что я вижу, как Джойс писал, валя все в кучу. В молодости мы называли это "поливом": что не скажешь, все – смешно и в струю. Так возникла поэма "Москва-Петушки", живо напоминающая первую и самую обаятельную главу "Улисса". Чем дальше, впрочем, тем сложнее, но принцип – один: пойдет в дело всякое всплывшее слово. Заражая собой текст, оно инфицирует окружающие абзацы. Педанты давно проследили за эстафетой семантических микробов, но от этого читать "Улисса" не стало проще. Не поможет ни ссылка на куплет и цитату, ни диаграмма, ни хроника. Все это позволит насладиться "Улиссом", но не понять его, ибо этой книге нельзя задать главного вопроса - о чем она? И уж этим роман Джойса точно не отличается от жизни.

При этом нельзя сказать, что в "Улиссе" нет идей - сколько угодно. Но нам нет нужды в них разбираться, к чему мы привыкли, читая великие философские романы классиков. Ведь не всегда большие идеи делают и книги большими. Чехов - не Достоевский, Есенин - не Бродский, Высоцкий – не Окуджава, и одно не хуже другого. Трудными книги делают не идеи. Идеи, напротив, упрощают текст, потому что их можно выпарить, как концепцию истории из романа "Война и мир". Сложнее всего справиться с неупорядоченным хаосом той книги, что лишена авторской цели и умопостигаемого смысла. Джойс считал это смешным. Он пошутил над литературой, оставив "Улисса" пустым, но полным.