В январском номере журнала «Дружба народов» был опубликован, а теперь уже вышел отдельным изданием и был номинирован на премию «Национальный бестселлер» роман Ольги Кучкиной «В башне из лобной кости». Роман о художнике Василии Окоемове возник после цикла журналистских публикаций Ольги Кучкиной о писателе Владимире Богомолове. Совершенно случайно Ольга Кучкина обнаружила, что многое в официальной биографии автора знаменитого романа «В августе 44-го» не соответствует действительности. О тайнах Владимира Богомолова, — тайнах, которые унаследовал герой романа «В башне из лобной кости», я говорил с Ольгой Кучкиной.

— Ольга, вы написали роман о Василии Ивановиче Окоемове — художнике, «который любезен и товарищу, и господину, и патриоту, и демократу», но критики и читатели тут же сообразили, что это книга не о знаменитом художнике, а о столь же знаменитом писателе, «роман с ключом», разгадать его может любой, кто внимательно следит за вашими журналистскими публикациями. Вы, вероятно, и рассчитывали на такой эффект, что ваш замысел будут расшифровывать?
— Вы знаете, честно говоря, я ни на что не рассчитывала. Эта тема толкалась, толкалась и, вообще, меня очень мучила после того, как все это я узнала, и я начала писать, чтобы освободиться от груза всяких чувств, размышлений, и так далее. Я очень люблю журналистику, в журналистике меня привлекает та жизнь, которая существует. Я не хочу ее ни поправлять, ни исправлять, ни как-то обогащать, я хочу за ней следовать, потому что она замечательный драматург и все в ней есть. Но, в то же время, я очень люблю литературу. В литературе я очень ценю впечатлительность, впечатления и воображение. В результате все это как-то сошлось. На самом деле, роман… там такое странное сочетание… Там есть почти документы, почти такие, как они существовали на самом деле, и сдвинутая абсолютно реальность.

— Возможно, это обывательское любопытство, но тут уж ничего не поделаешь: всем интересен, прежде всего, детектив, всем интересна загадка. Вы пришли к выводу, что официальная биография вашего героя, Владимира Богомолова, в значительной степени вымышлена. Но ваша статья, опубликованная в журнале «Нева» два года назад, вызывает желание, спрашивать и спрашивать — столько темных мест, столько непонятного. Давайте расскажем нашим слушателям, в чем биография Богомолова расходится с действительностью, что известно наверняка, а о чем можно сегодня только гадать?
— На самом деле я была потрясена всей этой историей, скажем прямо, и это абсолютно чистый случай, потому что я ничего не собиралась ни расследовать, ни исследовать. Случилось так, что я была с ним знакома, я ходила к нему в гости, я записывала дома его разговоры со мной, его рассказы, потому что он запрещал мне записывать на диктофон. У нас были очень нежные отношения, я знала, что он очень плохо относится к журналистам, но однажды я решилась показать ему записанный мною за ним текст. То есть это была его автобиографическая история. Он читал, хмыкал, потом сказал: «Все замечательно. Публиковать это нельзя». Я, как и многие другие, считала, что это от того, что он такой скромный. Даже не то, что скромный, он просто отдельный. Он действительно очень сильная личность, очень сильный писатель и потрясающая, отдельная, самостоятельная личность, которая не вступает ни в какие союзы, не принимает журналистов, не желает с ними общаться. А дальше случилась его смерть, и я решила, что таким маленьким ему памятником может быть эта публикация под названием «Победитель». Так она и называлась при его жизни. Теперь спросить некого, и я ее предложила в редакцию. За нее очень схватились, это такой героический, очень интересный сюжет, как он рассказывал о себе. Все это было напечатано, и пришли два письма о том, что это человек, который придумал себе биографию, что у него другая фамилия, что он другого года рождения, что он не воевал… Я показала главному редактору, главный редактор говорит: «Поезжайте, разберитесь». Естественно, я поехала к этим двум людям, они оказались художниками. Мужчина и женщина, довольно известные художники. Я сразу им поверила. И эти письма были напечатаны с небольшим моим комментарием, а дальше развернулась целая история борьбы со мной. Потому что я не была настроена ничего расследовать, я, скорее, хотела исследовать. Вообще я попала между Сциллой и Харибдой, между тактом по отношению к Богомолову и мыслью о том, что он теперь принадлежит уже вечности, культуре, и если правда отличается от вымысла, то, наверное, надо как-то изложить эту правду. И вот начались всякие страдания, потому что меня клеймили, говорили, что я клеветник, отойдите от святыни, не трогайте…

— Кто это говорил?
— Нам присылали письма в газету люди, которые его знали. В «Литературной газете» было опубликовано большое коллективное письмо, человек десять подписались, там были приведены выписки из его военного билета. А в это время у меня появилась замечательная девочка, Лиля Вьюгина, кинодокументалист с телевидения, которая сказала: «Я хочу сделать с вами кино». И всем дальше занималась эта девочка, которая повсюду разослала запросы всякие, и мы получили документы из разных воинских мест, где такой человек не значился ни под фамилией Богомолов, ни под фамилией Войтинский, которая потом обнаружилась у него. Причем люди, которые писали против, они писали: «Войтинский? Кто же этого не знал!». Или, допустим, что он не того года рождения, совсем другого, не того, который он себе ставил. «Кто же этого не знал?». На самом деле, никто этого не знал. Потом объявился его брат по отцу, который не хотел, чтобы мы его упоминали, но рассказывал много. Вообще появились люди, которые стали рассказывать много интересного. А самое потрясающее — случай, который рассказала эта художница. Он пришел в «Детгиз», где она работала, с иллюстрациями к какой-то детской книжке. Она вышла, он ее не узнал, потому что прошло много лет, она тогда была ребенком. Она сказала: «Я — такая-то». И он оставил шапку, весь побелел, побледнел, бежал из этого издательства и больше никогда с ней не встречался. Вот эти мелкие подробности, конечно, были очень убедительны.

— Ольга, чего же он боялся, что он так скрывал?
— Выяснилось, что у него благороднейшее происхождение, а он говорил, что у него какой-то дед из народа и мать простолюдинка. А она — с высшим образованием, со знанием языков. Его отец и дядя были знаменитыми людьми. Особенно дядя, который был знаком с Лениным, который сидел, который эмигрировал, которого президент Америки, не помню какой, взял к себе советником. Евреи они были. Хотя для меня никакой роли не играет, но это что-то объясняет, какой-то страх. Потому что отвечала ведь родня за репрессированных, а они были репрессированы. Какой-то страх и не знаю что. И еще много-много всего таинственного.

— Ольга, вы с ним встречались, когда уже бояться КГБ было не нужно, и ничего зазорного не было в том, что родственники были репрессированные или что они были евреями. Почему же он это скрывал до последней минуты?
— Я думаю, что он отчасти поверил сам в свою легенду. А это уже маска, которая прилепилась к этому лицу, и ее нельзя было отодрать. Очень интересно, что когда я писала роман, то мне под руку попадались всякие другие истории. Например, история Гюнтера Грасса, замечательного немецкого писателя, известного антифашиста, который, как оказалось, служил в юности в войсках СС. Потом мне попалась статья Бунина о Горьком, где он пишет о том, что Горький всюду рассказывает, что он из народа, что у него был какой-то страшный дед, и с босяками он там был. Может, это все и было с босяками, но на самом деле он из очень богатой купеческой семьи, и бабка у него богатая купеческая была, и дед, и отец. У самого Бунина попалось выражение «автобиография вымышленного лица». И это же выражение есть у Богомолова в его записках и в том, что он мне рассказывал. Он как будто протягивает нам все время какой-то кончик тайны, — «вот, посмотрите сюда», — и отдергивает руку. Он играл, может, с нами, он очень интересный человек.

— Я подумал еще об одной аналогии. Это Анри де Монтерлан, который ведь тоже боялся, тоже скрывался, тоже запрещал себя фотографировать, как и Богомолов.
— Да, Богомолов запрещал себя снимать. Даже люди, которые меня ругали сначала, некоторые перестроились потом. Браня меня, они говорили, что действительно у него были странности, он не разрешал себя снимать. Но чуть-чуть копни дальше: почему он не разрешал себя снимать, почему он не вступал в эти союзы? Потому что надо было писать какую-то настоящую биографию, а там все проверяли. Тут еще есть одна такая история, она совершенно туманная, конечно — это его взаимоотношения с органами.

— Я как раз хотел об этом спросить. Трудно поверить, что все это происходило без участия или без благословения спецслужб. Как вам видятся его отношения с КГБ?
— Поскольку он умел всех обыграть, мне кажется, он обыграл и их. У нас осталась эта тайна неразгаданной. В чем заключалась эта игра? Прямо скажем: служил ли он в органах или, напротив, использовал их? Вот это непонятно. Но то, что один из гэбэшников мне сказал, что «это наш человек» (он не впрямую сказал, а через другого моего знакомого), это было так.

— Но вот главная загадка: автор знаменитого фронтового романа не был на фронте?
— Его гениальность заключается в том, что у него был абсолютно систематический ум. Известно то, что он имел такой каталог, досье на каждый день войны. Он составил себе такое досье на каждый день войны. То есть он знал войну лучше, чем любой прошедший ее от и до. И он сидел в архивах, доставал всякие сведения. Меня крайне изумило, что такой человек, который как бы сидел в окопе все время и отстреливался в разные стороны, мог допустить некоторые ошибки. В частности, он объявил о том, что он учился в военном училище в такие-то даты, а это училище было сформировано через год примерно после этого, не в 41-м году, а в 42-м. То есть что-то он не стопроцентно скрыл, какие-то остались белые хвостики, потянуть за которые можно было бы, и чего-то такое еще разузнать.

— Если он не был на фронте в эти годы, то что он делал? Удалось ли вам установить это с какой-то точностью?
— Нам удалось установить, что он был в эвакуации, работал в колхозе и, по крайней мере, до конца 42-го года он точно был в эвакуации. Потому что мы нашли документ, где его собственная подпись стоит. Какие-то там справки надо было заполнять, и это справка, заполненная им, где все это написано. А он рассказывает, что он с 41-го года убежал на фронт. Начало 43-го и дальше — вот тут есть всякие предположения, но фактов нет, поэтому мы об этом ничего не говорили. И осталось не выясненным, был ли он, в конце концов, а в армии или не был, то есть на фронте. У меня впечатление, что он был.

— То есть нельзя утверждать, что он не был?
— Нельзя утверждать. Но не так он был, не в те годы, может быть, не в тех войсках… Все дальше неизвестно. Естественно, в ФСБ есть данные, но они не открывают это.

— Героиня вашего романа влюбляется в художника Окоемова. Я не спрашиваю, влюбились ли вы в Богомолова, но бесспорно то, что он произвел на вас изрядное впечатление, как человек, можно сказать, демонического склада, с такой сильной волей, подчиняющий себе всех вокруг, и даже мистически влияющий на события, да?
— Вы знаете, героиня и автор не совпадают. Автор не был влюблен в своего героя. Но я хочу вам сказать, что вот этот принцип сдвинутой реальности, при том, что в романе есть практически подлинные документы… Там, допустим, есть три портрета главного героя, которые совершенно исключают друг друга: один белокурый, другой черноволосый, третий еще какой-то. То есть я хочу сказать, что когда я писала роман, я совершенно не занималась никакой журналистикой. Там возникла тема перекидчика. Перекидчик — это человек, который меняет облик, мистическая фигура, в принципе. Но у меня-то впечатление, что мы все перекидчики, что сейчас время перекидчиков. Есть такой образ перекидного календаря и образ перекидывания людей из одной ипостаси в другую. То есть от этой реальной истории я ушла в глубину вещей, и я совершила один такой проступок, может быть, а, может быть, поступок. Это, конечно, детектив, это детективная история: идет расследование, изучение, что должно произойти, там много таинственного. Но проступок или поступок заключается в том, что я в этом жанре устанавливаю свои правила. Я оставляю загадку без отгадки. Обычно надо, чтобы все было читателю доложено: кто убил, при каких обстоятельствах… Я это оставляю за пределами книги. Читатель прошел со мной весь путь, и если он мне поверил, то он получил нечто большее, чем ответ на вопрос, кто такой был Василий Иванович Окоемов. Вот такой талантливый художник. Потому что там еще одна жизненная, житейская история вступает в параллель, потом она выходит на первый план и, в конце концов, все разрешается не детективным образом, а совсем другим.

— Игорь Шевелев, который написал статью о вашей книге, упоминает, что расследование, которое вы ведете, это опасное расследование. И тем, кто пытаются узнать правду, приходится платить, в том числе, и вам, даже мистическим образом.
— Это правда. Я не хочу в это верить и практически не верю в это, но факты, как говорил наш вождь Сталин, — «упрямая вещь». После того, как я написала этот роман, у меня сгорел мой отцовский дом. Это была большая для меня драма. Я практически могла это вставить в роман, но у меня в романе горит его мастерская, и два пожара на один роман было бы слишком много, иначе пришлось бы все переделывать. И потом я просто испугалась писать об этом, решила пережить это молча, и довольно тяжело перенесла.

— Ольга, вот единственная вещь, в которой, может быть, я с вами не соглашусь. Вы уже сказали, что Богомолов — великий писатель. А у меня есть ощущение, что все-таки это та литература, которая существует только во внеконкурентном вакууме соцреализма, а на свежем воздухе умирает. Это литература, может быть, и первого класса, но только в той системе ценностей.
— У меня нет на это никакого комментария. Не знаю, кто из нас прав. Может быть, и вы, но я вам говорю о своих ощущениях от него, как они сложились за жизнь. Это не моя литература, так я вам скажу. Когда мы с ним разговаривали и выясняли, кто чей писатель, то, скажем, когда он сказал о Лермонтове и о Бунине, то это и мои писатели. А вот он — не мой писатель. Но я под влиянием… Я его не знала раньше, я просто читала его вещи. Все равно они мне казались очень сильными.

— А художник Окоемов — ваш художник?
— Художник Окоемов? Мне трудно сказать…

— Его картина висела бы у вас в рабочем кабинете над письменным столом?
— Нет. Вы такой хитрый вопрос задали, потрясающий вопрос. Нет, не висела бы. Хотя там все очень мощно. Я, собственно говоря, когда писала, я своей рукой писала его картины, потому что они описаны там так, чтобы вы увидели, что это действительно какой-то совершенно особый мир и особый человек. Но, наверное, моей рукой владело что-то такое инфернальное, с чем бы я не хотела сталкиваться в жизни.

Для тех, кто не читал книгу Ольги Кучкиной, уточню, что хотя мы и говорили, в основном, о писателе Владимире Богомоловое, роман «В башне из лобной кости» — это не его биография и речь идет не о нем, а о художнике Василии Окоемове. Это вымысел, а не публицистическое расследование, да, как уже объяснила Ольга Кучкина, она и не стремилась что-либо расследовать. О том, что речь идет о романе, а не о публицистике, напоминает и Игорь Шевелев в финале своей статьи, опубликованной в «Русском Журнале» [Игорь Шевелев «Роман с ключом к Владимиру Богомолову»] :

«Герой романа "В башне из лобной кости" — все-таки "знаменитый художник-фронтовик Василий Окоемов", человек, лишь похожий на того, о ком мы говорили, но понять не смогли. Какой-то проект "автобиографии вымышленного героя", а не человек, живший рядом с нами. Загадка, тайна и, в общем, — невероятно благодарная фигура для художественного повествования.

Писатель Ольга Кучкина в полной мере воспользовалась возможностью, предоставленной ей как журналисту. Теперь перед нами полноценная романная проза, воздействие которой на читателя вполне сравнимо с тем самым, главным произведением угаданного прототипа.

Все есть в этой книге: таинственный герой, слежка за автором, угрозы и опасности, экзистенциально-детективный сюжет, который невозможно разгадать и понять — в принципе. Писатель позволяет себе странный поступок — почти что проступок. Бросает "детективный" пласт, развивавшийся в параллель с другим пластом, "жизненным", — в пользу последнего. Словно говоря: неважно, что это было, потому что важно совсем другое, и то, что вы, читатель, прошли этот путь, — вас обогатило, а вовсе не ответ на вопрос "кто убил". Редко когда такое сходится. Здесь сошлось».