Томас Фридман, самый предусмотрительный колумнист "Нью-Йорк Таймс", объявил кризис пределом безудержного потребления.
- Если не природа, то финансовый крах, - говорит он, - ставит нам препоны, мешая расширяться без конца и края. Полвека росло мировое благосостояние. Сегодня мы дошли до границы, на которой нам лучше топтаться, чтобы не сорваться в экологическую и экономическую пропасть.
Другими словами, нас зовут удовлетвориться уже накопленным и только нужным. Тем более что покупки утоляют лишь немедленную страсть, и радость от нее сгорает быстрее соломы. Говоря точнее, а именно это делают калифорнийские психологи, от шести недель до трех месяцев. За этот срок снашивается то недолгое счастье, которым нас способна наградить всякая покупка. Ее потенциал так невелик, потому что пик любви приходится на момент обмена – денег на предмет, мечты на реальность. Раз став доступной, она стремительно теряет статус и смысл. Став нашей, свежая вещь теряется среди бывших в употреблении, и все надо начинать сначала.
Выход, говорят те же ученые из Сан-Францисского университета, в том, чтобы вкладывать деньги не в вещи, а в опыт. Накопленный благодаря ему капитал не тратится, а копится в памяти, принося проценты и обеспечивая старость. Опыт - будь то работа или хобби, концерт или отпуск, поцелуй или ужин, шашлык или рыбалка, футбол или баня - меняет не быт, а личность, создавая в душе неистребимую прибавочную стоимость. Богаче нас делает не мертвая вещь, а живой процесс.
- Переживание, - говорит наука, - приносит больше счастья, чем обладание, ибо "быть" лучше, чем "иметь".
За исключением статистики, в этом открытии нет ничего особого нового. Другое дело, что кризис делает нас более восприимчивым к урокам вечной морали.
Впрочем, в моду я верю больше. Больше шансов на успех у снобизма: когда не иметь станет престижней, чем иметь, позолоченный век гламура наконец кончится. Самой по себе бедности не достаточно, чтобы завершить эпоху истерического консюмеризма, который был всегда. Именно тяга к ненужному приводила в движение экономику и кормила ее роскошью. Географический прогресс двигала потребность в заведомо необязательных товарах. Римляне сходили с ума от шелковых тканей, сквозь который так соблазнительно просвечивало тело. Ренессанс открыл пряности, москвичи - джинсы. Можно, конечно, заменить китайский шелк домотканой шерстью, заморские пряности – огородным укропом, американские джинсы – лыжными штанами. Можно, но трудно. Какой бы мелкой ни была роскошь, она поднимает нас над теми, у кого ее нет, позволяя выделиться за счет чужих вещей, а не своих способностей. Статусное потребление создает наглядную иерархию. Место в ней легко вычислить, купить или украсть. Однако в зазор между полезным и лишним вмещается столько амбиций, что добром это редко кончается. Вспомним шекспировского Лира:
Сведи к необходимости всю жизнь,
И человек сравняется с животным.
Не будучи королем, я не вижу в этом большой трагедии. Наш кот, например, ничем не владеет и всем пользуется. Но мне, увы, до него еще далеко, и от книг в доме уже проседают балки.
- Если не природа, то финансовый крах, - говорит он, - ставит нам препоны, мешая расширяться без конца и края. Полвека росло мировое благосостояние. Сегодня мы дошли до границы, на которой нам лучше топтаться, чтобы не сорваться в экологическую и экономическую пропасть.
Другими словами, нас зовут удовлетвориться уже накопленным и только нужным. Тем более что покупки утоляют лишь немедленную страсть, и радость от нее сгорает быстрее соломы. Говоря точнее, а именно это делают калифорнийские психологи, от шести недель до трех месяцев. За этот срок снашивается то недолгое счастье, которым нас способна наградить всякая покупка. Ее потенциал так невелик, потому что пик любви приходится на момент обмена – денег на предмет, мечты на реальность. Раз став доступной, она стремительно теряет статус и смысл. Став нашей, свежая вещь теряется среди бывших в употреблении, и все надо начинать сначала.
Выход, говорят те же ученые из Сан-Францисского университета, в том, чтобы вкладывать деньги не в вещи, а в опыт. Накопленный благодаря ему капитал не тратится, а копится в памяти, принося проценты и обеспечивая старость. Опыт - будь то работа или хобби, концерт или отпуск, поцелуй или ужин, шашлык или рыбалка, футбол или баня - меняет не быт, а личность, создавая в душе неистребимую прибавочную стоимость. Богаче нас делает не мертвая вещь, а живой процесс.
- Переживание, - говорит наука, - приносит больше счастья, чем обладание, ибо "быть" лучше, чем "иметь".
За исключением статистики, в этом открытии нет ничего особого нового. Другое дело, что кризис делает нас более восприимчивым к урокам вечной морали.
Когда не иметь станет престижней, чем иметь, позолоченный век гламура наконец кончится.
Впрочем, в моду я верю больше. Больше шансов на успех у снобизма: когда не иметь станет престижней, чем иметь, позолоченный век гламура наконец кончится. Самой по себе бедности не достаточно, чтобы завершить эпоху истерического консюмеризма, который был всегда. Именно тяга к ненужному приводила в движение экономику и кормила ее роскошью. Географический прогресс двигала потребность в заведомо необязательных товарах. Римляне сходили с ума от шелковых тканей, сквозь который так соблазнительно просвечивало тело. Ренессанс открыл пряности, москвичи - джинсы. Можно, конечно, заменить китайский шелк домотканой шерстью, заморские пряности – огородным укропом, американские джинсы – лыжными штанами. Можно, но трудно. Какой бы мелкой ни была роскошь, она поднимает нас над теми, у кого ее нет, позволяя выделиться за счет чужих вещей, а не своих способностей. Статусное потребление создает наглядную иерархию. Место в ней легко вычислить, купить или украсть. Однако в зазор между полезным и лишним вмещается столько амбиций, что добром это редко кончается. Вспомним шекспировского Лира:
Сведи к необходимости всю жизнь,
И человек сравняется с животным.
Не будучи королем, я не вижу в этом большой трагедии. Наш кот, например, ничем не владеет и всем пользуется. Но мне, увы, до него еще далеко, и от книг в доме уже проседают балки.
