Ведет программу Петр Вайль. Принимает участие корреспондент Радио Свобода Марина Тимашева, которая беседует с литературоведом Мариеттой Чудаковой и историком и обозревателем новых учебников газеты "Первое сентября" Ильей Смирновым.
Петр Вайль: В 1927 году Ильф и Петров начали писать роман "12 стульев". В январе 1928 года роман завершен, и по июль публикуется в иллюстрированном ежемесячнике " 30 дней". Итак, в этом году исполнилось 75 лет одному из самых знаменитых русских романов 20-го века. Рассказывает Марина Тимашева.
Марина Тимашева: О том, как время играло с романом Ильфа и Петрова и о том, как играли со временем соавторы говорит писатель и литературовед Мариетта Чудакова. Роман "12 стульев" не переиздавался с 35-го по 48-й год, а в 48-м разразился скандал.
Мариетта Чудакова: 15-го ноября того же года было принято постановление секретариата Союза советских писателей. Секретариат, было сказано, считает грубой политической ошибкой издательства "Советский писатель" выпуск в свет книги Ильфа и Петрова "12 стульев" и "Золотой теленок". Секретариат считает недопустимым, что редактор отдела советской литературы товарищ Тарасенков даже не прочел этой книги, целиком доверившись редактору книги товарищу Ковальчик. В чем тут скрытый юмор? Дело в том, что Тарасенкову нечего было читать этой книги, поскольку он, будучи еще молодым 20-летним критиком открыл своей статьей о "12 стульях" целую рубрику новую в "Литературной газете". И Тарасенков писал тогда: "Роман, как правильно отметил Олеша в своей недавней анкете в "Вечерней Москве", незаслуженно замолчан критикой". И пересказывая сюжет, он предупреждает: "В нашем изложении может показаться, что мы имеем дело с обычным бульварным приключенческим романом, ориентирующимся на Главлит и идеологию". Причем имейте в вид, что тогда можно было прямо в печати сказать, что роман могут упрекнуть в том, что он ориентируется ан советскую идеологию и на Главлит, в 28-м году, а позже это уже было невозможно. "Однако на самом деле, - пишет Тарасенков, - это не так, роман является вещью сатирического жанра, внешним сюжетом которого, покрывалом которого служит вышеизложенная интрига, нарочито бьющая на занимательность". Забавно то, что занимательность тогда и впоследствии у нас надо было специально оправдывать, обращаю внимание. И через много лет его упрекают, что он книжку не читал. Насчет адреса иронии советская критика всегда очень мучилась, потому что непонятно было, против кого эта ирония обращена. Они действительно довольно хитро ускользнули соавторы от прямых обвинений. Секрет этого открыл много лет спустя в интервью своем 1966-го года Набоков. Он сказал: "Ильф и Петров – два замечательных одаренных писателя решили, что если сделать героем проходимца, то никакие его приключения не смогут подвергнуться политической критике, поскольку жулик, уголовник, сумасшедший, и вообще любой персонаж, стоящий вне советского общества, иначе говоря, персонаж плутовского плана не может быть обвинен в том, что он недостаточно хороший коммунист или даже плохой коммунист". Так Ильфу и Петрову, Зощенко и Олеше удалось создать образцы абсолютно первоклассной литературы под знаком полной независимости, до начала 30-х годов, говорит Набоков, они еще могли себе это позволить. В 31-м году Луначарский пишет в предисловии к американскому изданию, тоже всячески пытается оправдать этот смех. Вообще ежились коммунисты, власть ежилась, чувствуя, что более широкий какой-то адрес. Все время пытались пояснить за авторов, что они имели в виду. "Победа, - пишет Луначарский, -победа и делает противника таким серьезным, что можно отпраздновать эту победу гомерическим беззаботным смехом, в котором сказывается жизненная уверенность. Но было бы огромной ошибкой принять картину Ильфа и Петрова всерьез как характеристику нашей жизни или принять беззаботный смех Ильфа и Петрова за действительную готовность нашу примириться со всей этой разноцветной грязью". Так предупреждает он иностранцев. Вернемся к переизданию романа. После 48 года опять надолго роман выпал из публичного, из печатного поля, но, конечно, остался в умах читателей. А переиздан еще раз он был только в 56-м году, уже в "оттепель", появилось несколько изданий, а в 61-м году уже появился в составе собрания сочинений. Тогда он после 56-го года уже подействовал не на язык школьников, а сильнейшим образом подействовал на литературу. Потому что литературу молодую затопило юмором, такое амбивалентное влияние этого произведения было. Поскольку, если вернуться к этой первому появлению в печати, то все-таки он выполнил не одну задачу, а две сразу. Одну ту, которую мы все знаем и ощущаем – смех над всем, над чем смеяться не устанем. А в то же время этот роман помогал разорвать с традицией великой русской литературы, с традицией разговора, затеянного Толстым и Достоевским, разговора вполне серьезного о бытии Божием, о смысле жизни человеческой и так далее. И в этом смысле он сыграл роль весьма важную власти, как бы она нервно не относилась к соавторам. Что же касалось сегодня, когда прошло столько лет? Голый намыленный инженер на площадке пред захлопнувшейся дверью своей квартиры – комичность этой сцены, видимо, столь же бессмертна, как Рабле. Второе, что писали в 48-м году постановление секретариата: "Авторы позволяют себе вкладывать в уста всяких проходимцев и обывателей пошлые замечания в духе издевки и зубоскальства по отношению к историческому материализму, к учителям марксизма, известным советским деятелям, советским учреждениям". И последнее, что я хотела выделить, -голубой воришка Альхен, обирающий старух в организациях собеса. Этот Альхен он по-прежнему списан с натуры, узнаваем, только размах его больше и стыда гораздо меньше. И конечно, язык, который они стремились противопоставить всему сразу и прежней традиции, и средней литературе 10-х годов и домотканым современникам. Это по-прежнему, мне кажется, так и будет сегодня трогать.
Марина Тимашева: Тему продолжает историк и обозреватель новых учебников газеты " Первое сентября" Илья Смирнов. Он рассказывает о вышедшем в издательстве "Просвещение" и рекомендованном Министерством образования для школ учебнике "Русская литература ХХ века". Илья Смирнов находит, что многие авторы учебника наследуют героям романа Ильфа и Петрова "12 стульев"
Илья Смирнов: По сути это такой учебник, который могли бы написать герои Ильфа и Петрова Киса Воробьянинов на пару с Ляписом Трубецким. Наверное, знакомство с книгой естественно было бы начать с параграфа, где речь идет как раз о романе "12 стульев". "Нарочито гротескное, без тени воспоминаний об ограблении церквей, о мучительной кончине, о подвиге патриарха Тихона, он умер в 1925-м году в Донском монастыре, в одиночестве сберегавшего устои православия от засылавших в среду духовенства официозных обновленцев, изображен священник, как, впрочем, и дворянин, в романах Ильфа и Петрова "12 стульев", 28-й и "Золотой теленок", 31-й". Недостаток романа "12 стульев" состоит в том, что в нем не выведен светлый образ патриарха Тихона. Я предлагаю радиослушателям самим пофантазировать на тему, в каком именно эпизоде и каком качестве мог бы появиться патриарх Тихон в этом романе. Не все, кстати, понятно и с Михаилом Шолоховым и его донскими земляками. "С одной стороны казаки, включая императорский конвой из казаков, так и не поняли отречение царя, чересчур светского жеста. Не приняли отречения душевно, но, с другой стороны, и не стали бороться с агрессивной заводской и мужицкой Русью, за царя, империю, за старый строй. Дон потому и считался реакционным, непрогрессивным, что здесь одна часть народа долго не желала делиться на классы, явно не хотела никак истреблять другую во имя идеи. И как же трудно было вести Штокману агитработу в застойном хуторе Татарском". Почему отречение чересчур светский жест, каким еще оно могло бы быть, если бы Николай Второй работал императором, а не архимандритом, и кто так страшно обманул наших литературоведов по поводу социальных конфликтов в казачьих районах? Видимо, они не читали не только Шолохова, которого берутся комментировать с позиции Союза меча и орала, но и школьных учебников истории, в которых как раз подчеркивается особая острота социальных конфликтов в казачьих регионах именно между казачьей верхушкой и безземельными иногородними. Зато с Юрием Трифоновым все ясно. Вот параграф о Юрии Трифонове: "Достаточно активным фоном для этой прозы вечных вопросов возрождения личности, диагностики души в теснинах быта стала в эти годы распространение городских романсов Высоцкого, типа "Диалог у телевизора" или "Милицейский протокол", Галича, авторских песен Цоя, Башлачева с их явным перемещением личности из социальной среды (коллектива) в следу приятельскую, просто в застольную компанию, часто неслучайно, а как бы принципиально пьющую". Интересно было бы знать, каким образом песни 80-х служили фоном для прозы 60-70-х? Трифонов умер в 81-м, группа Цоя "Кино" дебютировала в 82-м, Башлачев аж в 84-м. И в каких конкретно произведениях Галича происходило перемещение личности из социальной среды в среду как бы принципиально пьющую, и в какую тогда, если не социальную? Если не социальную, то в природную, в стан сильно пьющих павианов. Или авторы учебника имеют в виду песню "Право на отдых": "И отправился я в Белые столбы на братана да на психов посмотреть". Возьмем самую современную тему - авторская песня, рок-поэзия: "Становится очевидным, что расцвет внеофициозной культуры и субкультуры в том числе и в виде авторской песни (Высоцкий, Башлачев, Цой, Тальков, Визбор) после ее расцвета в 60-е годы исчерпал ресурсы развития и обновления. Александр Башлачев – этот движимый болью певец, породой добивался синтеза поэзии и мусора повседневности, театра и улицы, возрождал исповедальное пространство." Дальше следует цитата из Башлачева, перевранная до полной неузнаваемости. "Финальный аккорд всей разноголосой симфонии песенного и анекдотического самовыражения эпохи в алкоголической исповеди Венедикта Ерофеева "Москва-Петушки" с ее темой примитивного, наплевательского, вечно хмельного отношения к жизни". Авторская песня с Тальковым, но без Окуджавы и Галича, повесть "Москва-Петушки", 70-й год, как финальный аккорд к творчеству Башлачева, который в 70-м году ходил в третий класс и так далее, но это детали, главное, что текст лишен какого-либо смысла. "Расцвет после расцвета исчерпал ресурсы". "Стремительный домкрат в форме змеи". Представляю себе, как могла бы сложиться судьба героев Ильфа и петрова в наше время. Вот они – Ляпис, Эллочка Людоедка. Так и не научившаяся только изъясняться по-русски, дружно вступили в Союз меча и орала, потому что стало выгодно быть монархистом и мракобесом и устроились на работу в Минобраз, обеспечивают модернизацию содержания образования для старших классов.
Петр Вайль: В 1927 году Ильф и Петров начали писать роман "12 стульев". В январе 1928 года роман завершен, и по июль публикуется в иллюстрированном ежемесячнике " 30 дней". Итак, в этом году исполнилось 75 лет одному из самых знаменитых русских романов 20-го века. Рассказывает Марина Тимашева.
Марина Тимашева: О том, как время играло с романом Ильфа и Петрова и о том, как играли со временем соавторы говорит писатель и литературовед Мариетта Чудакова. Роман "12 стульев" не переиздавался с 35-го по 48-й год, а в 48-м разразился скандал.
Мариетта Чудакова: 15-го ноября того же года было принято постановление секретариата Союза советских писателей. Секретариат, было сказано, считает грубой политической ошибкой издательства "Советский писатель" выпуск в свет книги Ильфа и Петрова "12 стульев" и "Золотой теленок". Секретариат считает недопустимым, что редактор отдела советской литературы товарищ Тарасенков даже не прочел этой книги, целиком доверившись редактору книги товарищу Ковальчик. В чем тут скрытый юмор? Дело в том, что Тарасенкову нечего было читать этой книги, поскольку он, будучи еще молодым 20-летним критиком открыл своей статьей о "12 стульях" целую рубрику новую в "Литературной газете". И Тарасенков писал тогда: "Роман, как правильно отметил Олеша в своей недавней анкете в "Вечерней Москве", незаслуженно замолчан критикой". И пересказывая сюжет, он предупреждает: "В нашем изложении может показаться, что мы имеем дело с обычным бульварным приключенческим романом, ориентирующимся на Главлит и идеологию". Причем имейте в вид, что тогда можно было прямо в печати сказать, что роман могут упрекнуть в том, что он ориентируется ан советскую идеологию и на Главлит, в 28-м году, а позже это уже было невозможно. "Однако на самом деле, - пишет Тарасенков, - это не так, роман является вещью сатирического жанра, внешним сюжетом которого, покрывалом которого служит вышеизложенная интрига, нарочито бьющая на занимательность". Забавно то, что занимательность тогда и впоследствии у нас надо было специально оправдывать, обращаю внимание. И через много лет его упрекают, что он книжку не читал. Насчет адреса иронии советская критика всегда очень мучилась, потому что непонятно было, против кого эта ирония обращена. Они действительно довольно хитро ускользнули соавторы от прямых обвинений. Секрет этого открыл много лет спустя в интервью своем 1966-го года Набоков. Он сказал: "Ильф и Петров – два замечательных одаренных писателя решили, что если сделать героем проходимца, то никакие его приключения не смогут подвергнуться политической критике, поскольку жулик, уголовник, сумасшедший, и вообще любой персонаж, стоящий вне советского общества, иначе говоря, персонаж плутовского плана не может быть обвинен в том, что он недостаточно хороший коммунист или даже плохой коммунист". Так Ильфу и Петрову, Зощенко и Олеше удалось создать образцы абсолютно первоклассной литературы под знаком полной независимости, до начала 30-х годов, говорит Набоков, они еще могли себе это позволить. В 31-м году Луначарский пишет в предисловии к американскому изданию, тоже всячески пытается оправдать этот смех. Вообще ежились коммунисты, власть ежилась, чувствуя, что более широкий какой-то адрес. Все время пытались пояснить за авторов, что они имели в виду. "Победа, - пишет Луначарский, -победа и делает противника таким серьезным, что можно отпраздновать эту победу гомерическим беззаботным смехом, в котором сказывается жизненная уверенность. Но было бы огромной ошибкой принять картину Ильфа и Петрова всерьез как характеристику нашей жизни или принять беззаботный смех Ильфа и Петрова за действительную готовность нашу примириться со всей этой разноцветной грязью". Так предупреждает он иностранцев. Вернемся к переизданию романа. После 48 года опять надолго роман выпал из публичного, из печатного поля, но, конечно, остался в умах читателей. А переиздан еще раз он был только в 56-м году, уже в "оттепель", появилось несколько изданий, а в 61-м году уже появился в составе собрания сочинений. Тогда он после 56-го года уже подействовал не на язык школьников, а сильнейшим образом подействовал на литературу. Потому что литературу молодую затопило юмором, такое амбивалентное влияние этого произведения было. Поскольку, если вернуться к этой первому появлению в печати, то все-таки он выполнил не одну задачу, а две сразу. Одну ту, которую мы все знаем и ощущаем – смех над всем, над чем смеяться не устанем. А в то же время этот роман помогал разорвать с традицией великой русской литературы, с традицией разговора, затеянного Толстым и Достоевским, разговора вполне серьезного о бытии Божием, о смысле жизни человеческой и так далее. И в этом смысле он сыграл роль весьма важную власти, как бы она нервно не относилась к соавторам. Что же касалось сегодня, когда прошло столько лет? Голый намыленный инженер на площадке пред захлопнувшейся дверью своей квартиры – комичность этой сцены, видимо, столь же бессмертна, как Рабле. Второе, что писали в 48-м году постановление секретариата: "Авторы позволяют себе вкладывать в уста всяких проходимцев и обывателей пошлые замечания в духе издевки и зубоскальства по отношению к историческому материализму, к учителям марксизма, известным советским деятелям, советским учреждениям". И последнее, что я хотела выделить, -голубой воришка Альхен, обирающий старух в организациях собеса. Этот Альхен он по-прежнему списан с натуры, узнаваем, только размах его больше и стыда гораздо меньше. И конечно, язык, который они стремились противопоставить всему сразу и прежней традиции, и средней литературе 10-х годов и домотканым современникам. Это по-прежнему, мне кажется, так и будет сегодня трогать.
Марина Тимашева: Тему продолжает историк и обозреватель новых учебников газеты " Первое сентября" Илья Смирнов. Он рассказывает о вышедшем в издательстве "Просвещение" и рекомендованном Министерством образования для школ учебнике "Русская литература ХХ века". Илья Смирнов находит, что многие авторы учебника наследуют героям романа Ильфа и Петрова "12 стульев"
Илья Смирнов: По сути это такой учебник, который могли бы написать герои Ильфа и Петрова Киса Воробьянинов на пару с Ляписом Трубецким. Наверное, знакомство с книгой естественно было бы начать с параграфа, где речь идет как раз о романе "12 стульев". "Нарочито гротескное, без тени воспоминаний об ограблении церквей, о мучительной кончине, о подвиге патриарха Тихона, он умер в 1925-м году в Донском монастыре, в одиночестве сберегавшего устои православия от засылавших в среду духовенства официозных обновленцев, изображен священник, как, впрочем, и дворянин, в романах Ильфа и Петрова "12 стульев", 28-й и "Золотой теленок", 31-й". Недостаток романа "12 стульев" состоит в том, что в нем не выведен светлый образ патриарха Тихона. Я предлагаю радиослушателям самим пофантазировать на тему, в каком именно эпизоде и каком качестве мог бы появиться патриарх Тихон в этом романе. Не все, кстати, понятно и с Михаилом Шолоховым и его донскими земляками. "С одной стороны казаки, включая императорский конвой из казаков, так и не поняли отречение царя, чересчур светского жеста. Не приняли отречения душевно, но, с другой стороны, и не стали бороться с агрессивной заводской и мужицкой Русью, за царя, империю, за старый строй. Дон потому и считался реакционным, непрогрессивным, что здесь одна часть народа долго не желала делиться на классы, явно не хотела никак истреблять другую во имя идеи. И как же трудно было вести Штокману агитработу в застойном хуторе Татарском". Почему отречение чересчур светский жест, каким еще оно могло бы быть, если бы Николай Второй работал императором, а не архимандритом, и кто так страшно обманул наших литературоведов по поводу социальных конфликтов в казачьих районах? Видимо, они не читали не только Шолохова, которого берутся комментировать с позиции Союза меча и орала, но и школьных учебников истории, в которых как раз подчеркивается особая острота социальных конфликтов в казачьих регионах именно между казачьей верхушкой и безземельными иногородними. Зато с Юрием Трифоновым все ясно. Вот параграф о Юрии Трифонове: "Достаточно активным фоном для этой прозы вечных вопросов возрождения личности, диагностики души в теснинах быта стала в эти годы распространение городских романсов Высоцкого, типа "Диалог у телевизора" или "Милицейский протокол", Галича, авторских песен Цоя, Башлачева с их явным перемещением личности из социальной среды (коллектива) в следу приятельскую, просто в застольную компанию, часто неслучайно, а как бы принципиально пьющую". Интересно было бы знать, каким образом песни 80-х служили фоном для прозы 60-70-х? Трифонов умер в 81-м, группа Цоя "Кино" дебютировала в 82-м, Башлачев аж в 84-м. И в каких конкретно произведениях Галича происходило перемещение личности из социальной среды в среду как бы принципиально пьющую, и в какую тогда, если не социальную? Если не социальную, то в природную, в стан сильно пьющих павианов. Или авторы учебника имеют в виду песню "Право на отдых": "И отправился я в Белые столбы на братана да на психов посмотреть". Возьмем самую современную тему - авторская песня, рок-поэзия: "Становится очевидным, что расцвет внеофициозной культуры и субкультуры в том числе и в виде авторской песни (Высоцкий, Башлачев, Цой, Тальков, Визбор) после ее расцвета в 60-е годы исчерпал ресурсы развития и обновления. Александр Башлачев – этот движимый болью певец, породой добивался синтеза поэзии и мусора повседневности, театра и улицы, возрождал исповедальное пространство." Дальше следует цитата из Башлачева, перевранная до полной неузнаваемости. "Финальный аккорд всей разноголосой симфонии песенного и анекдотического самовыражения эпохи в алкоголической исповеди Венедикта Ерофеева "Москва-Петушки" с ее темой примитивного, наплевательского, вечно хмельного отношения к жизни". Авторская песня с Тальковым, но без Окуджавы и Галича, повесть "Москва-Петушки", 70-й год, как финальный аккорд к творчеству Башлачева, который в 70-м году ходил в третий класс и так далее, но это детали, главное, что текст лишен какого-либо смысла. "Расцвет после расцвета исчерпал ресурсы". "Стремительный домкрат в форме змеи". Представляю себе, как могла бы сложиться судьба героев Ильфа и петрова в наше время. Вот они – Ляпис, Эллочка Людоедка. Так и не научившаяся только изъясняться по-русски, дружно вступили в Союз меча и орала, потому что стало выгодно быть монархистом и мракобесом и устроились на работу в Минобраз, обеспечивают модернизацию содержания образования для старших классов.
