Кирилл Кобрин: Конец уходящего года и начало нового неизбежно заполнены подведением итогов во всех сферах жизни – от политики до поп-музыки. Радио Свобода, будучи именно «радио» - то есть «средством массовой информации» - следует этой традиции. Впрочем, уважение традиции вовсе не предполагает слепого следования ей: в этом часе мы решили подвести некоторые итоги завершившегося года в сфере того, что раньше называли «словесностью».
«Словесность» - более широкое понятие, нежели, собственно, «литература» - сюда входят не только романы, стихи или критические статьи, но и остальные словесные жанры – мемуары, заметки в интернет-дневниках и даже песни. О некоторых явлениях в этой самой «словесности» мы и поговорим.
Наши собеседники имеют прямое отношение к созданию, изданию и обсуждению разного рода текстов, оттого их мнение о том, что же было самое интересное из прочитанного в минувшем году, будет резко отличаться от, так сказать, «официальных итогов», выраженных в виде многочисленных литературных премий, выраженных, в свою очередь, разными денежными суммами. Наши итоги иные – они о том, что из опубликованного в 2006 году понравилось отдельным людям, профессиональным читателям словесности.
Начнем с мнения художника, но художника, теснейшим образом связанного с миром книг. Виктор Пивоваров – классик советского неподцензурного искусства, представитель школы «московского концептуализма», один из самых знаменитых русских художников современности – помимо всего этого, известен миллионам читателей как иллюстратор. Его иллюстрации к детским книгам 60-80-х годов считаются одними из лучших образцов жанра, достаточно вспомнить пивоваровскую работу со сказками Андерсена. Иллюстрировал Пивоваров и «взрослые» поэтические книги – своих друзей Генриха Сапгира и Игоря Холина. Неудивительно, что книга, написанная художником, классиком русского искусства, стала одним из тех изданий прошлого года (точнее – это переиздание), которые выделил Виктор Пивоваров.
Виктор Пивоваров: Дело в том, что я не в состоянии сейчас вспомнить, какие книжки я прочел за этот год. Поэтому я скажу о двух, которые я прочитал в самое последнее время, и которые действительно достойны упоминания.
Первая книга, которая обречена войти в историю культуры и в историю литературы, хотя это - абсолютно новая книга, которая только что вышла, и казалось бы, не прошла испытание временем. Это биография Иосифа Бродского, написанная его ближайшим другом поэтом и литературоведом Львом Лосевым - литературная биография. Книга замечательная, необычайно тонкая, необычайно корректная. И для меня лично было особенно поразительно огромное количество совпадений чисто поколенческих – совпадений идей, мыслей и чувств, которые Бродский выражает в своей поэзии, и которые, конечно, я знаю как стихи. Но Лев Лосев структурировал главные идеи поэзии Бродского. И книжка, безусловно, замечательная.
Вторая книга принадлежит к числу совершенно классических книг. Но, как это часто бывает, мы очень значительные вещи не замечаем. Мы к ним привыкаем, и они, так сказать, существуют в библиотеках сами по себе, редко, когда мы к ним обращаемся. Это книга Ильи Репина «Далекое и близкое». Книга, конечно, знакома практически любому художнику. Во всяком случае, я ее читал в ранней юности, когда я учился еще в художественном училище. Сейчас я ее купил, вышло ее переиздание. И я ее купил, с огромным удовольствием предвкушая чтение. И, тем не менее, для меня было огромной неожиданностью перечитать эту книгу.
Прежде всего, конечно, замечательно то, что такой большой художник, великий художник вообще пишет. К сожалению, Репин очень мало говорит о своем творчестве. Практически он упоминает там только... даже не упоминает, более-менее подробно он пишет о работе над «Бурлаками на Волге». А о других, самых важных своих картинах он в этой книге не пишет ничего. Он пишет о своих друзьях-художниках, о Стасове, замечательная глава о Льве Толстом, который стал одним из главных героев его творчества. Но самое захватывающее – это, конечно, воспоминания Репина о детстве. И это поразительно. Он родился в Чугуеве, как известно, вырос в очень простой семье: его отец продавал коней, мама была из крестьян. Окружение очень жестокое. Но как мог в этой среде вырасти такой чувствительный, нежный, сентиментальный мальчик – это совершенно не укладывается в голове.
В любом случае, я просто с огромным удовольствием перечитал эту книгу. И советую всем, кто любит искусство, обратить на нее внимание.
Кирилл Кобрин: Если Виктор Пивоваров работает с книгой, как художник, «иллюстрируя слова», то отношение Анны Воздвиженской к слову более жесткое, даже, быть может, жестокое. Анна Воздвиженская – редактор, заведующая отделом критики «толстого» литературного журнала «Октябрь». Оттого, наверное, в ее «избранном» за 2006 год больше книг, относящихся к тому, что называется «литературой» в более узком смысле.
Анна Воздвиженская: Мне запомнился рекламный лозунг одной из российских телевизионных компаний или каналов. Там было сказано: «Новости - наша профессия». Если исходить из этой странной логики, то профессия чуть ли не каждого филолога, а уж тем более редактора – это чтение. Невольно сам себя представляешь одним из героев «Сказки о Тройке» братьев Стругацких, который был профессиональным читателем амфибрахия. И, может быть, поэтому наибольшее впечатление оставляют книги, которые, так или иначе, пусть в самом даже положительном смысле этого слова, обманывают наши читательские ожидания. Вот одной из таких книг для меня, безусловно, стал роман Джона Ирвинга «Молитва об Оуэне Мини», который выпустила «Иностранка» в переводе Вадима Прахта. Роман написан почти 20 лет назад, и по всей видимости, задумывался как история духовных (я не побоюсь этого слова) исканий целого поколения американцев, родившихся в 50-е годы прошлого века. Ну и как история человека, который ищет и обретает Бога. На деле, когда я прочитала этот роман, мне показалось, что это одна из самых страшных антихристианских и антирелигиозных книг, которые мне вообще когда-либо доводилось читать. Это история о том, как заявленный как современный спаситель Оуэн Мини (так, по крайней мере, его позиционирует Ирвинг) последовательно отнимает у своего друга Джона Уилрайта (героя-рассказчика) все, чем тот когда-либо обладал. Он убивает его мать, он лишает его иллюзии об отце, которого герой не знает, он отнимает у него даже детскую игрушку - отрывает когти у его броненосца. И в итоге он лишает его самого главного и совершает самый страшный поступок – он лишает его смерти и, таким образом, лишает его судьбы. Точно так же совсем не совпал с моим читательским ожиданием роман Ольги Славниковой «2017». Когда роман только был опубликован издательством «Вагриус», то не было критика, который бы не отметил в своих сочинениях, что это роман об уральских «хитниках» – так называются люди, которые незаконно добывают золото и драгоценные камни на Урале. Более того, та же самая информация заложена и в аннотацию, и даже вынесена на обложку этого романа. Но при ближайшем рассмотрении выяснилось, что ни к «хитникам», ни к Уралу этот роман не имеет никакого отношения, поскольку он вообще не имеет отношения к пространству. Это, скорее, роман о времени, которое (и автор это неоднократно подчеркивает) стоит, как вода в стакане, и слои этой воды могут перемешиваться, однако они никогда и никуда не вытекают. Ключевое понятие этого романа, которое тоже было заявлено неоднократно в критических работах, - «прозрачность». Однако на самом деле (так, по крайней мере, показалось мне) ключевое понятие романа – «подлинность», и столкновение подлинности и мнимости. Это достаточно абстрактно, однако именно так мне показалось.
Как несостоявшийся библиофил, не могу не отметить, что как раз оправдавшая ожидания книга была выпущена в этом году издательством «Новое литературное обозрение». Это, с одной стороны, переиздание, а с другой стороны, это издание уникальное повести братьев Стругацких «Улитка на склоне», с подзаголовком «Опыт академического издания». Думаю, что, как было принято выражаться в прежние времена, это блестящий подарок не только любителям фантастики, но и истинным библиофилам. Такую книжку каждый с удовольствием поставит на свою книжную полку.
Кирилл Кобрин: Перенесемся из России в другую «великую литературную державу» - во Францию. Здесь, как и в других европейских странах, и в Америке продолжается мода на роман, литературно выражаясь, «бурный роман с романом». Причем, речь идет не о коммерческих романах – их любят так же, как и всегда – нет, в Европе и в Америке в моде, так сказать, «серьезные романисты»: Мартин Эмис, Салман Рушди, Пол Остер и другие. Поэтому то, что многие французские читатели сочли главной книгой прошлого года роман, «серьезный роман» – не удивительно. Удивительно другое – этот роман написал иностранец, но написал на французском языке. Рассказывает наш корреспондент в Париже Семен Мирский.
Семен Мирский: Литературную продукцию во Франции считают, как в России цыплят, - по осени. В сентябре, с окончанием сезона летних разъездов, началом учебного года и возобновлением в полном объеме экономической деятельности на первых страницах литературных приложений газет и журналов неизменно фигурирует один вопрос: сколько? То есть сколько романов предложат благосклонному читателю французские издатели. Речь идет именно о романах, а не о сборниках рассказов, воспоминаниях, эссе и так далее. Из года в год, будто починяясь таинственному закону нарастающего плодородия, количество новых романов, публикующихся во Франции, неуклонно растет, составив в этом году 650. Как сориентироваться в этом безбрежном океане, найти те книги, которые необходимо прочесть, оставив остальные за бортом? Дилемма не из простых.
Но в этом году во Франции произошло нечто из ряда вон выходящее, и даже единственное в своем роде. В течение считанных недель книга, написанная 38-летним американцем по имени Джонатан Литтелл, стала не просто бестселлером, но затмила собой все остальные. Тот факт, что Литтелл, который провел первые 15 лет своей жизни во Франции, написал свою книгу по-французски, может лишь частично объяснить головокружительный успех романа, название которого можно перевести как «Благосклонные». К моменту выхода в эфир нашей передачи число проданных экземпляров этой книги приближается к 500 тысячам. Да-да, к полумиллиону. Добавим, что в книге 900 страниц, и попытаемся в считанных словах рассказать, что это за книга, удостоившаяся, кстати, большой премии Французской академии, а заодно и легендарного «Гонкура».
Роман «Благосклонные» - это книга о Второй мировой войне, причем повествование сначала до конца ведется немцем, юристом по образованию, офицером SS по имени Максимилиан Ауэ. Штурмбанфюрер Ауэ побывал в Полтаве, в Киеве, на Северном Кавказе, в Сталинграде, где был тяжело ранен. Был эвакуирован в тыл, выжил. А после войны под чужим именем переехал во Францию, где благополучно жил, являясь директором фабрики по производству кружев. Максимилиан Ауэ рассказывает о пережитом и увиденном без тени раскаяния, а видел он такое, чего нормальный человек и вообразить не может. Например, Бабий Яр, массовый расстрел киевских евреев.
После появления романа «Благосклонные» историки уверяли, что Джонатан Литтелл не всегда верен исторической правде. На что автор, крайне редко и неохотно дающий интервью, ответил, что «у писателя другие задачи, чем у историка, и решает он эти задачи по-иному». С кем только ни сравнивают Джонатана Литтелла в эти дни - с Томасом Манном, с Жаном Жене и Стендалем. Многие критики считают, что отныне писать о Второй мировой войне без оглядки на эту книгу будет столь же немыслимо, как говорить о войне 1812 года без упоминания великой эпопеи Льва Толстого. Пусть французские критики и преувеличивают, но громадный том «Благосклонных» читается на одном дыхании. Во Франции в истекшем году произошло культурное событие исключительной важности, значение которого выходит далеко за пределы так называемого «книжного рынка».
Кирилл Кобрин: Другие романисты – в отличие от нарушителей литературного спокойствия – провели ушедший год вполне рутинно: сочиняли книги, издавали их, заключали договоры на новые, встречались с читателями.
Наш корреспондент Александра Вагнер побеседовала с известным американским писателем Майклом Каннингемом, автором романа «Часы», не только получившего Пулитцеровскую премию в 1999 году, но и положенного в основу знаменитого фильма. Каннингем в 2006 году романов не издавал, потому разговор шел о прошлом, а не о настоящем.
Александра Вагнер: Вы получили образование по специальности «английская литература» в двух университетах – Стэндфордском и в Айове. Вы планировали стать писателем с самого начала?
Майкл Каннингем: Я хотел этого больше, чем чего-либо другого. Ничего не могло остановить меня, когда я начал писать.
Александра Вагнер: Расскажите, как началась ваша литературная карьера?
Майкл Каннингем: Я опубликовал одну из глав своего романа в журнале «The New Yorker». От многих редакторов я слышал, что текст им понравился. И как только я начал думать, что моя работа имеет смысл, в редакцию позвонил издатель и сказал: «Мне так понравился отрывок, что я опубликую весь роман».
Александра Вагнер: Сейчас, когда вы издали несколько романов, какая из книг вам дорога больше других?
Майкл Каннингем: Моя любимая книга – это всегда та книга, которую я пишу. Потому что ее я чувствую лучше других. Человек всегда больше знает о том, что он делает в данный момент, лучше чувствует, где необходимо добавить.
Александра Вагнер: Возможно, у вас, как у писателя, есть какое-нибудь особое послание, которое вы хотите передать читателям с помощью своих романов?
Майкл Каннингем: На самом деле я больше не учу своих читателей. Я просто пишу для людей, которые еще более раскрепощенные, чем я. Я рассказываю истории, которые произошли на самом деле и прямо сейчас. При помощи своих романов я пытаюсь подружиться с читателем, понуждаю сопереживать, приоткрыть тайну жизни других. А в этом огромном мире это – немало. Мне кажется, что читатели – это граждане интернационального государства. В большинстве стран, куда я приезжаю, я встречаю интеллигентных, любопытных и жаждущих дискуссии людей. Это и есть то, чего я требую от читателя. А эти качества не зависят от того, граждане ли это Чехии или Японии.
Александра Вагнер: У каждого писателя свой источник вдохновения. Что нужно лично вам, чтобы начать писать новый сценарий или роман?
Майкл Каннингем: Мне нужно остаться одному. Каждое утро я встаю и отправляюсь в кабинет. Четыре или пять часов я непрерывно работаю. Чтобы писать, мне не нужно сидеть в кафе или лежать в парке на лужайке. В конце рабочего дня я отправляюсь на улицы Нью-Йорка – города, который я очень люблю. После того, как я вдоволь насладился одиночеством, мне нужно почувствовать реальность. Мне нужно быть в гуще самого большого и самого шумного места.
Александра Вагнер: Вы ищите на улицах Нью-Йорка людские истории, которые потом описываете в своих книгах?
Майкл Каннингем: Человеческие истории есть везде, стоит только внимательно посмотреть вокруг – множество людей, и у каждого – своя история.
Александра Вагнер: Во время встречи с читателями, которая проходила в Американском центре в Праге, Майкл Каннингем прочитал свой новый рассказ. На нескольких страницах от руки был написан текст: история любви болгарина и американки. Писатель сказал, что этот рассказ войдет в новую, задуманную им книгу. Название ей он еще не придумал, но это будет 12 рассказов о любви. «Без влюбленности мы ничего не можем сделать!», - воскликнул Майкл Каннингем. За его страсть рассказывать душераздирающие рассказы о любви его прозвали «женским писателем».
Почему в своих книгах вы чаще описываете женские судьбы?
Майкл Каннингем: Потому что я люблю женщин. Они меня очаровывают. Моя мать – женщина, мой лучший друг – женщина. Что бы я ни писал, я всегда опираюсь на то, что я знаю. Если я пишу о женщинах, значит, я знаком со многими из них. Можно сказать, что я использую их, чтобы постараться понять женский характер.
Александра Вагнер: Почитатели творчества Майкла Каннингема чаще всего задавали вопросы о самом известном его романе «Часы». Писатель признался, что роман Вирджинии Вулф «Миссис Дэллоуэй» его самая любимая книга из детства. Положив в основу книги «Часы» историю писательницы и ее романа, автор выиграл дважды – он прославился на весь мир, а после присуждения Пулитцеровской премии навсегда был вписан в мировую историю литературы.
Кирилл Кобрин: У Бориса Дубина - уникальный читательский опыт. С одной стороны, он – автор многочисленных работ о Борхесе, Октавио Пасе, Переке и десятках других писателей. В то же время, Дубин – известный переводчик, давший российскому читателю образцовые издания, например, все того же аргентинца Хорхе Луиса Борхеса. Наконец, он – известный социолог, сотрудник «Левада-Центра». В сферу его научных интересов входит и такой предмет, как «социология чтения». Итак, лучшее, что прочел в минувшем году культуролог, переводчик и социолог чтения Борис Дубин.
Борис Дубин: Я не историк литературы и не литературный критик. Критик бы там провел какие-то параллели, протянул бы линии: кто от кого зависит. А мне важнее другое. Как Анненский говорил: « Я люблю все, чему в этом мире / Ни созвучья, ни отзвука нет ». Мне ближе совсем одинокие авторы, которые каждый в одиночку ищет то, что он ищет. По-моему, самое замечательное, что было в этом году, если брать русскую прозу, - это была книга Александра Гольдштейна «Спокойные поля». Автор умер – говорить о нем трудно. И секрет, который он нашел... кто-нибудь потом еще об этом скажет, но сегодня это поразительное единение поэзии и правды, которое, может быть, ищет каждый человек, пишущий и прозу, и поэзию, из прозы переходящий в поэзию и из поэзии – в прозу. Он сумел сплавить свой единичный опыт со стихией языка, и при этом находясь в таких условиях, что ни для языка, ни для поэта, ни для него, как человека, это было совершенно непереносимо. Он умер, а то, что он написал, живет, будет жить и будет продолжаться. Другая книга, перекликающаяся, может быть, с этой, - это книжка английского прозаика Брюса Чатвина, которая называется «В Патагонии». Брюс Чатвин бросил все свои, в общем, довольно замечательные дела, надо сказать, в Англии. Он преуспевал в оценке искусств, он был настоящим оценщиком на «Sotheby's» и отбирал там импрессионистов. У него был потрясающий глаз. Он бросил это. Он работал в отличных английских газетах и журналах – он бросил это. И он поехал в страшную страну – в Латинскую Америку, в Аргентину и Чили, как он ее назвал, в Патагонию – за следами от своего собственного детства. У него была такая шкурка с мехом с детства, про которую бабушка ему сказала, что это мамонт, который был в Южной Америке. Ну, откуда в Южной Америке мамонты?.. И вот он двинулся на поиски этой шкурки с шерстью, и нашел там то, что может найти каждый писатель, если он идет до конца. Он нашел новую прозу. Она называется «В Патагонии», она издана в издательстве «Логос», в переводе Ксении Голубович на русский язык. И я очень всем советую... ну, не просто советую, а очень был бы рад, если бы люди прочли эту прозу.
Кирилл Кобрин: Нет ничего дальше от обычного читательского восприятия, чем восприятие профессионального писателя. Там, где читатель сострадает, писатель видит технические огрехи или (значительно реже) достоинства собрата, конкурента по перу. А уж оказавшись в роли рецензента, писатель и вовсе бывает неумолим – и дело не только в профессиональное ревности. Петербуржец Самуил Лурье – автор нескольких книг эссеистики и публицистики, по совместительству – суровый рецензент.
Самуил Лурье: С точки зрения человека, который находится... я не знаю, когда я ходил в театр, то это называлось, может быть, ложа бенуара, а может быть, даже просто галерка, я сижу где-то сбоку, и очень далеко, поэтому я не могу давать исчерпывающую оценку. Но, действительно, испытываешь шок. Вот я – провинциальный критик, приезжаю в Москву, в магазин «Библио-Глобус», и сначала так распахиваются глаза – такое количество шикарных обложек, такие названия. И кажется: «Ах, Господи, будь у меня деньги, то я бы сейчас все купил». А потом походишь минут 15 и думаешь: «Будь у меня деньги, то я, может быть, и ничего тут особенного и не купил». А потом, еще через 10 минут, я прихожу к мысли, что, пожалуй, почти все, что здесь находится, не взял бы и даром. И уходишь с некоторым облегчением. Скажем, в этот раз, на прошлой неделе в «Библио-Глобусе» я увидел только одну книжку, которую я хотел бы купить, будь у меня деньги, - это была сказка Сергея Козлова «Ежик в тумане», с замечательными рисунками Норштейна, его замечательного соавтора. За весь год было три книжки, наверное, которые мне точно нужно было прочесть, а без всего остального я легко бы обошелся. Ну а если по порядку, то тут тоже все очень просто и конкретно. Я думаю, что лучшей стихотворной книжкой была книжка Алексея Цветкова «Шекспир отдыхает» - стихи высочайшей пробы. Автор переживает какой-то свой внутренний кризис, но на качестве стихов это не сказывается. В области истории поэзии, а также политики, я думаю, что случилось очень большое событие. В «Библиотеке поэта», в большой серии, вышли, наконец, все стихотворения и поэмы Александра Галича. Меня поражает, конечно... то есть не поражает, а просто показывает, где и когда мы живем, что эта книжка вышла каким-то малюсеньким тиражом, еще даже не вся раскуплена, и абсолютно не наделала никакого шума, как будто и не было этого. Хотя это, вообще говоря, может быть, одно из самых больших событий жизни. Многие люди, я думаю, десятилетиями жили и думали, доживут ли они до того момента, когда Галича издадут в большой серии. А вот дожили – и никто не заметил.
Главные и замечательные книжки были, конечно... так называемые «нон-фикшн». Я думаю, что лучшей из них была книжка Мирона Петровского «Книги нашего детства». Переиздание через 20 лет. И дело не в том, что эта книжка про пять советских сказок – «Золотой ключик», «Волшебник Изумрудного города» и даже Маяковского «Сказка о Пете – толстом ребенке...», а это просто работа настоящего ума. Просто мыслитель и философ, ему все равно, вот он берет сказку Маяковского – и поднимается потом постепенно-постепенно, точно и скрупулезно исследуя ее, он показывает, что эта сказка на самом деле есть невольная автопородия Маяковского, которая отразила и кризис его поэтики, и катастрофу всей социалистической мечты. Замечательная книга. Ну, вы наслаждаетесь процессом мышления, и вам начинает казаться, что это мышление – ваше собственное.
Ну и такого же класса книга, мне кажется, - книга Марка Солонина «22 июня, или Когда началась Великая Отечественная война». Это тоже очень скрупулезное исследование про первые месяцы 1941 года, про контрудары Красной Армии с нечеловеческим тщанием, с какими-то цифрами толщины брони и так далее. Вот настоящий ум, ему же все равно, он начинает с пустяков, а все равно приходит к большим идеям. И постепенно становится ясно, что... ну, и так ведь известно насчет превосходства в технике у Красной Армии и так далее. А вот как ее побросали всю по дорогам, как отдали врагу и так далее, вот все-таки почему и как, и на цифрах – и постепенно становится ясно, что в 1941 году Красная Армия находилась в чудовищном политико-моральном состоянии. Что все эти разговоры о том, что Сталин был хозяином, при нем был порядок, а также вот он готовил страну к войне, - это было вранье, потому что к 1941 году Красная Армия не могла ни наступать, ни защищаться. Страна была обесчещена и изнасилована, и поэтому – небоеспособна. И сделалась боеспособной только впоследствии - благодаря чудовищным ошибкам, в частности, гитлеровских оккупантов, которые все-таки оказались еще гораздо хуже, чем тот террор, которому подвергалось население при советской власти, и благодаря еще некоторым причинам.
Ну и потом остается назвать книжку переписки Репина с Чуковским. Замечательную, вышедшую в Петербурге, книжку воспоминаний, статей и писем Владислава Глинки – был такой в Эрмитаже потрясающий знаток XVIII и XIX веков. Знаете, мне кажется, что русская и советская интеллигенция была еще более героической и несчастной в некоторых своих представителях, чем какая-нибудь дореволюционная, потому что они, помимо всего прочего, были еще совершенно нищими и бесправными, а тем не менее, жили совершенно такими же идеалами. И в этой книжке, в частности, есть его поразительные воспоминания, которые называются «Блокада», и они освещают эту катастрофу с совсем новой стороны.
Что касается прозы, то были разные экспериментальные книжки. Сергей Минаев – модная книжка, которая называется «Духless», Захар Прилепин – модная книжка «Санькя», и так далее. Но все это на самом деле... Чудовищная и отвратительная, ну, это отдельная рубрика даже, потому что каждый год выходят омерзительные произведения об Иосифе Бродском с тех пор, как он умер, две книжки в этом году Владимира Соловьева, которая называется «Post Mortem», и такое же омерзительное сочинение Проханова, где Бродский, правда, не главный герой, но заглавный, потому что роман Проханова называется «Теплоход «Иосиф Бродский». Это противно. Ну а кроме того, работали все эти фабрики – фабрика «Михаил Веллер», фабрика «Акунин», фабрика «Кунин», фабрика «Серия ЖЗЛ» и так далее. И вот все это блистает обложками. Я уж не говорю про всякие фэнтези. В общем, это все расцветом никак не назовешь. И проза, мне кажется, - лучший тут показатель, потому что просто нет русского романа, он прекратился, и уже давно. Я даже теперь теряю надежду, что он когда-нибудь возникнет. Стихи есть всегда. Документы всегда переиздаются. Масскульт своими фабриками работает. Все – как обычно. Это все не является событиями. Это все является какими-то салонными играми. Другое дело, что салон большой и фуршет обильный, но вообще говоря, это все такая литература – от фуршета до фуршета.
Кирилл Кобрин: Из мира традиционной, так называемой «бумажной» словесности переместимся в области высоких технологий. С каждым годом «сетевая литература» – во всех ее видах, от литературных интернет-журналов до персональных блогов – составляет все большую конкуренцию «бумажной». Минувший год не был исключением. Вот что, глядя в монитор 2006-го, увидела петербургский философ, арт-критик, переводчик и блоггерша Ольга Серебряная.
Ольга Серебряная: С одной стороны, в литературном Интернете можно выделить всем русским людям с детства знакомые структуры – КПСС и ВЛКСМ. Под «КПСС» я имею в виду замечательный ресурс www .magazines.russ.ru , который представляет большинство «толстых» журналов, которые публикуются не только в России, но и за рубежом на русском языке. Фактически этот ресурс для многих, в том числе и для меня, заменяет «бумажные» версии изданий, кто бы ни писал, как бы установленные всякие авторы, которые пишут уже много лет, все это можно прочитать в Интернете. Вот это такой «КПСС». Всегда можно узнать, о чем пишет «Новый мир», о чем пишет «Октябрь», «Знамя», «Нева».
С другой стороны, существует «ВЛКСМ». На мой сторонний взгляд, он представлен в Интернете сайтом polutona.ru, который издает регулярный журнальчик под названием «РЕЦ», и я очень люблю этот журнал читать, потому что он доставляет мне бесценную информацию, которую я, сидя в своей петербургской глуши, никогда не получу. А благодаря журналу «РЕЦ» я всегда знают, кто и с кем в современной, молодой литературе дружит. При этом литературное качество произведений, публикуемых в «РЕЦ», очень часто бывает высоким. «РЕЦ» отражает как бы такое состояние молодежи и при этом очень хорошо отражает, как молодежь перетекает уже во взрослых. Потому что большинство авторов и редакторов «РЕЦ» замечательным образом представлены уже в партийной печати, то есть на сайте www .magazines.russ.ru , в «толстых» журналах.
Но есть еще в Интернете, конечно, четко установленные ценности, типа газеты «Комсомольская правда». Это, конечно, сайт www .vavilon.ru Ничего нового-то он в основном не публикует, потому что это своего рода энциклопедия. То есть попасть для человека на сайт vavilon.ru, для пишущего, означает быть как бы записанным в скрижалях современной русской литературы. Каждый автор имеет там свою визитную карточку, ну и может обновлять страничку. Тем не менее, сайт vavilon.ru время от времени инициирует какие-то новые проекты, которые развиваются.
Вот в этом году меня особенно порадовал проект журнала – сборник литературных эссе, который называется «В моей жизни». Автором задается некая тема, например, «Интернет в моей жизни», или «Зима в моей жизни», или «Кошки в моей жизни». И человек 7-10 пишут на эту тему эссе. Честно говоря, когда я об этом узнала, я была очень обрадована. Ну, как бы эссе – это довольно, мне кажется, сегодня актуальная форма вообще в мировой литературе. И на самом деле журнал показал мне, насколько беспомощна русская литературная публика в этом жанре. Этот опыт чтения журнала «В моей жизни» был для меня радостным. Я поняла, что есть еще куда развиваться русской литературе.
Замечательным проектом, рожденным в прошлом году и развившимся в новом, показался мне проект «Стороны света», который, насколько я поняла, издается, публикуется, загружается в Интернет в Нью-Йорке. И вот этот проект показался мне единственным интернет-изданием, в котором я увидела руку редактора. Первым и наиболее постоянным источником литературной радости был для меня «Живой журнал», причем в русской его версии. Мне кажется, что сейчас, в такую пору, когда не понятно, как производятся эти огромные формы – форма «ЖЖ» – такой промежуточной литературы, как называла ее Лидия Гинзбург, такой полудневниковой, полуэссеистической заметки является (по крайней мере для меня) наиболее адекватным выражением такой странной нашей жизни.
И второе впечатление года, которое было для меня действительным счастьем, оно тоже пришло из Интернета. В 6-ом номере журнала «Знамя» был опубликован трактат Андрея Левкина «Счастьеловка». Честно, «бумажная» версия журнала «Знамя» до меня не дошла. Это вот та книга, которая, мне кажется, заслуживает того, чтобы стать книгой года.
Кирилл Кобрин: Среди заметных книг, изданных в минувшем году, - «Стихи про меня» моего коллеги Петра Вайля. Я побеседовал с автором 2006-го о других книгах этого года.
Петр Вайль: Я бы выделил одну книгу, и сейчас поясню – почему. То есть, естественно, я прочел больше, чем одну книгу. Но об одной я бы хотел сказать особо – это биография Иосифа Бродского, написанная Львом Лосевым. Она вышла в серии «ЖЗЛ» в «Молодой гвардии». И знатоки книгоиздательского дела говорят, что это единственный случай, когда заголовку, который по традиции составляет просто имя и фамилию, предпослан и подзаголовок: «Опыт литературной биографии». Это принципиальная позиция автора, который, в отличие от большинства биографических авторов, то есть не совсем не касается, но очень строго и осторожно касается личной жизни своего центрального персонажа. Это именно опыт литературной биографии, даже отчасти академического толка. Но вот именно это мне и кажется важным и примечательным. Не так уж много у нас на русском языке биографий, которые выдерживают такое благородство тона. Вот именно это я хотел бы подчеркнуть – благородство тона. Лосев нигде не впадает в такой повышенный биографический интерес.
И он счастливо избегает еще одной вещи, еще одного греха почти всех биографов. Я бы назвал вообще это «комплексом «ЖЗЛ». То есть это понятная вещь: когда человек приближается к своему герою, начинает погружаться в его жизнь, читать его дневники, письма, мемуары о нем, собирать материалы, то он становится ему настолько близок, что автор волей-неволей начинает становиться горой за своего героя и оправдывать его даже в неблаговидных поступках, в сомнительных поступках. То есть, короче, рисуется совершенно такой соцреалистический, оптимистический портрет. Лосев, притом, что он многолетний друг Бродского и один из очень немногих, кто хорошо его знал и в его советский период, и в его американский период, дружил и там, и там, и лучший, наверное, знаток стихов Бродского, он не впадает вот в эту крайность. Он сохраняет тон объективности. И я думаю, что в этом смысле, помимо того, что это вообще первая биография Бродского на русском языке, она еще является и отрезвляющим примером для многих биографов. Я не хочу сказать, что все биографии должны быть такими. Есть упреки в излишней академичности, и эти упреки вполне существенны, и вполне правомерны, и это тоже можно понять. Но то, что вот есть и такое, все-таки как-то дает пример многим авторам, которые уж слишком копаются в личной жизни своего героя.
Кирилл Кобрин: Таким образом, он избежал, так сказать, «стокгольмского синдрома» биографа, перестал себя отождествлять с героем.
Петр Вайль: Да-да.
Кирилл Кобрин: Но эта биография совершенно противоположная той, в общем, тоже на самом деле очень хорошей книге Рейфилда о Чехове, где нет почти ни слова о творчестве и литературе, зато есть о жизни.
Петр Вайль: Да. И Рейфилд при этом сразу говорит, если помните, буквально на первой же странице он сразу заявляет об этом. И, действительно, я бы сказал: «Если вы хотите знать о книгах Чехова, то возьмите две книжки Чудакова – «Поэтика Чехова» и «Мир Чехова». Если вы хотите знать о личной жизни Чехова, то возьмите Рейфилда. Кто-нибудь когда-нибудь, вероятно, напишет и о личной жизни Бродского. Но, как известно, он наложил запрет на публикацию и изучение множества документов в своей жизни, по-моему, на 50 лет. Так что это произойдет... мы с вами этого не прочтем, по крайней мере, Кирилл.
Кирилл Кобрин: Но две книги уже написаны о личной жизни Бродского в том или ином виде. Я имею в виду книги Соловьева.
Петр Вайль: Да, но понимаете, говорить о книгах Соловьева сколько-нибудь всерьез не приходится, конечно.
Кирилл Кобрин: Вы знаете, я беседовал, скажем так, не то что о литературных, а именно о книжных итогах года с людьми разных профессий, так или иначе имеющих отношение к книгам, к литературе. Почти никто, практически никто не назвал романов и вообще того, что называется «фикшн» или «художественная литература». Эта тенденция, в общем, очень распространена, и становится как бы даже неприличным читать художественную литературу. А что вы скажете?
Петр Вайль: Вы знаете, все дело в том, что вы разговаривали с людьми, к литературе, так или иначе, причастными. Конечно, популярность «нон-фикшн» растет ежегодно, и этому есть, разумеется, объяснение – что в течение ХХ века все идеологии были проверены, пардон, «на вшивость», и все этой проверки не выдержали. И человек разочаровался в идеологическом слове, а как следствие – разочаровался в вымышленном слове. И литература факта выходит наверх.
Но все же для массового читателя, я думаю, никогда не будет побежден роман. Читатель все равно хочет романов. И если вы спросите любого редактора «толстого» журнала литературного, традиционного, то он вам скажет, что «нет-нет, конечно, мы ищем везде романы, и читатель ищет романы». А вот у публики интеллектуальной, конечно, растет процент биографий, мемуаров, дневников, истории и так далее.
Кирилл Кобрин: Завершая программу о полюбившихся текстах минувшего года, нельзя не остановиться на еще одном виде словесности, самом древнем из всех. Литература начиналась с мелодекламации, и если сейчас критики и писатели морщат нос при упоминании о литературных достоинствах тех или иных песен, то нам, читателям и слушателям, имеющим свое частное мнение, можно совершенно спокойно не обращать внимания на проявления жанровой зависти.
Одним из значительных событий в словесности 2006 года стал новый альбом группы «Аквариум» - «Беспечный русский бродяга». Многие песни этого альбома возвращают знатока творчества Бориса Гребенщикова на 25 лет назад - во времена легендарного «Треугольника», проникнутого духом поэзии обериутов. На «Беспечном русском бродяге» есть песня, будто написанная специально для нашей передачи – о тех самых людях, которые в 2006 году читали книги, о «духовных людях».
« Духовные люди - особые люди.
Их сервируют в отдельной посуде.
У них другая длина волны
И даже хвост у них с другой стороны.
Если прийти к ним с насущным вопросом,
Они могут выкурить тебя с папиросом.
Ежели ты не прелюбодей,
Лучше не трогай духовных людей».
Кирилл Кобрин: «Духовные люди» - о тех, кто читает книги.
Передача о тех, кто читал книги в 2006-ом, завершена. Мы прощаемся с вами и желаем много хорошего чтения в новом году.
