Владимир Тольц: В эфире очередная передача, посвященная 90-летию Февральской революции 1917 года.

Мы уже рассказывали в наших программах о состоявшемся в понедельник в Москве представлении ре-публикации в «Российской газете» написанного почти четверть века назад сочинения Александра Солженицына «Размышления над Февральской революцией».

Как известно, «Размышления» эти являются синтезом глав, изъятых Александром Исаевичем Солженицыным из его эпопеи «Красное колесо». Написаны они были еще тогда, когда автор находился в изгнании, когда существовал еще Советский Союз, в котором разбухал извечный российский нарыв противостояния народа и власти, и Александр Исаевич полагал, что третья мировая война, сражение между демократией и мировым коммунизмом, Западом уже проиграна. С тех пор много воды утекло. Государственный коммунизм в СССР рухнул, исчез и Советский Союз, вождей которого в свое время безуспешно пытался вразумить Александр Исаевич, сам он переехал из Вермонта в Россию, где его стали издавать и переиздавать, и даже в Думе заслушали. По ходу всех этих пертурбаций изъятые автором из «Колеса» главы, не пропали, но были с тех пор несколько раз опубликованы, в том числе и в Интернете. Но многие ли их прочли? Я уж не говорю о «Красном колесе», которому, вопреки первоначальному замыслу автора, похоже, не суждено докатиться до Октября 17-го. – Судя по интервью Наталии Дмитриевны Солженицыной, повествование завершится где-то в апреле рокового для России года. Тут очевиден некий парадокс: Александра Исаевича даже в школе теперь «проходят», но видно проходят как-то мимо… По крайней мере, я почти не встречал таких, кто прочел бы все до сих пор опубликованные главы «Колеса». В чем тут дело? – спрашиваю я у культуролога и социолога, сотрудника Левада-Центра Бориса Дубина.

Борис Дубин: Насколько я могу судить по нашим опросам, конечно, это слишком большая рыболовецкая сеть, она не ловит небольшие группы, которые могут быть объединены каким-то новым интересом или каким-то ретроспективным интересом к Солженицыну. Но если брать такие более общие вещи, то, конечно, Солженицын не относится к числу читаемых сегодня писателей в любых кругах, это касается и более образованных и менее образованных, если говорить о них как о массовых. У самих его исторических романов с самого начала в более подготовленной среде российской, которая все-таки читала самиздат, тамиздат, отношение к этим романам было чрезвычайно сдержанное, как к литературе и сдержанное, как к историческому источнику. Возможно, это повлияло на дальнейшую судьбу этих вещей после того, как они были опубликованы в относительно свободных условиях, стали доступными и так далее. Это был краткий период, когда имя и слово Солженицына, по крайней мере, несколько его основных вещей, «Архипелаг ГУЛАГ» прежде всего, создали информационный прорыв в Советском Союзе. Он прошел, он прошел очень быстро.

Тогдашняя идея и расстановка сил, с одной стороны, советское, с другой стороны – коммунисты, которые угрожают возвратить это самое советское, противостоящие им реформаторы, их голова сначала Горбачев, потом Ельцин. Вся эта конфигурация ушла, и очень быстро ушла в прошлое, большинство россиян об этом не хотят вспоминать. Сейчас 90-е годы – это большая широкая черная полоса, которую не хотят вспоминать большинство живущих в России. Это касается фигур Ельцина и Горбачева, это касается самой темы реформ, это касается тех вопросов, которые все-таки в тогдашней прессе и средствах массовой информации и на телевидении были подняты, пусть очень грубо, публицистично, поверхностно, но были подняты. Вся эта композиция, она ушла в прошлое и россияне не хотят к ней возвращаться. Поэтому сегодня вокруг события юбилея Февральской революции возможность вернуться к обсуждению некоторых важных тем, почему вслед за Февральской была Октябрьская, почему одна не победила, а другая победила, но таким образом, как она победила, чего это стоило, а соответственно, и судьба фигуры Солженицына, идей Солженицына, книг Солженицына, возможность сегодня вернуться к этим темам, в сколько-нибудь широком обсуждении, я такой возможности не вижу. Хотя она была бы далеко небесполезна и какие-то аспекты обсуждения мне и самому были бы чрезвычайно интересны.

Владимир Тольц: Между тем, представления современных россиян о том, что произошло 90 лет назад, в феврале 17-го, мягко выражаясь, весьма приблизительны. Вот лишь часть ответов об этом, которые по моей просьбе получила в Петербурге Татьяна Волович.

- Роспуск думы, Временное правительство три штуки было и большевики устроили бучу, скандал и прочее.

- Сковырнули Николашку, создалась вроде буржуазная республика, паршивая и бесполезная. Потому что те, кто пришел к власти, ее с толком не использовали. Народ продолжал бунтовать, потому что смена царя на Временное правительство ничего не дала. И, как результат – 25 октября.

- Без понятия, на самом деле.

- У нас с историей не очень хорошо.

- Просто в школе учились, она нужна была, а после школы не нужна и забылась.

- На самом деле хотелось бы знать побольше, но времени нет.

- Вы прочитайте Солженицына, и вам все станет ясно. Все началось раньше, чем в 17-м году. Тогда были приняты такие решения, что Россия бы стала самой демократической страной. Надо было не так резко все делать.

- То, что освещалось в школе – не совсем правда. А верных источников я, наверное, не искала.

- Революция была февральская, свержение царя.

- Революция была. Сейчас загружена настолько, что не помню.

- Взятие Зимнего.

- Это вообще было в октябре.

- Тогда ошибочка вышла. Уже давно в школе не учился.

- В школе проходили по истории, конкретное событие забыла. Передачу недавно смотрела о Февральской революции, если честно, не очень прониклась.

- Революция, монархия сверглась, якобы демократическая революция произошла и все пошло не так, как запланировано.

- Красная смута пришла на сторону дебоша. Короче, я не за красных, я за белых.

- Переворот случился царского режима на советский режим.

- Нет. Про Октябрь знаю, а про Февраль смутно.

- Для меня это сложно, плохое восприятие гуманитарных знаний у меня.

- Почти ничего, потому что в школе в мое время этому вопросу было уделено очень мало внимания. Это был период блокадный, освещались другие события.

- Я знаю только в пределах школьной программы, больше я ничего не знаю. Во-вторых, я приехала из Белоруссии. Поэтому если у вас сейчас изучают, то у нас каким-то образом мое поколение еще изучало, а сейчас я не знаю, изучают или нет в школе Февральскую революцию.

Владимир Тольц: Февральскую революцию, как я уже сказал всюду, не только в школе, «проходят», а не изучают. И на этом фоне идея заново переиздать солженицынские размышления над ней, причем гигантским тиражом в 4 с половиной миллиона экземпляров имеет, казалось бы, колоссальный просветительский смысл. Правда, главный вопрос тут: сколькими людьми это окажется прочтенным? – он остается.

Борис Дубин: Я не думаю, что у этих ре-публикаций Солженицына будет такой большой, сильный социальный отзвук. Вряд ли. Судя по всему, и этот круг идей, и фигура Солженицына как такого рупора свободной мысли, главной силы, главной символической фигуры в противостоянии всему советскому, весь этот комплекс идей, символов, он ушел с переднего края общественного сознания. И в общем даже в более-менее узких группах интеллигенции, интеллектуалов, я не думаю, что эта ре-публикация будет большим событием. Хотя само по себе событие Февральской революции и возвращение к опыту того, что не удалось, было бы чрезвычайно актуально. Другое дело, что мало кому из общественных сил сегодня, тем более государственным средствам массовой информации эта тема нужна и важна. Наверное, эту точку отметят и не более того. Я тут не жду серьезных информационных поводов и серьезных, сильных, заинтересованных, глубоких, аналитичных или хотя бы по партийному страстных информационных высказываний.

Владимир Тольц: Воспроизведение правительственной газетой сочинения четверть вековой давности имеет несомненно и актуальный политический смысл. Это не скрывали в своих выступлениях участвовавшие в презентации новой публикации «Размышлений» супруга писателя Наталья Дмитриевна (сам автор, к сожалению, не присутствовал), уполномоченный по правам человека Владимир Лукин, кинорежиссер Андрей Кончаловский и директор Института российской истории академик Андрей Сахаров. Это же подчеркнули и издатели, сообщив, что солженицынские размышления будут в ближайшее время разосланы ими всем госчиновникам и депутатам. Как сказал главный редактор "Российской газеты" Вячеслав Фронин, «ввиду приближающихся парламентских и президентских выборов». Наталья Солженицына заметила, однако, про мужа:

Наталья Солженицына: Такие конкретности, как выборы, он об этом не думал.

Владимир Тольц: Но это замечание отнюдь не снижает политической окраски публичного представления старой солженицынской статьи. Тем более, что по словам Натальи Дмитриевны, Солженицын по-прежнему живо интересуется политическими событиями и остро на них реагирует.

Наталья Солженицына: Он действительно очень внимательно следит за тем, что происходит и очень болезненно воспринимает состояние страны. Он считает, что за последние годы сделано довольно много верных шагов во внешней политике и вернулся вес России, не надутый, а реальный. Но он очень озабочен тем разрывом, о котором сегодня говорили неоднократно, который реально присутствует, который никто не отрицает – это разрыв, который уметь слышать. Если власти его не услышат, то могут быть необязательно революционные, но тяжелые последствия. И кроме того это просто необходимо. Сейчас мир стал другой, он совсем другой, он не тот, что был в начале прошлого века. И при скорости тех процессов глобализации которые происходят, мы соскочим с карусели, нас не будет. Вот эта медленность реакции власти, она его очень беспокоит.

Владимир Тольц: Хотя с момента презентации прошло менее недели, уже сейчас можно с уверенностью сказать, что давние рассуждения Солженицына в ближайшее время могут оказаться предметом, если не прочтения, то уж по меньшей мере - цитирования в казенных речах и сырьем для формирования некоей политической линии. (По первому телевизионному каналу их уже назидательно цитировал Михаил Леонтьев, которого иные готовы воспринимать как телевоплощение аргументации и решимости «первого лица»).

Сами рассуждения нобелевского лауреата о Феврале 17-го несомненно достойны отдельного рассмотрения. (И в одной из передач мы обратимся к этому). Сейчас же стоит отметить то, на что обратила внимание супруга писателя Наталия Дмитриевна, отметив, что сейчас « некогда понимать, что было 90 лет назад, тем не менее, это необходимо», поскольку и в недавнем прошлом некоторые ошибки февраля были повторены.

Наталья Солженицына: Грандиозная ошибка была такая, она была и в феврале, была и сейчас: новая власть все свое внимание и все свои интеллектуальные и психические силы обращала на боязнь реставрации, на действия, которые должны были отрубить хвост или голову предыдущей власти. В то время как во время революции необходимо думать о том пути, который лежит впереди. И всем казалось, в 90-х годах тоже, что если убрать предыдущую власть, которая как бревно лежит на нашем пути, то дальше путь свободен и открыт. Но свободен - не значит легок. Свободен - это путь огромной ответственности и профессионализма, который не проявили наши лидеры перестройки, не проявили люди, которые верили в страну в начале 90 годов. Это самая главная ошибка. Кроме того, есть такое внешнее, это выглядит эмоционально, но на самом деле глубокие корни и очень русское явление. Февраль, картины февраля Александр Исаевич взял нисколько не из своего художественного воображения, а из этих сотен свидетельств. Это невероятная эйфория, разлитая на Петербург, вот в том самом тонком слое. Это эйфория, которая покрывала все. Вы знаете, атмосфера играет огромную роль, она убеждает тех, кто, может быть, сомневается, не только самих носителей. То же самое происходило в 91-м, то же самое происходило у нас. Эйфория – это не вина. Но во время эйфории люди не способны принимать здравых решений.

Владимир Тольц: «Эйфория 91-го», о которой говорит Наталия Солженицына, давно уже кончилась. Прошло более полутора десятков лет, страна и система ее управления (да и правители), в которых Александр Исаевич, рассматривая их с времен последнего царя и до последнего генсека, всегда и справедливо находил немало «профнепригодности», а то и попросту порочности, - все это поменялось. Ну, а если остановиться на «первых лицах», управлявших (или пытавшихся управлять) процессом изменений – эти поменялись, каждый и внутри себя, многократно. Если Горбачев из генсека-вседержителя плавно все-таки эволюционизировал в президента демократизирующегося общества, организм которого оставался обезображенным коммунистическими язвами (процесс этот был резко пресечен в августе 91-го), то «преображение» Ельцина из секретаря обкома в демократического «царя Бориса» было просто стремительным. О трансформации пригретого Собчаком малозаметного чекиста-коммуниста из захолустной дрезденской резидентуры в восседающего в царских хоромах строителя собственных яхт, резиденций, и вертикали собственной власти я уж не говорю. Солженицын за «отчетный период» да и за все 25 лет, отделяющих нас от написания им того, что ныне выдается за литературную и политическую новинку, изменился меньше. Он, судя по словам его жены, по-прежнему принимает близко к сердцу все беды России. Он по-прежнему считает, что отсутствие сильной верховной власти в ней может оказаться дополнительным источником этих бед. И по-прежнему готов эту власть вразумлять. Мне кажется, сейчас ей оказалось политически удобным продемонстрировать, что она почтительно слушает.

Естественное желание найти параллели сегодняшнего в прошлом, и уже процитированное замечание Наталии Солженицыной, что ее муж одобрительно относится к международной политике России, сразу породили далеко идущие выводы толкователей: итальянская «Стампа», к примеру, написала что «все громче звучат голоса тех, кто настаивает на том, чтобы нынешний лидер остался в Кремле, несмотря на противоречие конституции», и назвала нынешнюю публикацию «посланием царю Владимиру». Мне кажется, последняя фраза – типичный «испорченный телефон». Все-таки текст-то написан четверть века назад – Солженицын тогда и не подозревал о существовании в дрезденском доме советско-германской дружбы этого юного чекиста. И возьму на себя смелость еще одного предположения: вряд ли и молодой коммунист Путин мечтал в ту пору о шапке Мономаха. Так что писалось-то не для него лично, а вот для кого и для чего перепечатывалось «Российской газетой»?

Борис Дубин: Тут может быть самое было бы правильное попытаться предсказать реакцию Путина, если действительно основной адресат, скрытый адресат этого послания – это нынешний президент. Но тут реакцию предсказывать довольно сложно, поскольку слишком много переменных, которые нужно учитывать этой фигуре сегодня. Как именно весь этот круг переменных впишется в ре-публикацию этого текста, не могу предсказать. Не могу исключить, что примет к сведению и даже где-то упомянет. Потому что все-таки сейчас такая эклектическая идея собирания всего, что может так или иначе стать символом российской державы в ее нынешних претензиях и в ее нынешних запросах, в ее нынешних попытках себя представить наследницей всех великих держав, которые были на территории России за долгие столетия, я не исключаю, что приберут и это событие и попытаются найти ему место в большом музее или иконостасе. Не могу такого исключить. Но сама адресация, скажем, к депутатам сегодня с точки зрения их влиятельности в стране – это просто фигуры не существующие, они не влияют на общественное мнение ни в какой степень. Сами они может быть примут это в расчет, может быть даже будут обсуждать на своих собраниях. Но решение о третьем сроке главная фигура будет принимать, абсолютно невзирая на какие бы то ни было мнения каких бы то ни было депутатов, и возможность влияния этих депутатов на широкое общественное мнение сегодня любых, левых, правых, кроме тех, которые символизируют собой центр и партию власти, влияние их на общественное мнение никакое. Поэтому такая складывается ситуация гласа вопиющего в пустыне.

Владимир Тольц: Что ж, обращаться к «слепым поводырям слепых» Александру Исаевичу не привыкать! Его латентное желание «глаголом жечь сердца» чиновных людей столь же постоянно и бесспорно, как и антилиберальный пафос заново опубликованных ныне «Размышлений над Февральской революцией», в которых Солженицын винит в февральских и последующих бедах и монаршью власть, неспособную ни к подавлению, ни к реформам, и весь «правящий класс», который, по его словам, «потерял чувство долга», и забывший Бога народ, готовый к дележу чужого, и «ничтожных» вождей Февраля, как и монарх, «без боя сдавших страну»