Александр Генис: Сегодня, когда только один календарный листок отделяет нас от августа, лето в Америке входит в зенит. Месяц отпусков, когда все, начиная с президента, отдыхают на природе, теперь далеко не всем подходит – и по деньгам, и по расписанию. Эпоха авиалайнеров позволяет добраться до летних радостей в любое время года, и сегодня американцы редко берут отпуск целиком, предпочитая нарезать свои четыре, или - что чаще - две недели на маленькие кусочки. Формула американского отпуска выглядит так: вместо месячного курортного безделья – интенсивный уик-энд с добавкой.

Однако одна летняя традиция осталась неизменной: лучшее противоядие от жарких дней августа – поход в кино. Дело в том, что кинотеатры в Америке были первыми кондиционированными помещениями. Так, еще с 20-х годов и повелось, что дворец кино был в прямом смысле – отдушиной, где можно насладиться прохладой, а не только фильмом. С тех пор летний кинематограф - самый прибыльный сезон для Голливуда, который, с первых до последних теплых дней, заманивает зрителей бесконечной чередой боевиков-бестселлеров. На мой взгляд – и вкус – лучший из летний фильмов - кулинарный мультфильм «Рататуй», рассказывающий о крысе, достигшей своего высшего предназначения и ставшей поваром-виртуозом.

О том, как это произошло на глазах изумленных зрителей, мы беседуем с ведущим «Кинообозрения» «Американского часа» Андреем Загданским.

Андрей Загданский: Вы знаете, Саша, когда я смотрел фильм «Рататуй» - новую анимационную полнометражную картину студии «Пиксар», которая вышла под знаком Диснея, режиссер Бред Бёрд - и, как все в зале, смеялся, замирал и радовался, как в детстве, я подумал, что выдающаяся эта картина только за то, что она уравнивает больших, маленьких, взрослых, детей, серьезных и не серьезных людей в своей эмоциональной реакции. Это бывает не так уж часто, когда совершенно разные люди, с совершенно разным опытом, с совершенно разным возрастным багажом, каждый по своему понимает картину, но каждый по-своему рад, каждый по-своему смеется. Это совершенно замечательная эмоциональная щедрость, с которой сделана эта картина.

Александр Генис: Как говорил Мандельштам, «только детские книги читать». Я всегда считал, что нет ничего более глубокого, чем великая детская книжка вроде «Винни-Пуха». «Ратауй» на меня произвел впечатление, если не такое, как великий «Винни-Пух», то близкое к нему по той радости и наслаждению, которое я получил, глядя на каждый кадр фильма. Это необычайно богатое кино, его много.

Андрей Загданский: Вы чувствовали себя ребенком или взрослым?

Александр Генис: Я чувствовал себя кинозрителем. Наконец, я пришел в кино не для того, чтобы рассказать об этом фильме, а для того, чтобы получить удовольствие такое же, какое мы получаем, когда приходим в хороший ресторан. И эта параллель отнюдь не случайна.

Андрей Загданский: Когда я смотрел картину, я подумал, что вам, специалисту в области кулинарии, эта картина должна быть особенно близка, потому что речь идет о том, как устроен храм кухни, не просто кухня, а главная кухня – кухня в Париже, во Франции. Речь идет о самом элитарном ресторане, о том, как он устроен, какой у него порядок, как все организовано, как делается это великое действо, как происходит чудо появления нового, а, главное, всем нравящегося блюда. И вот это порядок, как будто ты заглядываешь за кулисы во время оперного спектакля, ты видишь, как это все делается. Мне кажется, что это все замечательно и на полном серьезе сделано в фильме. Фильм-то детский, но эта деловая часть абсолютно серьезно, абсолютно основательно рассказана.

Александр Генис: Надо сказать, что кухня и есть театр, а сейчас кухня превратилась в зрелищный спорт, поскольку по телевизору без конца показывают кулинарные шоу. Мы не столько едим, сколько сопереживаем тем, кто ест.

Андрей Загданский: И нагуливаем аппетит, таким образом.

Александр Генис: Особенно в Нью-Йорке, где еда стала безумием и хобби большинства взрослых обитателей этого города. Я только недавно понял, почему. Дело в том, что американцы гордятся двумя вещами – машинами и домами. Ни того, ни другого в Нью-Йорке нет. Люди здесь живут, в основном, без машин, и, в основном, в маленьких квартирах. Поэтому еда - это и статус, и престиж, и хобби, и мода, конечно. То есть «Рататуй» попал дальше некуда. И понятно, что это кино, которое мы увидим среди лауреатов «Оскара». Убежден в том, что он получит «Оскара» по анимации.

Андрей Загданский: Я думаю, что в этом смысле абсолютно гарантировано легкое плавание к этой цели. Может, мы расскажем, о чем картина, потому что не все видели ее. Мне кажется, что нужно обозначить две принципиальные вещи в этой картине. Первое - это то, что главный герой - это крыса по имени Реми. Эта крыса родилась с некоторым отклонением - у нее слишком сильное обоняние. И это слишком сильное обоняние обрекает Реми на очень скучную домашнюю работу - он работает тестером, он должен проверять для всего огромного крысиного клана доброкачественная еда, которую они подобрали на помойке, или нет. Но в определенный момент судьба поворачивается таким образом, что он оказывается в Париже, оказывается на кухне, и здесь проявляется его подлинный талант, поскольку обоняние делает его совершенно замечательным поваром. Он когда-то читал книгу замечательного французского повара и решил попробовать свои силы в этой области. Это история аутсайдера, которому, вроде бы, природой не даны никакие шансы добиться вершин. Классическая история.

Александр Генис: Золушка.

Андрей Загданский: Золушка.

Александр Генис: Но эта Золушка – крыса, и это, конечно очень сильный момент, потому что предыдущая, главная Золушка Америки была мышью – Микки-Маус. И это было революционным решением. Кто любит мышей? Вот американцы сказали, что да, серая демократическая мышка может победить всех принцесс и королей европейского сказочного мира. Следующий эволюционный шаг - это крыса. Но крыса - это самое страшное, что может быть, особенно, в Нью-Йорке, где мы крыс видим в метро, где крыс ненавидят все, крыс все боятся. Увидеть кухню, покрытую крысами, которые готовят еду для лучшего кулинарного критика Франции, это и страшно, и смешно. Надо сказать, что фильм изобретателен до бесконечности. Мультипликационная работа группы «Пиксар» вызывает у меня восхищение, потому что они куда изобретательнее, чем весь остальной Голливуд.

Андрей Загданский: Они изобретательны, у них есть замечательное качество – кураж. Они делают это с кайфом. Они любят то, что они делают. Вы говорите, что крыса - это такой сложный персонаж, как герой, который готовит на кухне. Но в этом есть и прелесть вызова - куда уж хуже? Сделаем героем крысу, заставим зрителя полюбить крысу. Чем труднее, тем почетнее.

Александр Генис: Полюби меня черненького, беленьким меня каждый полюбит.

Андрей Загданский: Кроме того, есть замечательная, пикантная деталь, что у крысы есть много общего с человеком. И мы, и крысы всеядны. Крысы едят все то, что есть человек.

Александр Генис: То есть - все.

Андрей Загданский: Рататуй, между прочим, это знаменитое французское блюдо.

Александр Генис: Рататуй - это очень любопытная история. Дело в том, что это Провансальское крестьянское блюдо, которое делается из тех овощей, которые сейчас, в данный момент созрели на грядке. То есть, строго говоря, у него нет постоянного рецепта. Что послал сезон. И это блюдо, которое готовят хозяйки, это не ресторанное меню. Ничего в мире вкуснее не бывает, чем рататуй, приготовленный прямо с грядки. Все зависит от исходного продукта. И в мультфильме рататуй готовит повар Келлер – лучший повар Америки с его знаменитым рестораном «Французская прачечная», которого позвали специально в этот фильм, чтобы он там работал консультантом. Надо сказать, что они страшно подружились со всей труппой, особенно с Бёрдом, и все люди, которые участвовали в этой труппе, учились готовить для себя, чтобы понимать, о чем идет речь. И всех их возили в Париж, чтобы показать, как едят по-настоящему во Франции.

Андрей Загданский: Я думаю, что они получили хорошую школу.

Александр Генис: Вы совершенно правы, когда сказали, что это фильм-кураж. Потому что получают удовольствие не только зрители, но и все герои, начиная, конечно, с крыс.

Андрей Загданский: Здесь есть еще одна тема. Здесь есть и классический Сирано де Бержерак. Ведь крыса не может просто готовить. Она готовит за кого-то – за мальчика, второго главного героя, который выдает себя за талантливого повара, каковым он не является. Таким образом, крыса - это такое правительство в изгнании, художник, который должен наступить на собственную гордость. Он теряет имя, он отказывается от авторства во имя жизни и процветания своего произведения искусства.

Александр Генис: Во всем этом меня поражает одно – длинный и сложный сюжет. И вот это, по-моему, особенность современного мультипликационного кино - оно не боится сложных историй. Это характерно и для группы «Пиксар», и для гениального кино Миидзаки, который делает самые необычные и самые странные абсурдистские мультфильмы, которые только бывают. Как вам кажется, не вступили ли мы в Золотой век анимации, второй, после Диснея?

Андрей Загданский: Может быть, потому, что мы научились делать так много, так сложно, так изобретательно, что это действительно переходит в новое качество. Обратите внимание: мы так долго говорили о картине, и мы ни разу не сказали, как картина нарисована. А нарисована она как раз абсолютно блестяще. И есть вещи, которые, может быть, самые сложные для анимации, и они сделаны совершенно безупречно. Две стихии – вода и огонь. И то, и другое сделано в картине совершенно безупречно. Огонь – настоящий огонь, вода – настоящая вода. В этом смысле ощущение новой достоверной трехмерной анимационной реальности совершенно исключительное. Плюс добавим к этому замечательную историю, блестящий диалог с замечательными, колкими, тонкими репликами, которые как стрелы летят в аудиторию, повисают там, запоминаются, их зрители уносят с собой. В общем, получается пиршество.

Александр Генис: Американские педагоги с горечью пишут, что бум, вызванный 10-летним триумфом «Гарри Поттера», лишь затемняет картину. Дети хотят читать «Гарри Поттера», а не вообще читать. Проглотив эту сказку, они возвращаются к телевизору, а вовсе не торопятся в библиотеку, на что надеялись все взрослые, начиная с самой Роулинг. Отсюда, увы, следует, что будущее книги по-прежнему ненадежно.

Недавно я в этом убедился, когда водил маму по врачам и подолгу торчал в разных приемных. Как все помнят, раньше там лежали журналы. Теперь они тоже есть, но ими никто не пользуется. Повсюду висят телевизионные экраны. И это значит, что, если нам нужно убить время, мы развлекаем себя картинками, а не буквами. В сущности, человечество постепенно, но быстро переезжает в более простой видеократический век, забывая более сложную письменную, а значит символическую систему потребления информации. В самом деле, картинку читать проще, чем страницу, и мы, ленясь делать усилия, разучиваемся любить книгу.

Чтобы этого не произошло, или, во всяком случае, не произошло так быстро, в Нью-Йорке, издательской столице страны, был устроен праздник книги, на котором побывала корреспондент «Американского часа», наш фестивальный специалист Рая Вайль.

Рая Вайль: Книжные выставки в Нью-Йорке не редкость, а вот книжный фестиваль, да еще в Центральном парке, устраивается впервые. Проходит он в районе 62-й и 72-й улиц, рядом со знаменитой своим прошлым летней сценой «Намбург Бэндшелл». Ее построили в 1923 году на деньги известного банкира, филантропа и музыковеда Элкана Намбурга. С тех пор она стала культурным памятником Нью-Йорка. Здесь выступали Джон Филлип Соуса, Дюк Эллингтон, Бенни Гудман, Ирвинг Берлин, Леонард Бернстайн, группа «Грэйтфул Дэд». Даже Мартин Лютер Кинг однажды произносил с этой сцены речь, и, наконец, именно здесь проходило прощание с Джоном Ленноном.

Сегодня сцена Бэндшел предоставлена в распоряжение книжного фестиваля. И поскольку организаторы его - голливудская компания, все устроено с голливудским же размахом. И актеры известные приехали, и музыканты, и даже клоуны. Что касается книг, то авторы привезли их со всех концов Америки. Пока играет рок-группа известного актера Алекса Скуби, недавно выпустившего свой первый сольный диск, я беседую с одним из победителей нью-йоркского книжного фестиваля Майклом Ваккаро. Именно его книга - «1941: Великий год в истории спорта» - получила первый приз в разделе нон-фикшн.

Майкл Ваккаро: Этот фестиваль - замечательная возможность для авторов представить свои работы широкой публике. В Центральном парке всегда многолюдно, а тут еще день такой славный, редкий для нью-йоркского лета, влажности почти нет. Можно посидеть в тени деревьев с холодным соком из свежих фруктов, послушать музыку или отрывки из классических произведений в исполнении профессиональных чтецов, пообщаться с голливудскими актерами, ну, и, может, купить пару книжек.

Рая Вайль: Известный спортивный журналист и писатель Майкл здесь с утра, раздает автографы, его книга и без всякого фестиваля великолепно расходится. Почему именно 41-й год?

Майкл Ваккаро: Потому что это был, действительно, великий год для американцев. Известно, например, что за всю официальную историю конного спорта, а это, ни много, ни мало, 127 лет, приза «Тройная корона» удостоились лишь 11 наездников, причем ни одного с 67-го года. Так вот дважды на этом знаменитом чемпионате победу одержал американский жокей Эдди Аркаро, и первый раз - в 41-м году. Тэд Уильямс, один из самых выдающих бейсболистов всех времен, установил в 41-м году рекорд, который до сих пор считается непревзойденным. А Джо Ди Маджио тоже в 41-м имел 56 попаданий на своем счету, за что получил прозвище Отбойщик Джо. Наконец, в 41-м году двух американских спортсменов «Ассошиэйтед Пресс» назвало лучшими атлетами года: Джо Ди Маджио и чемпионку по гольфу Бетти Хиккс. Все это было особенно важно на фоне развернувшейся войны с фашизмом. Для многих спорт – это вопрос жизни и смерти. Я с ними не согласен, для меня спорт куда важнее этого.

Рая Вайль: Ко второму автору меня привела моя 5-летняя внучка Катя. Она только недавно научилась читать, и ее внимание привлекла великолепно иллюстрированная книжка «Приключение леди». Автором ее оказалась молодая женщина по имени Айрис Персон, тоже победитель нью-йоркского книжного фестиваля, только в разделе детская литература.

Айрис Персон: Мы с мужем написали книжку о белках, которых мы вырастили после урагана Чарли, пронесшегося над Флоридой три года назад. На следующее утро после бедствия мы обнаружили у себя в саду несколько поваленных деревьев, и возле них двух крохотных бельчат. Мамы их, очевидно, погибли или потерялись во время урагана, а детеныши всю ночь жалобно плакали, я сначала даже подумала, что это птицы так громко кричат. Мы прождали до вечера, но родители так и не объявились, а белочки продолжали плакать, и мы не выдержали, забрали их домой, накормили из пипетки, обработали ранки. Потом, наконец, дозвонились до центра по уходу за дикими животными, но к этому времени они жили у нас уже три дня, и мы их так полюбили, что не хотели никуда отдавать. Конечно, мать я им заменить не могла, но мы выходили их, и потом, когда они подросли немного и окрепли, выпустили во двор. А книга - это история о дружбе, о том, как они привыкали к нам и друг к другу, как тосковали по семье, как мы все стали неразлучны. Дети обожают такие всамделишные истории о животных, а «Приключения леди» еще и великолепно иллюстрированы, потому что над рисунками работал бывший аниматор Диснея, который основал собственную компанию. Нам повезло, что она занималась оформлением нашей первой детской книги.

Рая Вайль: Надо сказать, что на книжном фестивале было много детей, и «Приключения леди» разошлись в два счета, а Кате моей новинка досталась бесплатно - первая книжка в ее жизни, подаренная и подписанная автором. Следующая остановка – «Планета Нью-Йорк». Так называется книга писателя Тюдора Александра из штата Мэриленд. Оказалось, что он с женой приехал из Румынии в конце 70-х, и жили первое время в Нью-Йорке.

Тюдор Александр: «Планета Нью-Йорк» - это роман, и, как большинство романов, он основан на собственном опыте. Это роман о любви и эмиграции в Нью-Йорке, в первые шесть недель после приезда, очень тяжелое и, в то же время, замечательное время. Ну, а хэппи энд - счастливый конец - вы видите перед собой.

Рая Вайль: В первую очередь, книга Тюдора Александра, конечно, о тяжелом периоде адаптации, о культурном шоке молодой пары, попадающей из такой страны, как социалистическая Румыния в такой уж точно на нее не похожий город, как Нью-Йорк. Это даже не город вовсе, это какой-то остров во вселенной, особая планета.

И тут, как будто ему не хватало слов для описания, мой собеседник неожиданно перешел на русский.

Тюдор Александр (по-русски): Нью-Йорк - уникальный город, очень специальный город, город, где каждый человек может хорошо себя чувствовать.

Рая Вайль: Заметив мое неподдельное изумление, писатель улыбнулся и пояснил.

Тюдор Александр (по-русски): Я говорю по-русски потому, что мои родители были из Одессы, и приехали в Румынию после войны, и меня бабушки научили говорить по-русски.

Рая Вайль: И еще одна встреча на нью-йоркском книжном фестивале произвела на меня сильное впечатление. Это встреча с бывшей актрисой Кейт Уильямс, представляющей издательство «Варайати Пресс», недавно выпустившее три книги ее отца.

Кейт Уильямс: Он начал писать книгу о своей матери, моей бабушке, которая прожила 110 лет, когда ему исполнилось 88. Эта книга стала бестселлером, и вошла в программу исторических факультетов многих университетов страны. Следующую книгу, о своем опыте обращения с внуками, он написал, когда ему было 90. И, наконец, в 92 года, он решил написать роман о своей жизни, о своей первой любви к моей матери, и о последней, к женщине, которую он встретил уже после смерти мамы, когда ему было 89 лет. Книга так и называется «Последний танец». Во время работы над ней он ослеп, и мы с сестрой поочередно печатали последние главы под его диктовку. В 95 лет он умер, так и не дождавшись выхода своей книги. Она вышла через год после его смерти, и получила специальный приз независимых издательств и премию за лучший оригинальный роман о большой любви, пережитой героем в 89 лет.

Рая Вайль: «Видишь, - сказала по дороге домой моя внучка Катя, - у тебя еще все впереди...».

Александр Генис: В сегодняшнем выпуске «Книжного обозрения» мы представим любопытное исследование о радостях толпы, которое привлекло внимание крупнейшего американского поэта Роберта Пинского и - Марины Ефимовой.

Barbara Ehrenreich. “Dancing in the Street. A History of Collective Joy”

Барбара Эренрейх, «ТАНЦУЯ НА УЛИЦАХ. История ликующих толп».

Марина Ефимова: Для коллективных чувств существует множество выражений в обоих языках – русском и английском: «толпа ликовала», «толпа неистовствовала», - говорим мы, - «весь зал поднялся в едином порыве»... А американцы поют в популярной бейсбольной песне: « take me out with the crowd » - «своди меня туда, где толпа».

Быть заодно с толпой – одно из самых возбуждающих чувств. Толстой описал это ощущение в «Войне и мире» - в сцене, где Николай Ростов участвует в параде, Куприн – в «Поединке» (в такой же примерно сцене, только трагикомической).

Кто из нас лично не испытал радостного возбуждения на спортивных матчах, на танцплощадках, в переполненных театральных залах и на уличных гуляньях? Осмысление феномена этого единодушного радостного возбуждения и является темой книги Барбары Эренрейх. Поэт-лауреат Роберт Пинский, рецензент книги, так определяет замысел автора:

Диктор: «Эренрейх напоминает читателю, что коллективная экзальтация уходит корнями в доколониальные, докапиталистические, дохристианские времена. В названии ее книги под выражением «танцуя на улицах» подразумеваются не только уличные гулянья, но и ритуальные танцы тех времен, когда никаких улиц еще и в помине не было. Под термином «коллективные празднования» автор имеет в виду праздники неорганизованные, спонтанные и анти-иерархические. В эллинском боге Дионисе она видит освободительную силу, которая необходима человечеству, но которой всегда противостоит государственная иерархия (в том числе и современное западное общество с его индивидуализмом и набором правил). Она находит отблеск Вакханалий в древних ритуалах Африки и обеих Америк, в энтузиазме и радости первых дней Французской революции, в дикарской раскраске современных футбольных болельщиков. И она горячо защищает право толпы на то, что она называет «карнавализацией» событий общественной жизни».

Марина Ефимова: Все, что противостоит этому спонтанному, неорганизованному веселью, по мнению Эренрейх, ведет начало от юного царя Пенфея – антагониста Диониса - который сопротивлялся богу (читай: сопротивлялся природе) и пытался запретить вакхические оргии. Правда, в своей книге Эренрейх рассматривает и те случаи, когда склонностью людей к коллективной экзальтации манипулировали в интересах тоталитарного контроля или корпоративного профита. Она, например, сравнивает гитлеровские массовые шествия в Нюренберге со спонтанными проявлениями коллективного воодушевления и подчеркивает искусственный, спланированный характер нацистских или других тоталитарных парадов:

Диктор: «На срежиссированные сборища публика не сбегается, а сгоняется, и потому она пассивна – в отличие от восторженного её участия в традиционных празднествах всех времен и всех наций (от «майского шеста» и венецианских карнавалов до футбольных матчей). Столь же искреннее и бурное воодушевление свойственно толпе, участвующей в освободительных восстаниях, в антиправительственных демонстрациях, или толпе, приветствующей освободителей. Ярчайшие примеры: всенародное ликование в первые дни Французской революции или в дни освобождения Европы от фашистов».

Марина Ефимова: Наткнувшись на пример с французской революцией, автор спохватывается и предупреждает читателя:

Диктор: «Не всякая форма спонтанного поведения группы людей будет рассмотрена в этой книге. Мы не будем касаться паники, способной охватить толпу, нелепых фантазий или ярости, не раз приводивших к иррациональным жестокостям, к разрушениям, к убийствам, к линчу».

Марина Ефимова: А между тем, именно книга Эренрейх «Танцуя на улицах» и напоминает нам об опасностях «коллективных эмоций». «Конечно, - пишет Пинский, - вакханалия публичных казней в революционном Париже или расовые беспорядки в современном Лос-Анджелесе – это не деревенские свадьбы. А толпа у дерева с петлей, приготовленной для линчевания, – не та, что собирается у майского шеста. Но инстинкт говорит нам, что эти два типа толпы психологически не так уж далеки друг от друга». И, далее:

Диктор: «Барбара Эренрейх забывает о двойственной природе Диониса – этого бога, меняющего обличья, этого покровителя вина, веселья, беспечности, легкомыслия и жестоких розыгрышей. Дионис воплощает свойства, которые одновременно и необходимы людям, и опасны для них. Вспомним о судьбе юного царя Пенфея, который пытался противостоять Дионису. Его растерзали вакханки во главе с его собственной матерью, на которую Дионис наслал временное помешательство. Когда в книге «Танцуя на улицах» Эренрейх с восторгом описывает рок-концерт 60-х годов в Вудстоке, она едва упоминает его мрачный двойник – концерт в Алтамонте, на котором убили 18-летнего афро-американца. Не вспоминает она и смертоубийственные драки на стадионах. В Америке компании бешеных мотоциклистов получили прозвище Hell Angels – «адские ангелы». Вот прозвище, которое отражает двойственную природу Диониса и что важнее – двойственную природу человека».

Александр Генис: Одно из самых сильных разочарований в жизни я испытал, когда впервые увидел фотографию Марса. Первая «звезда» на вечернем небе, он нам никогда не давал покоя. Живя на третьей планете, мы невольно приписали второй свою молодость, а четвертой – свою старость. Эта фантастическая хронология побуждала ученых искать на Марсе вымирающих братьев по разуму. Так, астроном Скиапарелли составил подробную карту планеты с несуществующими каналами. Маркони утверждал, что ему удалось поймать закодированный радиосигнал марсиан. Поверив ему, американское правительство объявило трехдневное радиомолчание, но Марс его так и не прервал. Куда успешнее действовали писатели. Алексей Толстой даже устроил на Марсе пролетарскую революцию. В его «Аэлите» меня больше всего занимало меню бедных марсиан: дурно пахнущее желе и опьяняющая жидкость с ароматом цветов. В таком обеде легко узнать студень с одеколоном, или, вспомнив «Петушки» Венички Ерофеева, - «вымя с хересом»…

Но увидев драгоценный снимок, я понял, что мы никогда не найдем на Марсе ни соратников, ни собутыльников, ни собеседников. Глядя на безжизненный, лишенный тайны и величия, попросту скучный, хоть и инопланетный ландшафт, я впервые с тоской подумал:

может, мы и правда – венец творения? И это значит, что нам не с кем разделить бремя ответственности за разум, что помощи ждать неоткуда, что Земля – наш Родос, и нам не остается ничего другого, как прыгать – здесь, сейчас, всегда.

И еще я подумал, как повезло нам с планетой: могла быть хуже.

Примирившись с одиночеством, НАСА, тем не менее, не хочет прекращать поисков, но теперь, говорят ученые, усилия должны быть сосредоточены на попытках обнаружить неземную жизнь, а не внеземную цивилизацию.

Именно к этому призывает председатель научного совета НАСА, специалист по молекулярной эволюции Стивен Беннер, любезно согласившийся ответить на вопросы корреспондента «Американского часа» Ирины Савиновой.

Ирина Савинова: Как узнать жизнь на других планетах? В какой она существует форме?

Стиван Беннер: Живые организмы, когда они нам встретятся в наших исследованиях Солнечной системы, предстанут перед нами в виде микробов. Забудьте научно-фантастические фильмы о пришельцах. Это будут просто-напросто микроскопические бактерии. Ученые считают, что на Марсе, в обнаруженных там подземных водных бассейнах, есть среда для существования жизни в той форме, какая нам известна на Земле. Но есть и другие среды в Солнечной системе. Так, Международная космическая миссия открыла на Титане, спутнике Сатурна, океаны метана. В них тоже может существовать жизнь, но химически сильно отличающаяся от той, что нам известна.

Ирина Савинова: Хорошо, забудем фильмы об инопланетянах. Но есть ли жизнь в космосе, вообще?

Стиван Беннер: Не забывайте, что наши исследования не распространяются дальше планет Солнечной системы. Какое-то время мы надеялись, что на Марсе найдут форму жизни вроде той, что мы видим в фильмах типа "Нападение с Марса" или "Война миров". Сегодня нам известно, что на планетах Солнечной системы разумной жизни нет, но в нашей Галактике сотни миллиардов систем и приблизительно столько же галактик во Вселенной. Представляете, сколько это возможностей для возникновения там жизни, может даже и разумной, и сколько шансов ее обнаружить! Но нам туда пока не добраться. Если в космосе жизнь нам встретится, она будет очень непохожей на то, что мы видим вокруг нас или в кино.

Ирина Савинова: Можно ли сказать, что поиски внеземной жизни привели к каким-то результатам?

Стиван Беннер: Да. Миссии, посланные на Марс европейскими космическими агентствами и американским агентством НАСА, создали совершенно новый портрет планеты. В 1976 году Марс представлялся выгоревшей пустыней, жизнь на которой была маловероятной. Но изучение прибрежных линий океанов и озер, обнаруженных позднее, подтвердило предположение, что за 2-3 миллиарда лет до того, как жизнь возникла на Земле, на Марсе могла существовать своя собственная жизнь.

Ирина Савинова: Есть вероятность, что молекулы или микробы, то, что вы называете внеземной жизнью, окажись они на Земле, найдут окружающую среду располагающей к развитию? Невинная бактерия ведь может превратиться в непредсказуемого вида живой организм.

Стиван Беннер: Закономерный вопрос. Отвечаю: это маловероятно. Биологии известно, что, как правило, организм, включая структуру его клеток, в течение миллиардов лет приспосабливается только к определенным условиям. Так что если мы отправим образцы живых организмов с Земли на Марс, – а это должно произойти в следующие сто лет, – не думаю, что им там удастся выжить. То же и в случае, когда живые бактерии с Марса будут принесены на Землю — они погибнут, прежде всего, из-за того, то атмосфера Земли содержит кислород. А он губителен, если вы не привыкли существовать в нем в течение миллиардов лет. Бактерии, занесенные с Марса, погибнут, и это хорошо: мы не заразимся от них, но, с другой стороны, плохо, что такие ценные образцы исчезнут.

Ирина Савинова: Если вы говорите, что мы не ожидаем найти разумную жизнь на других планетах, хотя ваш научный совет призывает космическое агентство НАСА продолжать поиски, то какие цели ставят перед собой эти исследования?

Стиван Беннер: Первая, основная, цель состоит в том, чтобы ответить на вопрос, откуда мы взялись. Жизнь на Земле приблизительно одного типа: она пользуется одного рода ДНК, схожими белками и структурой клеток. Морская звезда, дерево и ящерица по виду такие разные, но на молекулярном уровне они удивительно близки друг другу. Могу с уверенностью заявить, что жизни на Земле предшествовала какая-то неизвестная нам форма жизни, не нуждавшаяся в жидкой воде. ДНК использует фосфор, но ее так сказать «скелетом» может служить и мышьяк. Изучая найденные формы жизни в космосе, мы подойдем ближе к ответу на вопрос происхождения жизни на Земле.

Ирина Савинова: А какая другая цель исследования космического пространства?

Стиван Беннер: Испанцы приплыли в 1492 году в Америку. Открылись новые территории для проживания человека, и сегодня континент полностью заселен людьми. Изучение Марса преследует, среди прочих, и цель расширения сферы обитания человека. Колонизацию Марса людьми уже сегодня легко вообразить. Но Марс не будет последней остановкой, с него проложат путь в другие галактики.

Ирина Савинова: Чтобы вне нашей планеты найти жизнь, которая не известно, как выглядит, нужно создать технологии, способные ее обнаружить. Но разве можно создать детекторы, не зная, что они будут искать?

Стиван Беннер: Верно, мы не знаем, к чему готовимся. Разве что мы встретимся с инопланетянами, вооруженными лазерными пистолетами. С этими известно, что делать — видели в кино. Когда Геродот впервые услыхал о носороге, он подумал, что это единорог. Мы не знаем, какая была жизнь на Земле несколько тысяч лет назад, но и пять лет назад мы не знали о существовании на дне океанов так называемых «забытых городов», крупных колоний живых организмов, питающихся энергией от Земли, а не от Солнца. Разработка технологий для обнаружения живых организмов в космическом пространстве идет и должна идти неспешными шагами. Начинаем со своей окружающей среды, изучаем атмосферу, земную твердь. Приходим к пониманию, как это все устроено, и классифицируем результаты наблюдения. Находим ошибки. Смотрим по-новому, видим что-то, чего не видели раньше. Делаем заново выводы. Находим ошибки. Смотрим по-новому, видим что-то, чего не видели раньше. Делаем выводы. Видим - ошиблись. Изменяем подход. Проходим через эти циклы снова и снова. На это можно тратить и 20 лет, и 30, и 40…

Александр Генис: Судя по тому, что мы только что слышали, пришельцев стоит искать не на других планетах, а на этой. Во всяком случае, трудно придумать более увлекательное открытие, чем то, с которым столкнулись американские антропологи и этнографы, изучая загадочное, а главное – уникальное! - племя индейцев в дебрях Амазонки. Рассказать о его тайнах я попросил Владимира Гандельсмана.

Владимир Гандельсман: Саша, как и условились, сегодня мы совершим экзотическое путешествие в джунгли Бразилии, в Амазонию. Путешествие не только и не столько географическое, сколько лингвистическое. А нашим путеводителем будет недавняя статья из «Ньюйоркера» Джона Колапинто, который побывал там вместе с ученым-лингвистом Дэном Эвереттом. Я вспоминаю песенку на слова Киплинга-Маршака:

«На далекой Амазонке не бывал я никогда.

Никогда туда не ходят иностранные суда...»

Но вот теперь не только суда ходят, но и самолеты летают. Правда, не часто, и не самолеты, а самолетики, на одном из которых Джон и Дэн прилетели в племя под названием пираха.

Это племя было открыто бразильцами давно, еще в 17-м веке, а сам Эверетт занимается им около тридцати лет. Он не был первым, но первенство Дэна и его жены Керен – в упорстве, в отваге и таланте, с которыми они изучали это племя.

Александр Генис: Начнем сначала: кто они, эти пирахи? И в чем состоит сенсационная уникальность этого племени?

Владимир Гандельсман: Их основное отличие от всех известных миру племен: они начисто не способны к восприятию культуры, другой культуры. Просто – ни малейшего интереса. Первобытное общество. Они не знают счета: «один», а следующее понятие – «много». Они не различают цвет (как бы дальтоники), никаких понятий о «больше», «меньше», «каждый», – а эти слова-понятия считаются лингвистами основополагающими для человеческого сознания. И, наиболее интересное открытие Эверетта: эти люди не способны к рекурсии. Проще говоря: им не под силу сложные предложения. Скажем, есть два простых: «человек идет по улице» и «человек в шляпе». Но сказать: «человек, на котором шляпа, идет по улице» они не могут и их невозможно этому научить.

Александр Генис: Это странная черта. Один из основателей современной лингвистики - Ноам Хомски из Массачусетского технологического института - считает, что способность к рекурсии – есть краеугольный камень любого языка.

Владимир Гандельсман: Да, и Хомски упоминается в статье неоднократно. Он, так сказать, главный оппонент в заочном споре Эверетта с академическим миром. Что говорит Хомски? Что все языки на уровне своей "глубинной структуры" устроены одинаково. Он предложил следующую теорию: а что если язык – это врождённая система "принципов и параметров" – некий запрограммированный механизм, и на этом основании Хомски создает теорию универсальной грамматики. Но вот пираха – все опровергает. Нет у них этих самых врожденных свойств. И Эверетт уверен, что это относится не только к племени, в котором всего около 350 человек, но и к каким-то еще не открытым племенам, и не открытым потому, что ученые думают примерно так: «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».

Александр Генис: На каком же языке общаются супруги Эверетт с племенем?

Владимир Гандельсман: Здесь начинается, на мой взгляд, самое любопытное. В арсенале пираха всего несколько согласных и гласных, – и все смыслы выражаются с помощью просодии, то есть с помощью изменений в ударении, тоне и интонации... Получается что-то вроде пения... Вы помните такое имя Има Сумак?

Александр Генис: Конечно, перуанская певица, она гастролировала в Советском Союзе в начале 60-х годов и подражала пенью птиц. Тогда, кстати, говорили, что она – из потомственных жриц андских индейцев-кечуа.

Владимир Гандельсман: Может быть, отдаленно мы могли бы сопоставить ее пение с фонетикой пираха? Но дело не только в фонетике, самое удивительное – это связь языка и сознания. Пираха не знают временных форм глагола и не в состоянии говорить в прошедшем времени. Причем это лишь логическое следствие их культуры, которая никак не отражает прошедшего. Никакой хронологии. Эверетт отмечает, что в культуре племени нет сказок и мифов о сотворении мира, а в языке нет грамматических средств для передачи чужой речи. Исследователь выяснил, что это связано с жестким культурным ограничением, не позволяющим членам племени говорить о вещах, которые не являются предметом их личного опыта.

Александр Генис: Вы знаете, Володя, тут принципиальная проблема, которая объясняет наша неспособность достичь взаимопонимания с первобытными народами. Я этим вопросом занимался, когда писал свою «Вавилонскую башню». Дело в том, что архаическая вселенная сложнее и разнообразнее нашей, потому что в ней очень мало универсальных категорий, приводящих к общему знаменателю разнородные предметы. Это как арифметика и алгебра. Леви-Брюль, знаменитый автор книги «Первобытное мышление» писал: "Европеец пользуется абстракцией, почти не задумываясь над этим, а простые логические операции настолько облегчены для него языком, что не требуют усилия. Между тем, у первобытных людей мысль, язык имеют почти исключительно конкретный характер".Я бы сказал – как у хороших поэтов.

Владимир Гандельсман: Несмотря на это, члены племени активно общаются между собой и способны к организованной деятельности в небольших группах. Общий умственный уровень пираха ничуть не ниже рядового бразильца: во многих конкретных ситуациях они проявляют вполне рациональное поведение.

Александр Генис: А откуда они появились, какова их история?

Владимир Гандельсман: В Амазонии они появились от 10 до 40 тысяч лет назад. Они были частью индейского племени мура, но затем, когда их обнаружили бразильцы в 1714-м году, жили уже отдельно. А те, от кого они откололись, ассимилировались к бразильской культуре и португальскому языку. Но не пираха!

Да и нет для них никакой истории. И опять же – почему? Нет слов для выражения причинно-следственных или временных связей. Особенностью культуры пираха является концентрация на том, что происходит сейчас и здесь, и только это достойно для них внимания и рассказа. Никакая абстракция в культуре этого племени невозможна, а без обобщений невозможно и моделирование прошлого. Пираха не рассказывают сказок, не фантазируют, не знают понятия искусства. Все, что не является важным сейчас, сегодня, забывается. Для истории в этой культуре места не остается. Разве не поразительно?

Александр Генис: Поразительно. Хотя племя пираха подтверждает гипотезу Сэпира-Уорфа. Ее все филологи «проходят». Суть ее проста: овладевая языком, его носитель усваивает и определенное отношение к миру, и видит его под углом зрения, "навязанным" структурами языка, принимает картину мира, отраженную в родном языке. Сколько языков, столько – буквально - мировоззрений. Согласно этой связи языка и сознания, - отсутствие слова «Бог» означает и его отсутствие в сознании данного племени, так?

Владимир Гандельсман: Так. И это еще один, не затронутый нами аспект статьи, отдельная история. Дело в том, что Эверетт и его жена познакомились в знаменитом Летнем институте лингвистики, интернациональной евангелической организации, которая собирает и готовит миссионеров, несущих Слово Божье другим народам, переводя Библию на их языки. Вот с этим Словом они и отправились изучать пираха. В течение долгого-долгого времени произошли драматические события, Эверетт вообще утратил веру, стал просто ученым, они развелись с Керен, а Керен до сих пор не может смириться с мыслью, что есть на свете язык, где слово «Бог» ничего не значит. А я думаю, не обнаружено ли племя людей, для которых нет ничего сверхчувственного, ничего непонятного и таинственного, не найдено ли племя абсолютно счастливых людей, потому что и слово «счастье» им неизвестно, а там, где нет счастья, нет и несчастья?

Вы знаете, Саша, я вспомнил, в связи с нашей темой, такую притчу. Некто встретил в Гималаях святого, который умел видеть будущее, и он учил этому своих учеников.
- Ладно, - сказал другой мудрец, - это может каждый. Наш путь гораздо труднее.
- Как так?

- Мы учим людей видеть настоящее.

Александр Генис: Похоже, что на Амазонке живут такие люди - люди настоящего времени. Только они не учат видеть настоящее, а просто в нем находятся. Но чем же заканчивается наша история?

Владимир Гандельсман: Журналист покидает джунгли, а Эверетт подает на прощанье грубоватую реплику: «К чертям академиков, просиживающих штаны в кабинетах. Я сажусь в каноэ и плыву в Амазонию!»

Что ж, пожелаем ему счастливого пути и новых открытий! Ведь припев песенки Киплинга, где говорится о «невиданных зверях», можно теперь слегка подправить: «А в солнечной Бразилии, Бразилии моей такое изобилие невиданных людей!»