Александр Генис: Наш, начавшийся в прошлом году, предвыборный сериал перекочевал в 2008-й, который открылся тем, самым, пожалуй, необычным эпизодом в долгой борьбе за Белый Дом, что носит загадочное название «кокус».

В прошлый четверг я завороженно следил за этой процедурой, не отрывая глаз от телевизора, где разворачивалась приватная драма рождения демократии.

Привыкнув считать Америку молодой страной, мы часто забываем, что она представляет старейшую демократию нового – не античного - времени. Зато об этом не забывают американцы. Сохраняя каждую архаическую черту своей политической традиции, они часто удивляют сторонних наблюдателей. Я, например, до сих пор занудно объясняю российским друзьям, почему в 2000-м году, Буш стал президентом, хотя большинство голосов получил его соперник Гор. Справедливости ради, надо сказать, что и сами американцы любят покритиковать свою систему, но не торопятся ее исправить. Их можно понять: ведь за нынешней старомодной процедурой стоит авторитет долгого опыта. Стоит только посмотреть, во что превращаются выборы в Пакистане, в России или в Кении, чтобы простить американской демократии, исправно работающей третий век, все ее допотопные пережитки.

О самом живописном из них рассказывает наш вашингтонский корреспондент Владимир Абаринов.

Владимир Абаринов: Переводчикам Льюиса Кэрролла доставило немало хлопот слово «кокус» в третьей главе «Алисы в стране чудес». Животные, выбравшиеся из моря слез, наплаканных Алисой, насквозь промокли и продрогли. Сначала Мышь читает им лекцию по истории, но это не помогает, а потом Дронт, он же Додо, предлагает, чтобы обсохнуть и согреться... ну да, соревнования по бегу, но как они называются?

По-английски - caucus - race . Автор классического перевода Нина Демурова перевела это выражение как «бег по кругу», другой переводчик, Борис Заходер – как «кросс по инстанциям», Набоков придумал какие-то непонятные «куралесы», и только Юрий Нестеренко и Николай Старилов приблизились к смыслу политической реалии: первый написал «предвыборный марафон», второй – «партийные гонки». Но, возможно, точнее всех, но на свой лад, в описании кокусов оказался Владимир Высоцкий в музыкальной сказке по книге Кэрролла:

Эй,вы, синегубые! Эй, холодноносые!

Эй, вы, стукозубые и дыбоволосые!

Эй, мурашкокожаные, мерзляки-мерзлячки!

Мокрые, скукоженные, начинаем скачки!

Эй, ухнем, эй, охнем!

Пусть рухнем, зато просохнем.

В последние дни перед первичными выборами в Айове, которые называются как раз кокусами, в штате было холодно и очень тесно от кандидатов. Им приходилось очень быстро двигаться, чтобы хоть на полвершка вырваться вперед.

Айовские кокусы – одно из самых коварных событий президентской кампании. Кандидаты питают почти мистический страх перед айовскими избирателями, известными своим своенравием и имеющими прозвище «ястребиный глаз». К тому же в Айове не просто голосуют, а проводят собрания по особой причудливой процедуре, разной для каждой из двух партий.

Слово «кокус» - чисто американское. Большинство лингвистов считает его заимствованием из языка индейцев-алгонкинов, в котором оно означает «совет племени». Фермеры Среднего Запада в прежние времена собирались на кокусы, чтобы обсудить насущные вопросы своей жизни. От этого обыкновения и произошел ритуал первичных выборов. Понять процедуру кокусов непросто. Всякий раз американцам объясняют ее заново, но к следующим выборам они все равно забывают объяснения.

Быть может, самое главное в кокусах – это то, что люди получают от них удовольствие. Кокусы – это фан и азарт, которые обязательно должны быть в политике. Иначе она превращается в унылую обязаловку. Вот, например, борьба за высокую явку. В Америке тоже стоит такая проблема. Как решали ее кандидаты? Послушаем отрывок из интервью республиканца Майка Хаккаби.

Вопрос: Знаете, вот команда Хиллари Клинтон, она организовала доставку людей на участки на вездеходах, посылает своих добровольцев с лопатами на расчистку дорог. А что делаете вы для того, чтобы люди пришли?

Майк Хаккаби: Мы посылаем своих добровольцев расчищать дороги тем, кто собирается голосовать за нас, и засыпать этим снегом дороги тех, кто собирается голосовать против. Таким образом, мы проявляем заботу и о тех, и о других.

Вопрос: Послушайте, губернатор, у меня есть родственники в Айове. Пообещайте им подстричь их лужайку летом!

Майк Хаккаби: Подстрижем лужайку, починим крышу, польем цветы, внесем удобрения, чтобы трава была зеленее. А знаете что, давайте еще объявим день сводничества прямо сегодня в Айове!

Владимир Абаринов: А это соперник Хаккаби – Митт Ромни и его жена Энн.

Вопрос: Хиллари Родэм Клинтон собирается привозить избирателей на участки и отвозить их обратно по домам, даже обещает посидеть с детьми...

Энн Ромни: Сама будет сидеть?

Вопрос: Нет, у нее есть для этого люди. А что вы намерены сделать для народа Айовы, чтобы он поддержал вас?

Энн Ромни: Что ты думаешь об этом, Митт?

Митт Ромни: Энн знает рецепт особенной валлийской лепешки, совершенно замечательной к чаю. Мы, пожалуй, поделимся этим секретом с теми, кто придет на кокусы.

Владимир Абаринов: Так что же такое кокусы? Попробуем рассказать.

Избиратели собираются небольшими группами по месту жительства в каком-либо общественном здании – школе, библиотеке, церкви, а то и у кого-нибудь в частном доме. Угощаются легкими закусками и напитками, говорят, как и двести лет назад, о делах житейских, а потом плавно переходят к обсуждению кандидатов. Республиканцы проводят тайное голосование, а демократы расходятся по разным углам помещения, после чего участники кокуса начинают убеждать друг друга поменять угол. На эту агитацию им дается полчаса. Затем проводится подсчет и оглашается результат – каждый просто выкликает номер по порядку. Вот так, к примеру, на одном из участков считали голоса за Джона Эдвардса.

(Звучит фонограмма подсчета)

Но результат этот не окончательный: участники кокуса получают еще полчаса на уговоры. Сейчас мы услышим, как одна дама, голосовавшая за Билла Ричардсона, занимается агитацией в стане сторонников Джо Байдена. Сначала она обращается к мужчине.

Дама: Здравствуйте! Не хотите ли перейти к нам? Давайте поговорим.

Мужчина: Что я хочу видеть в кандидате? Я сравниваю Ричардсона, Джо Байдена и Криса Додда. Все они люди с большим опытом, с хорошей репутацией, примерно равных достоинств, так что мне нравятся все трое.

Дама: Вот то же самое и я! И поэтому я выбрала Ричардсона. Посмотрите на него: у него есть опыт работы в исполнительной власти, у него есть международный опыт, он бывший дипломат, умеет вести переговоры...

Мужчина: Не могу не согласиться с вами. Я считаю, он будет отличным кандидатом. Он будет моим вторым выбором.

Владимир Абаринов: Что значит «второй выбор»? Если кандидат не набирает 15 процентов голосов, его сторонники должны перейти в другую группу по собственному выбору – этого кандидата они и держат про запас.

Только после всего этого подводится окончательный итог голосования. Иногда случается, что два кандидата набирают равное число голосов - тогда тянут жребий из шляпы или подбрасывают монету. Участвует в выборах и кандидат «против всех» - точнее, это избиратели, так и не решившие, за кого голосовать. На этот раз таких не определившихся избирателей оказалось всего трое из 898, принявших участие в демократических кокусах.

Айова – штат небольшой, но с 1972 года он проводит первичные выборы раньше всех. Это первая реальная оценка шансов, поэтому победа там так важна.

Но еще важнее кокусы для граждан Айовы. Нас еще в советской школе научили тому, что прямые выборы демократичнее двухступенчатых. Но люди, рассуждающие об «архаичности» американской избирательной системы, забывают простую вещь: для того и придумана такая система, чтобы голоса избирателей малых штатов не затерялись в «общем котле». Это в полной мере относится и к первичным выборам. Не будь кокусов, кандидаты и не завернули бы в Айову. А при нынешней системе жители штата чувствуют, что их выбор имеет значение. Ну а потом кокусы - это просто интересно. Кстати, в них имеют право принимать участие не только совершеннолетние граждане, но и те, кому 18 лет исполнится ко дню выборов. Что касается подростков, то они – как раз те самые добровольцы, которые расчищают снег и присматривают за малыми детьми, пока взрослые голосуют. И тем самым тоже исполняют свой гражданский долг.

Александр Генис: Об одной из самых необычных, драматических и страшных книг сезона рассказывает ведущая «Книжного обозрения» «Американского часа» Марина Ефимова.

Mark Kurzem. “The Mascot”

Марк Курзем. «Талисман»

Марина Ефимова: В 1997 году Марк Курзем был студентом Оксфордского университета. Однажды к нему в комнату постучались, и Марк, с несказанным удивлением, увидел на пороге своего 70-летнего отца, который в это время должен был быть за тысячи километров от Англии - дома, в Мельбурне. Он даже не предупредил Марка о своем приезде. Не отвечая на град вопросов, отец присел на край студенческой кровати сына и сказал ему: «Мне нужно, сынок, чтобы ты кое-что сделал для меня. Ты должен помочь мне узнать, кто я».

Диктор: «Мальчик лет пяти, прячась за деревом, увидел, как солдаты застрелили его мать и сестру, и проткнули штыком младенца-брата. Мальчик инстинктом понял, что закричать и выдать себя смертельно опасно, и поэтому, присев за деревом, беззвучно плакал и кусал себя за руку, а потом бросился в лес и бежал, сколько мог. Ночь он провел в чаще, на толстой ветке дерева, слушая, как вдали воют волки (или собаки – по убитым). Он прожил в лесу несколько дней, питаясь ягодами и щавелем, пока его, ослабевшего, не подобрали солдаты-латыши (не исключено, что те самые, которые убили его мать и брата). Мальчик этого не знал, но боялся так, что потерял дар речи. Солдаты решили, что он белорус, сделали его сыном полка и дали имя Алдис Курземникс. Они сшили ему крошечную военную форму с нацистскими знаками отличия, заботились о нем и оберегали от опасностей. Он стал их полковым талисманом – залогом удачи. Он был вместе с солдатами, когда они сгоняли людей в большой дом, и потом зачарованно смотрел на огонь, когда солдаты этот дом подожгли. О мальчике стало известно в Германии, он попал в газеты и стал инструментом нацистской пропаганды – как самый юный воин 3-го Рейха».

Марина Ефимова: И вот теперь 70-летний австралиец, иммигрант из Латвии Алдис Курземникс (а ныне Алекс Курзем), начал приоткрывать перед сыном свои секреты. Раньше история его детства, хорошо известная жене и детям, состояла в том, что он, маленький пастушок из белорусской деревни, заблудился во время войны в лесу, был спасен солдатами и позже усыновлен богатой латышской семьей владельцев шоколадной фабрики. С ними он в конце войны и эмигрировал в Австралию. Теперь Алекс открыл сыну то, чего не знала ни одна душа, даже жена – что он был не белорусским пастушком, а еврейским. Но, став свидетелем ужаса, невыносимого для детского сознания, он заставил себя всё забыть. И теперь не знал ни своего настоящего имени, ни имени матери, ни названия родной деревни. Он помнил только, что рядом был город Минск.

Марк стал отцовским Вергилием. Они совершили путешествие в Латвию, в государственные архивы, и там Марк разрывался между жалостью и гневом, когда отец, постаревший за несколько дней, начал сомневаться в начатом деле, попытался прекратить поиски, признался сыну, что боится узнать больше того, что уже знал...

Чем глубже сын погружался в прошлое отца, тем больше преступлений всплывало на поверхность. И одно из них было совершено самим отцом:

Диктор: «Солдатами, усыновившими лесного найденыша, командовал Карл Лобе, ставший шефом полиции в оккупированной Латвии. В 1960 году началось расследование по делу об ответственности Лобе за убийства в Риге и под Ригой тысяч евреев, которых сгоняли в синагоги и сжигали заживо. И Алекс, под давлением своих профашистских приемных родителей, подписал документ, снимавший с Лобе обвинение в зверствах.

После падения Советского Союза Алекс оказался сразу в двойной западне. С одной стороны - здравствующие фашисты грозили ему отмщением в случае, если он вздумает разоблачать Лобе и его присных. С другой стороны - группы жертв Холокоста предъявляли ему обвинение в коллаборационизме и грозили судом».

Марина Ефимова: В свою книгу Марк Курзем включил, конечно, лишь «избранное» - наиболее важные эпизоды странной отцовской судьбы - и изменил многие имена, чтобы не ворошить еще и чужое прошлое... По прочтении рукописи один из преподавателей Марка, оксфордский историк-скептик усомнился в правдивости воспоминаний Алекса Курзема, предполагая, что мальчик был намного старше, сам присоединился к фашистам и теперь, переполненный чувством вины, страдает так называемым «синдромом ложной памяти». Нью-йоркская организация жертв Холокоста тоже усомнилась, было, в воспоминаниях Алекса, но когда Еврейская группа из Минска документально подтвердила многое из того, что он помнил, Нью-Йорк изменил свою резолюцию. И, в конце концов, получилась книга, которую автор назвал: «Талисман. Раскрытие тайны нацистского детства моего еврейского отца».

Резюмируя впечатление от этой книги, рецензент Дайниша Смит пишет в «Нью-Йорк Таймс Бук Ревью»:

Диктор: «Книга не даст вам уснуть. Местами это – почти детектив, местами – мозаика загадочных картин, оставшихся в памяти ребенка. Не будь эта история правдой, она была бы похожа своей мрачной зачарованностью на страшную сказку братьев Гримм. И словно в мрачной сказке, последняя сцена книги устрашающе похожа на первую: старый Алекс находит свою деревню, стоит перед монументом, поставленным в память о тысячи шестистах убитых здесь евреев, и кусает себе руку, чтобы не закричать».

Александр Генис: В начале нового года критики по традиции подводят итоги сезону и предсказывают победителей в оскаровском состязании. Эта обычная процедура на этот раз кажется особенно сложной потому, что давно не было такого разнобоя во мнениях. И это, конечно, говорит о том, что кино-год удался на славу: зрителям досталось сразу несколько очень сильных картин, готовых на равных бороться за высшую награду. Одна из таких чрезвычайно высоко котирующихся среди эстетов лента – мюзикл «Суинни Тодд». Этот самый, так сказать, стильный фильм в зимнем репертуаре нашим слушателям представит ведущий «Кинообозрения» «Американского часа» Андрей Загданский.

Тим Бертон, «Суини Тодд».

Tim Burton’s ‘Sweeney Todd’.

Андрей Загданский: Новая картина Тима Бертона доставила мне много удовольствия. Сверхкровавая экранизация мюзикла Стивена Сондхайма сделана с тем самым магическим артистизмом и с такой эстетической целостностью, что не получить удовольствие может только человек начисто лишенный черного чувства юмора. И я подозреваю, что такие, к сожалению, найдутся. В двух словах расскажу либретто бродвейского мюзикла, который стал основой фильма. Еще раз напомню, что автор мюзикла - Стивен Сондхайм. Он же - автор текста и музыки.

Александр Генис: Надо, наверное, добавить, что это самый известный композитор мюзиклов, такой серьезной легкой музыки. Это мэтр американского жанра.

Андрей Загданский: Так вот цирюльник по имени Бенджамин Баркер наслаждается семейным счастьем в любимом им Лондоне: красавица жена и прелестная маленькая дочь. Но красавица жена не оставляет равнодушным не только своего красивого мужа (а главного героя играет Джонни Депп), но и чудовищного, страшного, старого, похотливого судью Терпина, который, дабы добиться своего, отправляет мужа на каторгу на 15 лет. Очень похоже на «Графа Монте-Кристо», правда? По возвращению с каторги наш герой меняет имя на Суини Тодд, но не меняет профессию цирюльника. Ведь теперь он - мститель, Граф Монте-Кристо с опасной бритвой. И тогда алые потоки крови фонтаном бьют из горла жертвы, и на ослепительно белой рубашке цирюльника выступают кровавые пятна, которые так замечательно гармонируют с черным костюмом героя, густыми черными волосами и седой прядью страданий на каторге.

Александр Генис: Я вижу, вы наслаждаетесь этими кровавыми картинами.

Андрей Загданский: Да. Вы знаете, Саша, это один из самых кровавых фильмов, которые я видел в этом году. Между прочим, интересно, что наверняка три лучших фильма, о которых будут говорить в оскаровскую ночь – исключительно кровавые картины, всюду много крови, много интенсивного насилия. Но, в отличие от других картин, здесь кровь мультипликационная, игровая. Она и страшная, и нарочитая, и искусственная. Она и темная, и смешная. Вообще это исключительно интересное жанровое балансирование картины, которая такая страшная, темная и, по-своему, смешная. Никто не смеется, но нас автор погружает в темное, гротескное насилие. И вы получаете от этого удовольствие. Вообще, исключительно важна визуальная сторона фильма - признаюсь, я никогда не видел более диккенсовского фильма.

Александр Генис: То есть более викторианского фильма?

Андрей Загданский: Да. Помните замечательную картину-мюзикл «Оливер»? Тоже чудесная музыка, чудесная картина, мрачные, темные декорации, мрачные, темные персонажи. Здесь все это сделано на шаг вперед, на шаг дальше. Стилистически все серое, оттенки черного, белого и кровь. За исключением одного эпизода, когда героиня, влюбленная в нашего Суини Тодда, рисует ему свое видимое мечтательное будущее с ним. Тональность картины резко меняется, как будто мы из черной ночи оказываемся в ослепительном курортном окружении, среди Средиземного моря, голубого неба…

Александр Генис: К импрессионистам переехали.

Андрей Загданский: Да, но они такие анилиновые, такие противные, нарочитые, неестественные. Я считаю Тима Бертона одним из самых интересных американских режиссеров. Если вы помните его фильм «Эдвард руки-ножницы», в какой-то степени это относится и к этой картине, к этой замечательно талантливо сделанной вещи.

Александр Генис: Вы все время говорите об изобразительном ряде картины, о том, что вы видите. А что вы скажете о том, что вы услышали, о музыке - это же мюзикл?

Андрей Загданский: Удивительно, что вы выйдете после фильма, насвистывая веселую мелодию «Прелестные женщины», которая ничего, кроме смерти одного из героев, не предвещает. Так драматургически замкнута картина. И ирония автора, игра со зрителем заключается в том, что вы ждете, когда же, наконец, точно с музыкальным тактом, наш главный герой перережет горло негодяю.

Александр Генис: Вы ждете и хотите этого?

Андрей Загданский: Вы вздыхаете - это некоторое облегчение. Вот, наконец-то, точно по музыкальному такту, это произошло. И так погибает несколько персонажей, каждый раз, подчеркиваю, исключительно изобретательно. Я не буду рассказывать обо всех убиениях, которые происходят в фильме.

Александр Генис: Одиннадцать трупов в фильме.

Андрей Загданский: Эти одиннадцать, как хорошая футбольная команда, работают много на поле - их кажется намного больше.

Александр Генис: Как вам кажется, какие шансы у фильма на «Оскаре»? Недавно «Чикаго», тоже экранизация мюзикла, который шел на Бродвее, получила «Оскара», и это открыло второе дыхание для музыкальных фильмов элите американского кинематографа. Что вы скажете про этот фильм, какие его перспективы?

Андрей Загданский: Я могу уверенно сказать, что картина будет номинирована по целому ряду категорий. Музыка - наверняка, изобразительное решение и операторская работа, специальные эффекты - наверняка. Актеры тоже будут номинированы. Во всяком случае, они стоят того, я получил бы большое удовольствие. Что касается главных призов, то в этом году нас ждет исключительно интенсивный сезон. Как никогда в оскаровских номинациях будут три-четыре замечательных, очень талантливых фильма.

Александр Генис: Первая неделя нового года часто бывает самой трудной, ибо именно в эти дни мы выясняем, что поспешили с новогодними обещаниями. То, то казалась пустяком в новогоднюю ночь, становится невыносимым бременем неделю спустя. Оказалось, что бросить пить, или курить, или есть сладкое, куда труднее, чем мы думали. И мы начинаем презирать себя за малодушие, слабость воли и прочие неисправимые дефекты характера, темперамента, биографии, личности… Короче, мы едим себя поедом за то, что не способны дотянуться до идеала, созданного в нашем воображении (распаленном, добавлю, шампанским).

Комплекс этих неприятных, а то и опасных ощущений связан с перфекционизмом, который способен иногда поднять нас над заурядностью, а иногда и раздавить под грузом собственного несовершенства. «Лучшее – враг хорошего», - говорил Ницше. И, правда: исправляя, мы улучшаем, улучшая - разрушаем. Мир без ошибок - опасная, как всякая утопия, тоталитарная фантазия. Безошибочность сделала бы жизнь вообще невозможной. Представить себе только достигшую полного успеха коллективизацию, или абсолютную расовую чистоту, или безупречно работающую секретную полицию. "Уралмаш", со стопроцентной эффективностью перерабатывающий окружающую среду в тракторы, был бы успешней атомной бомбы. Единственная защита мира перед нашим неукротимым стремлением к успеху - несовершенство самой человеческой природы. Способность делать ошибки - встроенное в нас страхующее устройство. Ошибка не искажает, а дополняет мироздание. И в этом - метафизическое оправдание наших промахов, защищающих нас от угроз и соблазнов перфекционизма.

Об этом – перфекционизме и его последствиях - Ирина Савинова беседует с экспертом. Сегодняшний гость «Американского часа» - профессор психологии Йоркского университета Торонто Гордон Флет.

Ирина Савинова: В своем недавнем исследовании вы обнаружили проявление перфекционизма даже у 4-летних детей. Получается, что перфекционистами рождаются?

Профессор Флетт: Перфекционизм имеет несколько источников. Мы, ученые, полагаем, что личный темперамент является одной из причин стремления к совершенству, а в формировании характера перфекциониста решающую роль играет социальная среда. Перфекционист вырастает в семье перфекционистов, в школе, в коллективе коллег-перфекционистов. Но все же, в конце концов, человек решает сам, быть ли ему перфекционистом или бороться со своим навязчивым стремлением доводить все до совершенства и мириться с небольшими огрехами в своем характере и работе.

Ирина Савинова: Но вот в чем ирония: общество формирует перфекционистов, а потом винит их в дисфункциональности. Перфекционистов же их клеймо никак не волнует.

Профессор Флетт: Действительно, общество поощряет перфекционистов. Нас учат всегда стремиться к максимальному успеху, верить в свои силы даже в безнадежных ситуациях, никогда не сдаваться и выполнять любую работу идеально. Есть люди, на кого такие наставления очень сильно действуют. Перфекционизм становится не частной задачей, а смыслом жизни. Отсюда многие проблемы, со здоровьем в том числе: депрессия, анорексия или булимия, например.

Ирина Савинова: А как определить, тот рубеж, за которым перфекционизм превращается в болезнь?

Профессор Флетт: Есть нормальный перфекционизм и невротический. Нормальные перфекционисты – не экстремисты: они стараются достичь совершенства в какой-то одной или двух областях своей жизни. И на себя смотрят снисходительно, довольствуясь успехами в тех областях, в которых преуспели. Опасность возникает, когда человек излишне самокритичен, не может простить себе ни одной ошибки, думает о себе негативно, мучается сам и терзает окружающих. Это уже серьезная проблема.

Ирина Савинова: Общество и родители учат своих детей, что успех невозможен без стремления делать все идеально. Не опасно ли это? Может, посоветовать своим детям не слишком усердствовать?

Профессор Флетт: Главное – не ожидать слишком многого от ребенка. Требования должны быть реалистическими, то есть соответствовать возрасту ребенка. В случае провала даже трудного задания родители, как правило, строго критикуют ребенка и тем унижают его достоинство. Это причина для беспокойства и депрессии: ребенок чувствует, что не может угодить родителям, они им недовольны. Его отношение к себе становится негативным. Такое отношение к себе он сохраняет и в зрелом возрасте.

Ирина Савинова: Связан ли перфекционизм с национальной культурой, национальными традициями?

Профессор Флетт: Влияние культурных особенностей стран на перфекционизм не изучено. Я считаю, эту связь неизбежной. Любая культура или религия, проповедующая необходимость жить по установленным стандартам, создает сложную ситуацию хотя бы из-за того, что природные качества и возможности у людей очень разные. Во всех культурах идея перфекционизма сводится к следующему: чтобы быть стоящим членом общества нужно соответствовать стандартам, которые общество или вера предписывают. А эти стандарты очень высокие.

Ирина Савинова: Хотя зависимость числа перфекционистов от особенностей национальной культуры не изучена, известно, что есть страны, где процент перфекционистов выше, чем в других.

Профессор Флетт: Исследованиями определено, что процент перфекционистов во всех культурах приблизительно одинаковый. Кажется, что в культурах азиатских стран их больше, чем в других культурах. Но разница только в формах проявления. Как я говорил, требуется серьезное изучение перфекционизма в разрезе всех культур.

Ирина Савинова: Перфекционизм и социальный успех. Это неразлучная пара или миф?

Профессор Флетт: Многие говорят о зависимости успеха от перфекционизма, но на самом деле доказательств этому нет. Скорее, наоборот – перфекционизм мешает успеху. Вот что происходит. Человек может бояться что-либо делать из-за страха провала, с которым он познакомился ранее, пытаясь достичь нереалистически высоких результатов. Зачем стараться, все равно идеально не получится, - думает он.

Ирина Савинова: Перфекционизм и гений. Есть ли какая-то связь?

Профессор Флетт: Я на это смотрю так: человеку с исключительными способностями, одаренному человеку, имеет смысл быть перфекционистом, потому что он может достичь совершенства только в силу своей интеллектуальной мощи и других врожденных качеств. Тому, чьи врожденные способности не на высоком уровне, быть перфекционистом бессмысленно.

Ирина Савинова: Самобичевание за прошлые ошибки ведет к более серьезным психологическим проблемам. Есть ли связь между перфекционизмом и самоубийством?

Профессор Флетт: Перфекционизм – определенно фактор риска самоубийства. Это подтверждается результатами 10 клинических исследований перфекционизма. Именно той его формы, которую называют "социально насаждаемый перфекционизм".

Перфекционизм сыграл роль в самоубийстве многих знаменитых людей. Например, французский шеф-повар Бернар Лазо, прореагировал таким образом на тот факт, что его ресторан получил сниженный рейтинг. Его история описана в книге с названием "Перфекционист". Другим широко известным примером служит поэтесса Сильвия Плат, ненавидевшая себя за неспособность достичь совершенства в творчестве и потому покончившая с собой.

Социально насаждаемый перфекционизм опасен и тем, что причиняет психологическую боль. Чувство публичного стыда и унижения от провала становится дополнительным испытанием для перфекциониста, так сильно полагающегося на одобрение или порицание его действий другими.

Ирина Савинова: Может ли перфекционист быть счастлив?

Профессор Флетт: Это целиком зависит от индивидуума. Важно не доводить все до совершенства, а просто стараться достичь очень хороших результатов. Другой совет – необходимо смириться и признать ограниченность своих возможностей.

Перфекционисты часто носят маску удовлетворенности, но под ней скрывается сумятица чувств. Психологи пользуются термином симптом Ричарда Кори. Известный поэт Робинсон описал в поэме "Ричард Кори" такое состояние эмоций перфекциониста: Ричарда Кори знали как абсолютно счастливого человека, но одним прекрасным летним днем он пустил себе пулю в лоб.

Наш совет: когда не удается получить полной удовлетворенности от своих действий, нужно снизить требования к себе и к важности самой роли перфекционизма в вашей жизни. Тогда потенциально можно стать весьма счастливым человеком.

Ирина Савинова: Исследователи-психологи различают три типа перфекционизма: самоориентированный, ориентированный на других и пытающийся оправдать надежды общества. Ясно, что те, кто ожидают перфекционизма от других, – неудобные партнеры для брака. Как уживаются перфекционисты в браке?

Профессор Флетт: Самоориентированные перфекционисты хотят быть совершенными для себя самих. Ориентированные же на других перфекционисты заявляют: если я стремлюсь к совершенству, другие тоже должны стремиться к совершенству. Но кто дает им право судить других людей и по таким высоким меркам?

Мы провели исследование отношений с перфекционистами в браке. Никто не любит, чтобы их все время критиковали. Ориентированные на других перфекционисты говорят: мы стараемся для других. Но никто не любит, чтобы им все время указывали на недостатки.

Ирина Савинова: Вы знаете так много о перфекционизме, что просто не можете быть перфекционистом...

Профессор Флетт: Нет, я не перфекционист. В семье у нас есть перфекционисты. Моя жена в какой-то степени перфекционистка и старшая дочь. К нашему удивлению мы недавно открыли, что родственник по линии моей жены, Джон Хэррисон, изобрел морской хронометр. Это очень точный прибор, создать который мог только перфекционист. Так что перфекционизм моей жены передался ей генетически.

Александр Генис: Следующая, привычная нашим постоянным слушателям рубрика - «Музыкальный альманах» с Соломоном Волковым.

Александр Генис: Первый выпуск «Музыкального Альманаха» 2008 года мы посвятим триумфам русских опер в зимнем Нью-Йорке. И начнем мы с самой зимней из всех существующих в репертуаре опер – со «Снегурочки» Римского-Корсакова.

Соломон Волков: Да, это самая зимняя опера, но не самая популярная в русском культурном каноне. А тем более это можно сказать о западном музыкальном каноне. И вот мне очень жаль, потому что я от всей души считаю Римского-Корсакова великим композитором. Но ему страшно не повезло в историческом смысле. Он начинал в русле передвижнических идей, идей коммуны, даже был в коммуне с Мусоргским. Потом увлекся контрапунктом, очень основательно все эти дела изучил, стал писать классические закругленные произведения. Это был его второй этап. И, наконец, он уже одной ногой вступил в музыкальный модернизм. То есть он проделал очень существенную эволюцию. И «Снегурочка» в этом смысле это предвестник его эволюции. Это опера 1881 года, сочиненная на текст драмы Островского 1874 года. Почему Островский сделал «Снегурочку», что он хотел доказать или чего он хотел добиться этим произведением?

Александр Генис: Создать русскую мифологию.

Соломон Волков: И одновременно создать что-то типа рождественского представления для зажиточных масс, так скажем.

Александр Генис: Это «Щелкунчик» того времени.

Соломон Волков: Нет. В том-то и дело, что «Щелкунчик» никогда в России не стал тем «Щелкунчиком», каким он стал здесь, на Западе, в частности, в Нью-Йорке. Все произошло именно потому, что это искусство появилось именно тогда, когда средний российский класс только начал расправлять крылья, и эти крылья ему пообрезала Октябрьская революция. Из-за этого возникшее в этот период движение за создание культуры для российского среднего класса никогда не завоевало тех позиций, какие это искусство завоевало, в первую очередь, в Англии, уже оттуда распространившись на весь англоязычный мир. Это такой предвозвестник Арт Нуво. «Снегурочка» - это ведь прерафаэлитское искусство. Она никем, как таковая, в России не воспринимается, она воспринимается как нечто сугубо фольклорное, такое простецки фольклорное.

Александр Генис: То есть мы не видим в этом славянском приступе восторга стилизации?

Соломон Волков: Да, потому что нам его в советское время преподносили как следование подлинному фольклору, как реалистическую музыку. И в этом качестве все это набило оскомину интеллигентным людям. А сейчас есть уникальная возможность вернуть Римского-Корсакова на позицию российского прерафаэлита, в частности, с его «Снегурочкой» (это, вообще-то масленичная опера), и сделать из нее такую ритуальную оперу, каковую Римский-Корсаков и задумывал. И в этом смысле показ этой оперы в Нью-Йорке Валерием Гергиевым с оркестром, хором и солистками Мариинского театра был историческим. За тридцать с лишним лет проживания в Нью-Йорке, я здесь полностью этой оперы никогда не слушал. В Карнеги-Холл зал был заполнен, очень много было американцев, в том числе, и специалистов. Они открывали для себя прелесть этой музыки в первый раз. И все мы были в восторге от заключительного хора оперы «Свет и сила, Бог Ярило». Это такой апофеоз славянской мифологии.

Другой оперой, которая тоже крайне редко звучит на Западе, хотя и чаще, чем «Снегурочка», является «Война и мир» Сергея Прокофьева. Я должен сказать, что «Снегурочка» Римского-Корсакова, о которой мы только что говорили, это не иллюстрация к Островскому, она совершенно преображает эту пьесу. Если кто читал Островского, а потом слушал «Снегурочку», это два совершенно разных произведения. Можно любить или не любить Островского или Римского-Корсакова, но точно так же как «Пиковая дама» Чайковского это не Пушкин, так же и «Снегурочка» Римского-Корсакова это не Островский. Но Прокофьев не создает этого волшебства, он не преображает «Войну и мир» Толстого в нечто совершенно другое. В итоге, его опера - замечательное произведение искусства, высокоталантливая - остается, тем не менее, всего лишь выдающейся по данным, по дарованию, по методизму иллюстрацией к роману Толстого.

Александр Генис: Именно в таком качестве ее представляют американским любителям музыки. В первую очередь, в рекламе этой оперы акцентируется внимание на эпическом размахе – сколько народа на сцене.

Соломон Волков: Сотни людей. И все это производит довольно сильное впечатление. Постановка Андрона Кончаловского - не выдающаяся по своим художественным качества, но не возмутительна. Как сейчас часто бывает – не идет поперек ни музыки, ни первоисточника. Это тоже такая старательная иллюстрация. Выделялась, как всегда, музыкальная часть. Гергиев был превосходен. Тут пели и американские певцы, и российские. Оркестр был нью-йоркский – Метрополитен-Опера - и американцам очень нравится, что там взрывы, тела взлетают вверх прямо на глазах у публики, пожары…

Александр Генис: То есть примерно то, что мы можем ждать от такой эпической поэмы.

Соломон Волков: Наполеон выезжает на белом коне, все ждут, что с этой лошадью будет. Довольно неудачная декорация - такой покатый земной шар. Идея Кончаловского не ясна, но певцы чуть удерживаются от того, чтобы не свалиться. Тем не менее, как вы правильно заметили, в первую очередь, это такой спектакль, и в качестве спектакля он пользуется большим успехом у американцев.

Александр Генис: Надо сказать, что это лежит в русле всех перемен в Метрополитен. Опера старается представить себя, в первую очередь, как театр, как зрелищное искусство.

Соломон Волков: А я наслаждался чудесными островками музыки и, в частности, замечательным дуэтом Сони и Наташи «Ручей, вьющийся по светлому песку, который звучит близко к началу оперы. Вся опера написана на прозаический текст Толстого, а это - на стихи Василия Андреевича Жуковского. Дивная музыка!

Александр Генис: В первом выпуске «Музыкального Альманаха» 2008 года мы откроем новый цикл блиц-концертов. В этом году они составят своеобразный «Музыкальный цитатник». Соломон, давайте объясним суть нашего замысла и, так сказать, правила игры.

Соломон Волков: Мне хотелось бы ввести в обиход, насколько это возможно, какие-то мелодии или мотивы из музыки 20-го века, которые заслуживают того, чтобы быть на слуху, но не на слуху у всех, как тема «Болеро» Равеля или «Танцы с саблями» Хачатуряна. В литературе есть такие цитаты, и если ты в обществе интеллигентных людей сидишь и начинаешь: «Мне снилась осень в полусвете стекол…», то достойно подхватить: «…Друзья и ты в их шутовской гурьбе…», и все понимают, что речь идет о Пастернаке.

Александр Генис: Я вообще заметил, что подхватывание цитат это любимая игра любой интеллигентной компании, причем на протяжении последних 2-3 тысяч лет, потому что если мы вспомним все древнегреческие анекдоты, то они только и состоят в том, что переиначивают цитаты из Гомера. То есть это было всегда.

Соломон Волков: Или, скажем, такая цитата. Если уж ты начинаешь: «В белом плаще с красным подбоем…», то кто-то сразу подхватит.

Александр Генис: После сериала все уже подхватывают.

Соломон Волков: Или, скажем, если вспоминать, что-то из американской поэзии, это «Забор хороший у соседей добрых». Эту цитату из Роберта Фроста тоже хотелось бы, чтобы люди знали. И вот такого рода музыкальные цитаты из музыки 20-го века я и хочу предложить нашим слушателям. И начать я бы хотел с импрессионистов, с Дебюсси. Потому что на импрессионистах мелодия настоящая, классическая, по впечатлению многих, и кончилась. Если спросить даже у образованного любителя музыки помнит ли он какую-нибудь мелодию из Дебюсси, он, думаю, замнется. А между тем, Дебюсси, с которым не связаны наши представления как о великом мелодисте, на мой взгляд, таковым является.

Александр Генис: Мне тоже трудно представить себе мелодию Дебюсси. Потому что Дебюсси для меня это пробка на волнах, она качает тебя в каком-то эстетическом восторге. При этом Дебюсси - мой любимый композитор.

Соломон Волков: Он-то как раз замечательный мелодист был. И вот в качестве такой, как мне представляется, вполне запоминающейся и узнаваемой мелодии Дебюсси я хочу предложить его «Прелюдию» из первой тетради, написанную в 1909-10 годах – «Девушка с волосами цвета льна». Это не пейзаж, как чаще всего бывает у Дебюсси, в данном случае, это портрет какой-то шотландки, напевающей свою песню. И вот эта изящная и трогательная мелодия в исполнении немецкого (парадокс!) пианиста Вальтера Гизекинга – величайшего исполнителя музыки Дебюсси - по-моему, должна нашим слушателям запомниться.