Иван Толстой: Пятьдесят лет назад оборвалась жизнь крупнейшего чешского поэта двадцатого века Витезслава Незвала. Отдавая должное его прекрасной поэзии, прозе и драмам довоенного периода, чешские историки литературы анализируют противоречивое поведение и творчество Незвала после коммунистического переворота 1948 года. Рассказывает Нелли Павласкова.
Нелли Павласкова: В Пасхальный понедельник 6 апреля 1958 года в Праге в 58 лет неожиданно скончался Витезслав Незвал. В своих мемуарах поэт Иржи Кубена вспоминает об этом дне:
Диктор: Для всех это был шок. Сердце страны остановилось, и, что еще хуже, трон короля поэтов остался незанятым, и уже никогда после него никто на него не взойдет.
Нелли Павласкова: Прощание с народным поэтом было великолепным и пышным, в духе времени. Гроб, накрытый государственным флагом, был выставлен в концертном зале Рудольфинум. Почетный караул держали друзья поэта, пионеры, рабочая милиция, военные. Траурную прощальную речь произнес вице-премьер, ненавидимый народом Вацлав Копецкий.
Он сказал:
Диктор: Мы, в руководстве партии, горячо и искренне любили Витезслава Незвала. Очень любил его президент Готтвальд, которому Незвал часто играл на рояле свои собственные сочинения. Незвал вступил в компартию уже в 1924 году, он не пошел на поводу у буржуазных снобов, расхваливающих его творчество, Незвал пел и о своей горячей любви к Советскому Союзу и прекрасно переводил стихи Мао Цзе Дуна.
Нелли Павласкова: Под звуки марша павших революционеров похоронная процессия направилась через центр города к кладбищу великих людей на Вышеград. Она проходила под большими окнами знаменитого кафе интеллектуалов «Славия», где сидели четыре опальных поэта: Иржи Коларж, за свои стихи проведший в 1952 году девять месяцев в заключении, Камил Льготак, Йозеф Гиршал и запрещенный поэт Ян Забрана, родители которого отсидели в коммунистической тюрьме 19 лет. В своих «Дневниках» Ян Забрана пишет:
Диктор: Когда процессия появилась под окнами кафе, я поднялся и решил к ней присоединиться. Иржи Коларж мне тогда сказал: «Молодой человек, вы пойдете смотреть, как будут закапывать в землю эту падаль? Эту крысу, что делала карьеру, когда другие поэты сидели в тюрьмах или не могли печататься? Ну, идите, идите…». Но я и Гиршал пошли на похороны великого поэта. На кладбище мы стояли у его гроба, потом нас сменили милиционеры в формах. Оркестр исполнил Интернационал, и гроб был спущен в могилу.
Король поэтов навсегда ушел из жизни.
Нелли Павласкова: Король умер, но споры о нем, как о человеке, не утихли до сих пор.
Незвал родился в 1900 году, учился в университете, начал писать стихи и в 1922 году встал во главе авангардной группы художников и литераторов «Деветсил». Познакомившись с Андре Бретоном, основал в 1934 году Группу сюрреалистов в Чехословакии, которую распустил в 1938 году. Во время немецкой оккупации Чехии попал в тюрьму, после войны занимал ряд официальных постов и должностей, его поэзия приобретает характер гимнов новому строю, но душевный настрой у него был совершенно иной.
Вздох.
Желтый лист над палаткой моей пролетел,
Жаль всего, что ушло и уходит от нас.
Жаль, что дождь и что осенью жизнь без прикрас,
Жаль тех книг – я прочесть их когда-то хотел,
Жаль тех синих, теперь уже выцветших глаз.
(Перевод Константина Симонова).
Незвал – поэт противоречий. С одной стороны – творец незаурядного интеллекта, с большими теоретическими знаниями, поэт стихийной образности, в его произведениях много мрачных мотивов смерти и душевных страданий. Вместе с тем он был гедонистом, львом салонов, любимцем женщин, во всю пользовавшимся привилегиями барда компартии. То ли по заказу, то ли по убеждению он писал после войны стихи о борьбе за мир, прославлял Советский Союз, а испугавшись атмосферы политических процессов начала пятидесятых, разразился поэмой о Сталине, за которую получил Государственную премию, индульгенцию за авангардистские грехи и звание народного писателя республики. В середине пятидесятых годов он сообщил одной актрисе: «Это ужас, что я узнал об этом деде Сталине. Я изучал его гороскоп, и в нем масса убийств».
До войны Незвал вел богемную жизнь поэта-авангардиста и, вместе с тем, дисциплинированного профессионала: каждое лето он уезжал в родное Брно, где писал свои книги: в двадцатые годы он выпустил тринадцать сборников, в тридцатые годы – двадцать шесть. Наряду с поэзией он писал романы, театральные пьесы в стихах (знаменитые «Манон Леско» и «Любовники из киоска»), теоретические работы, делал переводы.
Его переводили на русский язык Анна Ахматова, Давид Самойлов, Белла Ахмадулина, а совсем недавно – сотрудник Радио Свобода Муртазали Дугричилов.
Вот одно из стихотворений 1934 года, переведенное на русский язык Константином Симоновым. Оно называется «С богом и платочек». По-чешски «с богом» означает «прощай».
С богом! Прощай! Как ни странно, мы оба не плачем,
Да, все было прекрасно! И больше об этом ни слова.
С богом! И если мы даже свиданье назначим,
Мы придем не для нас – для другой и другого.
С богом! Пришла и ушла, как перемена погоды.
Погребального звона не надо – меня уж не раз погребали
Поцелуй, и платочек, и долгий гудок парохода.
Три-четыре улыбки… И встретимся снова едва ли.
С богом! Без слов – мы и так их сказали с избытком,
О тебе моя память пусть будет простой, как забота,
Как платочек наивный, доверчивый, как открытка
И немножко поблекший, как старая позолота.
С богом! И пусть ты не лжешь, что меня полюбила
Больше всех остальных… Все же легче нам будет в разлуке,
Пусть, что будет, то будет! Что было, то было…
И тобою и мной к новым судьбам протянуты руки!
С богом! Ну что ж! В самом деле? Ну да, в самом деле.
Мы не лжем, как врачи у постели смертельно больного.
Разве мы бы прощались, если б встретиться снова хотели?
Ну, и с богом!.. И с богом! И больше об этом ни слова!
Творчество Незвала можно с долей упрощения разделить на периоды по десятилетиям: двадцатые годы – это поэтизм, тридцатые годы – сюрреализм, сороковые годы - при оккупации Незвала не издавали, цензура считала его особо опасным автором, после 1945 года наступило затишье, и, наконец, пятидесятые годы – прагматический схематизм, вопреки инстинктивной ненависти Незвала к догмам реализма. В этот период он как раз и пишет поэмы «Сталин» и «Песнь мира», о которой сам цинично заявил:
Диктор: Ну, они это хотели, так я им это наблевал за двести тысяч крон.
Нелли Павласкова: Люди, знавшие Незвала, вспоминают его страсть к деньгам, сыгравшую главную роль в его поведении после коммунистического путча 1948 года. Коммунистический режим умел щедро вознаграждать своих певцов. Обласканные властью писатели жили так, как в довоенной республике крупнейшие фабриканты. Сам Незвал в своих незаконченных мемуарах написал:
Диктор: «Таких бессовестных поэтов, как я - мало. Я – бессовестный. И только благодаря своей бесцеремонности я выдержал всю эту хулу и похвалу, которыми был бит».
Нелли Павласкова: После освобождения, в 1945 году, Незвал был назначен на пост директора отдела кино в Министерстве культуры. Знаменитый чешский актер Иржи Восковец, позже эмигрировавший в США, вспоминает Незвала в новом, почти министерском, звании.
Диктор: Он был важен, приветлив, ко мне отнесся с горячей симпатией, но был переполнен торжественной ложью. Он явно радовался и упивался своей властью . Только в некоторые, неконтролируемые им мгновения выбивался гейзер его былой непосредственности. Он с удовольствием играл роль киномагната и призывал с лирической ноткой в голосе: « Вы, ребята, должны сейчас делать великие, прекрасные дела. Сегодня можно все! Это не так, как раньше». Этот энтузиазм был его старой доброй чертой, а вот опьянение властью – новой.
Нелли Павласкова: Однако все было не так просто у Незвала после коммунистического переворота 1948 года, когда соцреализм был провозглашен единственным творческим методом. Коммунистическая молодая критика называла его глашатаем декадентной буржуазии. О соцреализме Незвал, человек с не очень героической душой, тогда писал:
Диктор: Что это еще за соцреализм? Коньяк я различаю по вкусу, когда налижусь, а не по этикетке. О названиях пусть думают литературные критики, все равно ни на что другое они не годятся. А что если нашу эпоху в будущем назовут литературной тьмой?»
Нелли Павласкова: В 1957 году Незвал вообще потерял инстинкт самосохранения и отказался прочитать свой доклад на московской конференции о соцреализме. Вместо него он говорил о лирической и романтической традиции чешской литературы. Потом отказался придти в редакцию «Литературной газеты» на беседу о соцреализме. В его пражской квартире висели исключительно картины Сальвадора Дали и чешских сюрреалистов – Штырского, Туайен, Шимы. Он жил среди апостолов антиреализма. Незвал знал о своих глубоких противоречиях. В письме к другу он писал:
Диктор: «Я падаю с неба в ад, я суров и вместе с тем чувствителен, я и печален и весел одновременно, я чувствую «да» и «нет», как одно слово»,
Нелли Павласкова: При всей своей противоречивости он никогда не забывал заступаться перед властями за людей искусства, впавших в немилость. В книге «Иллюзии, как судьба» историк Милан Драпал пишет:
Диктор: «Из писателей, гревшихся в лучах официального солнца в пятидесятые годы, Незвал вел себя лучше всех, и его заступничества принесли ему репутацию человека, готового бескорыстно помогать другим людям. Его современники вспоминают, что сообщения о дискриминации писателей, вызывали у него взрывы гнева. Незвал заступался не только за своих единомышленников по довоенной группе сюрреалистов и авангардистов . Он заступился за чуждого ему поэта, позже лауреата Нобелевской премии Ярослава Сейферта, и за дядю президента Гавела, киномагната Милоша Гавела, которому после войны выдал «свидетельство о надежности», то есть отвел от него подозрение в коллаборационизме с немцами. После неудачной попытки Гавела эмигрировать на Запад Незвал выступил на суде свидетелем в его пользу. Он заступался за теоретика сюрреализма Карела Тайге. Защищая поэта Иржи Коларжа, того самого, кто назвал его крысой и не захотел пойти на его похороны, он писал письма к грозному министру внутренних дел тех лет Носеку. Но все равно Коларж не избежал тюрьмы».
Нелли Павласкова: И все же: в те годы, когда его друзья сидели в тюрьмах, он получал жирные гонорары за плохие стихи и ездил по заграницам. В Помпее он приказал носить себя на носилках и при этом кричал: «Я римлянин, я римлянин!». Половину жизни он прожил двоеженцем: многолетнюю подругу Фафинку, по виду совершенно не подходившую к его приватной галерее авангардного искусства, он представлял гостям как прислугу. По требованию компартии он женился на ней в 1946 году, но в 1952 году сблизился с балериной Ольгой Юнговой, в 1954 у них родился сын Роберт. О его странной кончине писатель Алексей Кусак пишет:
Диктор: «В Пасхальную Белую субботу Незвал, возвратившись из Италии, пришел к своим друзьям супругам Славичек. Прощаясь, он сказал: «Мы больше не увидимся. В понедельник я умру». И, действительно, через два дня он умер. Он инфаркта».
Нелли Павласкова: Через несколько лет русский поэт Иосиф Бродский посвятит ему стихи.
На Карловом мосту ты улыбнешься,
переезжая к жизни еженощно
вагончиками пражского трамвая,
добра не зная, зла не забывая.
На Карловом мосту ты снова сходишь
и говоришь себе, что снова хочешь
пойти туда, где город вечерами
тебе в затылок светит фонарями.
На Карловом мосту ты снова сходишь,
прохожим в лица пристально посмотришь,
который час кому-нибудь ответишь,
но больше на мосту себя не встретишь.
На Карловом мосту себя запомни:
тебя уносят утренние кони.
Скажи себе, что надо возвратиться,
скажи, что уезжаешь за границу.
Когда опять на родину вернешься,
плывет по Влтаве желтый пароходик.
На Карловом мосту ты улыбнешься
и крикнешь мне: печаль твоя проходит.
Я говорю, а ты меня не слышишь.
Не крикнешь, нет, и слова не напишешь,
ты мертвых глаз теперь не поднимаешь
и мой, живой, язык не понимаешь.
На Карловом мосту -- другие лица.
Смотри, как жизнь, что без тебя продлится,
бормочет вновь, спешит за часом час...
Как смерть, что продолжается без нас.
29 июня 1961, Якутия
