Дмитрий Волчек: В эти дни, когда каркас постиндустриальной России разваливается на глазах и те, кто недавно веселился, хнычут и трясутся от страха, тревожно еще и оттого, что не удается найти ясного объяснения происходящему. Вспомнили Николая Кондратьева, будто бы 80 лет назад предсказавшего нынешний кризис. Но стоит ли искать причины только лишь в экономике? Поговорим сегодня о новой, хотя и еще до кризиса написанной книге «В поисках реальности». Ее автор, петербургский культуролог Алексей Машевский, размышляет о «поле мнимостей», заменивших действительность и породивших в массовом сознании ощущение благополучия, которое сейчас благополучно же развеивается. Порекомендовала эту книгу моя коллега Татьяна Вольтская, и я, полистав и увидев цитаты из работ философа Якова Друскина, сразу почувствовал симпатию к автору. Друскин, друг Даниила Хармса и Александра Введенского, много лет вел дневник, который и стал его главным философским сочинением; книгу Алексея Машевского, объединяющую эссе, филологические работы и «записки на манжетах», тоже вернее всего было бы назвать дневником. Дневником человека, заметившего исчезновение реальности:

Алексей Машевский: Первым и самым важным для меня действительно был поиск реальности. Потому что, с моей точки зрения, и постмодернизм об этом замечательно сигнализирует, отличительная черта нашего времени в том, что вообще какие-либо критерии реальности утрачены. Причем утрачены настолько глобально, что даже в политике происходит примерно то же самое. Вот газовый спор Украины с Россией протекает в очень интересных формах, потому что реальность одна – газ не идет. А дальше оказывается, что каждая сторона рассказывает свою версию реальности, почему он не идет. То есть, видимо, эта книга была попыткой выяснить: а газ-то где? Условно говоря. Хотя там, ей богу, нет про политику ничего, тем более, про газовый спор Украины с Россией.



Дмитрий Волчек: Алексей Машевский действительно не говорит о политике, он – и это, конечно, гораздо интереснее, описывает происходящее с массовым сознанием:

Диктор: «Лидия Гинзбург писала о том поразительном феномене, свидетелем которого стало человечество в ХХ веке: в огромной стране за считанные годы было уничтожено 10 миллионов крестьян, в деревне организован форменный голод, а интеллигенция, живущая в городах, этого как бы и не заметила. Так и немцы «не заметили» десятки лагерей смерти, расположившихся у них под боком. Вообще оказалось, что кроме пропагандистской машины было еще нечто, препятствующее пониманию происходящего, обыкновенному вниманию.
Имя этому «нечто» – автоматизм жизни, подпитываемый двумя главными демонами человека: страхом и надеждой. Страхом осознать и, следовательно, сделаться ответственным. И надеждой на то, что все как-нибудь само собой образуется. То же самое и теперь. Происходящие на наших глазах изменения – с климатом, с
почвой, с психикой людей, с их нравственным обликом – очевидны. Но все продолжает идти своим ходом. Ученые предупреждают, отсчитывают до катастрофы последние десятилетия. Но это для впавшего в инфантильное тупоумие сознания слишком большой
срок. Меж тем все уже наличествует: проплешина Чернобыля, пустыня Арала, болото Маркизовой лужи. Нам мешает вдуматься и увидеть лишь страх. Ведь тогда придется что- то делать, предпринимать усилие, менять себя».


Дмитрий Волчек: А вот надежда, изложенная в следующем пассаже – на крушение «товаропроизводительного монстра» – возможно, сбывается уже сейчас. Поблагодарим Уолл-стрит:



Диктор: «Дело не в том, что социальные механизмы теперь не выслаивают, не выносят наверх умных и талантливых. Нет, вполне вероятно, что и выносят. Дело в другом: и самый умный, и самый талантливый, и его самые великие мысли и художественные откровения станут товаром, только товаром и в этом плане неизбежно опошлятся, «поглупеют», будут выведены из круга подлинности,
следовательно, окажутся духовно неупотребимыми, бесполезными для смыслового насыщения человека (а не потребителя). Воистину сегодня настоящая культура может быть только катакомбной. А на свет она выйдет лишь после того, как рухнет нынешний товаропроизводительный монстр. Надо только, чтобы человек до этого страшного и прекрасного времени сохранился».


Алексей Машевский: Природа человека неотменима. Человек - это, коротко говоря, такое странное существо, которое хочет не только есть и пить, но еще и знать, зачем оно это делает. Вот это вот «зачем» переводит нас всех в особе состояние. Мы существуем, помимо физического, еще в одном пространстве. Оно для нас - реальное смысловое пространство. И в этой книге собственно и осуществляются поиски реального смыслового пространства. Какова его топография, каков рельеф, как оно существует, мерцает ли оно или присутствует в каких-то статических формах, и так далее. И выясняется, что эта вторая реальность, вторая по отношению к первой - физической, а она, безусловно, тоже реальна и обладает целым рядом специфических характеристик. Именно специфичность этих характеристик очень часто заставляет людей, которые обращаются к этой смысловой реальности, думать, что она условна, конвенциональна, что ее как бы нет. Но если встать на такую позицию конвенциональности и условности, просто свести все смыслы к обычным социальным требованиям, например, требованиям той или иной социальной референтной группы, то тогда как раз никакой реальности смысловой и не окажется. Тогда окажется, что есть классовая мораль, тогда окажется, что есть газовые камеры и все остальное, с чем мы в 20-м веке уже имели дело и, в общем, мне кажется, поняли, к чему все это ведет. Вот, честно говоря, институирование этой смысловой реальности, для меня как раз и опиралось на понимание невозможности альтернативы. Ну, хорошо, допустим, что все наши моральные установления вытекают из социального удобства. Давайте посмотрим тогда, что это означает. Но об этом, между прочим, замечательно Мелихов пишет, который создал свою (вслед за Камю, правда, потому что все уже было у Камю в его апологии абсурда), теорию иллюзий, которыми живет человек. Прекрасно. Но и для него истина это только истина социальная, и ничего другого. И его идеи только лишний раз мне показывают, насколько невозможно, насколько нельзя обуславливать духовные приоритеты, духовные ценности только социальными требованиями. По очень простой причине. Потому что, если действительно за его логикой идти, что все иллюзорно, я просто хочу каждого вменяемого нормального человека обратить к своему внутреннему опыту и спросить его: а что, вы никогда в жизни вы необусловлено-честным не были? или: а что, вы никогда в жизни не любили? Может быть, кто-то и не любил. Потом тут есть еще и другая опасность, потому что когда мы начинаем на этот вопрос отвечать, это то же самое, как Змий, который спросил Еву: а правда ли? Вот как только этот вопрос «а правда ли?» задан, то всегда можно раскопать, что нет, что что-то чем-то было обусловлено, и так далее. Это очень просто. Я всегда своим студентам говорю, что даже если сейчас нам явится Божья Матерь, то через полчаса мы с вами не сможем доказать, что она была, а это не было коллективной галлюцинаций. Потому что если мы начнем разбираться с этим явлением с точки зрения обыденного опыта, у нас всегда будут причины заподозрить себя в чем-то не том, что мы были чем-то обусловлены. Но есть какая-то абсолютно непосредственная... Почему я так искусство люблю? Потому что встреча с великим произведением искусства она настолько очищена от всех этих детерминаций, это как будто тебя окликнули свыше. Вот ты стоишь потрясенный, очищенный. Вот это есть состояние катарсиса. Вот это стояние катарсиса, это и есть узнавание вот этой необусловленной никакими иллюзиями ситуации, когда ты просто видишь свет. И если отталкиваться от этого, то приходится уже думать, откуда этот свет сияет, и тогда оказывается, что вся наша духовная деятельность и все то смысловое пространство, в котором живет человек, они определяются тем, что находится за пределами нашего опыта, за пределом обычных наших представлений, и тогда ты понимаешь, что человек, по свойству своему, по определению, существо религиозное, которое ищет за пределами собственных возможностей. Но об этом Паскаль еще в свое время замечательно писал.


Дмитрий Волчек: Вопрос – какая из двух реальностей более реальна?

Алексей Машевский: Для меня нет никакой второй реальности, потому что произведения искусства, с моей точки зрения, более живы и более значимы зачастую, чем колбаса и сыр в холодильнике. Я вот не могу вспомнить, что я ел 5 декабря 1975 года, но зато я замечательно помню день, когда я, допустим, был в капелле Медичи во Флоренции. Вот это осталось. Спрашивается, что более реально? В силу этого для меня нет такого разделения на первую и вторую реальность а, кроме того, нет и жесткого разделения на искусство и религию. Потому что это единое поле духовной деятельности человека, просто нужно, чтобы было настоящее искусство и неподдельная религия. Тогда они всегда идут рука об руку, и мы из истории это прекрасно знаем, потому что величайшие произведения искусства создавались на религиозной почве и украшали те же самые храмы и культовые сооружения. Да, искусство, мне кажется, это одна из таких очень серьезных форм молитвы, в конце концов. Настоящие стихи это молитва. Но это знали все поэты, как мне кажется, за исключением только Маяковского.



Дмитрий Волчек: В книге «В поисках реальности» Алексей Машевский немало времени уделяет полемике с постмодернистами, но это не нападки обскуранта, а заинтересованный спор:


Алексей Машевский: Само состояние пришествия постмодернизма, мне кажется, на этой почве и возникает, потому что очень всерьез утрачены критерии реальности. Причем они утрачены настолько сильно, что, заметьте, современное искусство, например, не имеет аудитории в виде публики. А почему? Да потому, что нормальный человек, даже если не задумывается об этом, он печенками все-таки какую-то реальность чувствует.

Диктор: «Постмодернизм – невротическая реакция на тотальную неустойчивость мира, когда островок стабильности пытаются найти хотя бы ценой отказа от «серьезности». Если в реальности не осталось ничего, не подверженного скептицизму, приходится прибегнуть к игре, сами правила которой священны. Вся наша «игровая» культура (сходящая с ума по определенным правилам обособившегося эстетизма) есть лишь попытка незаконной контрабанды Абсолюта, запрещенного в стране «закончившейся истории», куда мы все так настойчиво пытаемся въехать».


Алексей Машевский: Мы вообще-то не вправе выносить никакого суждения. Может быть самый отвязный постмодернист на самом деле - самое дорогое юродское дитя Господа Бога. Я ничего тут не могу сказать, не знаю. Я могу судить только о продукции. А вот в искусстве, в так называемом большом искусстве, страшно много чепухи, и не только нашего времени, а и того, что висит в музеях в огромном количестве. И с возрастом ты приучаешься это очень быстро видеть. Ты приходишь даже в Пинакотеку мюнхенскую и, с одной стороны, ты сразу видишь, что вот это вот висит Дюрер, или вот эта дивная, фантастическая картина позднего Тициана – «Коронование терновым венцом» - вот это абсолютный шедевр, и ты просто сразу это видишь. А рядом много замечательных полотен, но это уже искусство, как бы просто искусство. То есть я, как человек любящий искусство в целом, я бы ни в коем случае не отказался ни от чего, в нем мне все дорого, хотя бы с исторической точки зрения. Но при этом я прекрасно понимаю, что есть, к сожалению, вещи второй свежести.


Диктор: «Постмодернизм сделал большое дело, уравняв в правах различные культуры и художественные системы, а главное, в отличие от модернизма (который на самом деле первым стал играть со стилями) указав на относительность и иллюзорность критерия новизны. Ошибка была лишь в выводах. Из факта, что «ничто не ново под луной» следует вовсе не «конец истории», а более глубокое понимание прошлого – как актуального, живого прошлого. Это еще формула Василия Андреевича Жуковского: «были как есть».
Ошибка постмодернизма, проистекающая из позитивистских его оснований, в том, что он играет в «мертвые», как ему кажется, кубики художественных систем прошлых веков, мертвые – то есть лишенные экзистенциального содержания. На самом же деле у
Бога «все живы» ибо Он есть Бог живых, а не мертвых. И это значит, что от Гильгамеша до Бродского простирается единый живой смысловой пласт человеческого опыта, звучат голоса, с которыми можно вступить в перекличку».



Дмитрий Волчек: Эта полемика принадлежит уже истории литературы. Статьи, с которыми спорит Алексей Машевский, написаны в 1990 и 91-м годах. Задор тех лет выглядит очень забавно, ведь материалы о торжестве постмодернизма публиковались рядом со столь же румяными прогнозами о скором превращении России (во главе с Ельциным, Иваном Силаевым и Александром Руцким) в демократическое европейское государство с кисельными берегами. Авторы тогдашних постмодернистских манифестов Вячеслав Курицын и Борис Кузьминский вряд ли повторят сегодня свои суждения начала 90-х. Запоздавший спор с ними не становится от этого менее интересным, досадна лишь его абстрактность: Алексей Машевский не анализирует собственно постмодернистские сочинения, среди которых немало замечательных (романы Кэти Акер и Роберта Глюка, например); правда, он признаётся, что беллетристику давно уже не читает:


Диктор: «Художественная проза, мне кажется, изживается. Происходит это потому, что та виртуальная реальность, которую конструировал прежде роман или рассказ, теперь успешнее задается фильмом либо компьютерной игрой. Именно здесь происходит удовлетворение потребности человека в фантазийности, в отстранении от бытовой жвачки и т.д. Но роман, настоящий роман, был занят также другим. Как и всякое произведение искусства, он исследовал экзистенциальную природу человека, погружался в тайны
психологии, пытался формулировать основные философские вопросы времени. Минимализация формы художественного произведения в нашу эпоху (невозможность романа, поэмы, эпоса) – явление, глубоко связанное с кризисом доверия. Человек не верит в смыслы, а главное, мы не верим человеку, верящему в смыслы. И нас уже не может заинтересовать широкое исследование социальных условий, жизни,
исторического развития. Подспудно мы не чувствуем достаточно серьезных мотивировок, заставляющих автора это исследование предпринимать, следовательно, ему не верим. Жизнь в ее бытийности сделалась случайностью – вот в чем проблема. Само бытие стало частным делом. И искусству нечего оформлять. Бывшая магия формы стала формой магии, точнее формой фокусничества, симулирующего живой объект. Сюжетная (либо антисюжетная) литература именно пытается симулировать жизнь, последовательную жизнь, которой не стало. Чего не стало? Смысла, скрепляющего бытие в серию, последовательность развертывающихся событий. Тогда просто нанижем их на гнилую нитку сюжета. Это и есть автоматичность существования будущего жителя преддверия Дантова ада, человека с абортированным сознанием».


Дмитрий Волчек: Для этого адского жителя приготовлена и инфернальная культура:

Диктор: «Если внимательно приглядеться к тому, куда идет, допустим, телевидение с все более умножающимися играми, шоу и лотереями, станет ясно: его скрытый идеал – капустник, то есть нечто такое, что по своим эстетическим параметрам предельно «демократично», в чем может принять участие каждый. Из сферы магии, тайноведения, общения на «языке богов» мы таким образом перемещаемся в сферу обслуживания потребностей. Культура делается подотраслью сервиса, наряду с массажными кабинетами, ресторанами, прачечными, публичными домами. Обществу не нужны талантливые и умные люди, разве только в узкой сфере информационно-технического развития, безусловно внедуховной. Обществу не нужны гении, точнее они нужны ему как игрушки, как интересная забава. Гении в духовной сфере экономически невыгодны. Дешевле развлекать с помощью массовой культуры. Но и обратное тогда закономерно: массовая культура, массовое производство требуются именно потому, что нет достаточного числа людей талантливых, которым более материальных благ нужны духовные открытия, смыслы, понимание себя и мира, гармония, любовь.



Дмитрий Волчек: Обращения к таким невесомым категориям, как «гармония», «любовь» и «честность» - явный признак слабости автора, в безвыходной ситуации уповающего на чудо, на «бога из машины». Когда Алексей Машевский пишет, что «единственной действенной преградой на пути распространения фашисткой идеологии может быть лишь религиозное отношение к миру и своему месту в этом мире», думаю, он понимает, что это лишь слова на бумаге, не имеющие отношения к той реальности, поискам которой посвящена его книга. Но дадим слово автору:


Алексей Машевский: Как мне кажется, человек, который живет в обществе и подчиняется всем бытовым обязанностям, просто должен знать цену, он должен знать, что есть нечто важнее, главнее. Современный человек как раз принципиально этого не знает, в массе своей. Дело в том, что человек может быть верующим, думая про себя, что он атеист, потому что он становится верующим в бога не потому, что свечку ставит, крестится или намаз совершает, а потому, что вдруг, по какой-то причине, для него есть правда, например, совесть, любовь. И поскольку эти совесть, любовь и истина вообще никак не выводятся из социальной практики, потому что социальная практика и политика свидетельствуют, что ничего этого как раз нет, и вдруг, если для человека, почему-то это есть, и есть не как незыблемое, то он - верующий человек. Он, правда, про это может не знать и про себя ничего такого не говорить, но, тем не менее, если он внутренне за это держится, то я думаю, что с ним все в порядке в этом плане. По моим представлениям всякий, кто предельно честно исполняет свой долг и предельно честно отбывает ту жизненную повинность, на которую его поставили рок, судьба, бог, природа, не знаю, кто, вот он уже потенциально верующий человек.



Дмитрий Волчек: Думаю, что читателя, прежде всего, привлекут в книге Алексея Машевского рассуждения другого рода – дневниковые записи, наблюдения, сродни розановским. Вот такая, например:

Диктор: «Люди думают, что они заняты благородной, полезной обществу деятельностью, например обучают деток. То есть сеют разумное, доброе, вечное... На самом же деле они наемники в великой армии оболванивателей, анастезиологов души, в совокупности служащих одной цели: сделать из человека заготовку для дальнейшего социального фрезерования, вытачивания. Надо так поработать с человеком, чтобы прорезающиеся крылышки духовности не помешали потом амортизировать его на ниве служебного долга».


Дмитрий Волчек: Или вот такое остроумное наблюдение:


Диктор: «Мысль, обнаруживающая себя в стихотворении или рассказе, подобна подпольщице, провалившей конспиративную явку. Теперь ее заарканят идиоты и будут допрашивать с пристрастием. Меж тем эта экзальтированная барышня менее всего годится для допросов».


Дмитрий Волчек: К узкой специализации Алексей Машевский относится с иронией и подчеркивает, что его книга – обо всём.

Алексей Машевский: Даже в науке мы сталкиваемся с совершенно потрясающим явлением, когда специалисты сопредельных областей уже просто друг друга не могут понять, а как только вы попадаете на любую конференцию, социолог уже триста раз оговорится, если он залезает в философский, допустим, вопрос. А, скажем, литературовед немедленно упрекнет какого-нибудь филолога в незнании определенных вещей. Меж тем, если человек это действительно существо, которое хочет жить в смысловом поле, и в силу этого, кроме того, еще и хочет быть этичным… А этика это очень простая вещь, с моей точки зрения – это способность поступать правильно. Мы все хотим поступать правильно. Но поступать правильно можно только в одном случае - если ты имеешь целостную картину мира. В силу этого наше время, с его профессиональной раздробленностью предельной, оно буквально антиэтично всем своим существом, ибо оно погружает обычного человека в стресс. Нельзя думать об этом, - говорит оно ему, - об этом думают специалисты такие-то. Вот эта книга она в этом смысле для иудеев - соблазн, а для эллинов - безумие, потому что здесь автор пытается, вообще-то говоря, думать обо всем. То есть на самом деле здесь такая принципиально антипрофессиональная мифологема целого знания. То есть для меня это очень важно, я хочу знать, насколько современный человек имеет право думать обо всем, потому что если он этого права лишен, он не может быть этичным, он не может существовать в смысловом поле, то есть он, по сути, не может быть человеком.


Дмитрий Волчек: Книгу Алексея Машевского «В поисках реальности» есть смысл прочитать хотя бы ради этих «сердца горестных замет». Раздобыть ее несложно: полный текст свободно доступен в Интернете (http://www.folioverso.ru/bibl/v_poiskah.pdf).