Вспоминаю первую прогулку в сосновом бору. Меня заворожил протяжный шум лесных верхушек, и я остановился как вкопанный на дорожке. Этого никто не заметил, и всё наше общество пошло дальше. Дорожка в нескольких саженях впереди круто опускалась книзу, и я глядел, как на этом изломе исчезали сначала ноги, потом туловища, потом головы... Я ждал с жутким чувством, когда исчезнет ярко-белая шляпа дяди Генриха, самого высокого из братьев моей матери, и наконец остался один... Я, кажется, чувствовал, что «один в лесу» – это, в сущности, страшно, но, как заколдованный, не мог ни двинуться, ни произнести звука и только слушал то тихий свист, то звон, то смутный говор и вздохи леса... Подходившего ко мне дядю в светлом костюме и соломенной шляпе я видел точно чужого, незнакомого мне человека.

Что воспоминания эти написаны не сегодня и не вчера слышно и видно не только по «саженям» и «нашему обществу». Осязаемые пятна воздуха, бесшумные блики, запах смолы, кинематографически остранённые ноги, туловища и головы, сгустки детского волнения – всё выдаёт модерниста начала века. Я вспомнил эти сосново-соломенные импрессии В.Г.Короленко, читая другого модерниста – В.В.Набокова. Есть в его сборнике «Весна в Фиальте» рассказ «Уста к устам». Герой рассказа – бездарный, пошлый романист. В.Набоков находит множество деталей – психологических, портретных – чтобы заразить нас своим сарказмом по отношению к графоману. Заражает с лёгкостью. Разумеется, мы с мастером, мы, как и он, ироничны, изысканны, зорки. Уже добивая жертву, В.Набоков характеризует литературные вкусы персонажа: «уважал Лугового, ценил Короленко, находил, что Арцыбашев развращает молодёжь...». И тут мне пришёл на память Короленко – нет, не создатель моралистических переводных картинок, не заступник гонимых – а мемуарист, автор душистых воспоминаний о Малороссии. Не знаю, читал ли их В.Набоков. Но если и читал, то едва ли взгляд его потеплел: нашёл же мэтр ядовитый эпитет для бунинской прозы – «парчовая».

На волне набоковского сарказма я мысленно вернулся к начальному рассказу сборника «Весне в Фиальте». После первого прочтения у меня осталось неприятное послевкусье, что-то вроде обиды. Я перечитал рассказ и понял, чем меня задел писатель: недоверием. Под занавес он всё же сунул в руки героини букет фиалок. Мало ему было, что они торчали в названии. И мало было во втором абзаце услышать в имени городка «сахаристо-сырой запах мелкого, тёмного, самого мятого из цветов...». Ладно, я бы не ворошил послевкусья и не придирался бы, если б не это масонское подмигивание – «ценил Короленко».

Но что же это за время такое было! Как шлифовало оно грани хрусталика, оттачивало крылья носа, настраивало барабанные перепонки. К а к, о д н а к о, г р у б о н а ш и с л о в а в ы р а ж а ю т н а ш и о щ у щ е н и я. Курсив – мой. Слова – короленковские.