Редкий случай в истории мысли: в сороковые годы XVIII века два человека написали независимо друг от друга, на разных языках два эссе на одну и ту же тему и пришли к противоположным выводам. Авторов звали Давид Юм и Жан-Жак Руссо, темой их рассуждений был подъем наук и искусств. Сочинение шотландского философа вышло в 1742 году во втором томе "Моральных и политических очерков". Эссе Руссо было отправлено на конкурс Дижонской академии наук в 1749 году – и сразу же получило приз. Его тезис о том, что просвещение вредно, а сама культура – ложь и преступление, приобрел невероятную популярность в свете. Юм, доказывавший в своем тексте, что подъем наук и искусств способствует смягчению нравов и через это – развитию торговли и прогрессу, так и остался малоизвестным. Два философа познакомились позже, а когда Руссо, давно приговоренный парижским парламентом к аресту и скрывавшийся в княжестве Невшательском, был вынужден бежать и оттуда, Юм пригласил его в Англию и нашел для него прибежище в поместье одного из своих друзей в Стаффордшире. Дружбы, однако, не вышло – Руссо склочничал, Юм публично защищал свою честь, а Вольтер, следивший за ссорой, довольно потирал руки.
Но не Вольтера, а именно Юма и Руссо Пятигорский избрал, чтобы в 1977 году рассказать слушателям Свободы о европейской философии Просвещения. Юм, которого традиционно считают завершителем мощной традиции английского эмпиризма, в рассказе Пятигорского предстает едва ли не зачинателем новой традиции – в предшественники ему достается лишь одинокий епископ Беркли. Ни Гоббса, ни Локка в поле повествования Пятигорского не существует. Как не существует Декарта, Спинозы и Лейбница – представителей того самого рационализма, которому Юм как будто бы всеми силами противостоял. Юм для Пятигорского – зачинатель новой традиции чувствования, а не последовательный скептик, критикующий интеллектуальный догматизм своих континентальных предшественников.
Это Юм, подхватывая мысль Беркли, указал, что ни о каких объектах внешнего мира самих по себе, вне их восприятия серьезного философского разговора вестись не может. Esse est percipi, быть – значит быть воспринимаемым, – провозгласил епископ Клойнский, и Пятигорский передает эту мысль Юму для дальнейшей разработки, не поминая того факта, что восприятие в системе Беркли имеет божественное обеспечение: мир во всем его многообразии есть просто потому, что его всегда, без перерывов на обед и сон, воспринимает Бог. Напротив, Юм у Пятигорского как будто бы производит феноменологическое эпохэ: он разделяет вещи сами по себе (когда их никто не воспринимает) и вещи восприятия и анализирует далее исключительно последние.
Пятигорский в Тарту
Но он же делает следующий шаг, а именно ставит под вопрос и единство самого "Я", через которое проходят все образующие опыт восприятия (чем, по мнению Пятигорского, закладывает основы современной психологии). "Я" как твердого единства после Юма нет, – провозглашает Александр Моисеевич, не упоминая, у кого оно было (ибо трудно назвать мыслящую вещь Декарта единым "Я") и у кого оно вскоре действительно появится: кантовская "Критика чистого разума" выйдет через пять лет после смерти Юма, в 1781 году. Для Пятигорского все эти историко-философские связи совершенно не важны, потому что перед ним стоит четкая задача: объявить век Просвещения веком чувствительного Руссо, а философским отцом этой чувствительности назначить скептического шотландца.
И вот здесь два эссе на тему искусств и наук могли бы оказаться кстати – они ведь, по сути, об этой самой чувствительности. Руссо разносит подъем искусств и наук в пух и прах, потому что считает их "искривителями" естественного чувствования. Но постулируемый им дикарь является человеком с незамутненными чувствованиями ровно в той же мере, в какой и человеком с незамутненным разумом. Просвещать – значит возвращать к человеческой природе, истинной и благой. Юма проявления разумного и доброго привлекают в той же мере, что и Руссо, но поскольку он видит в науке инструмент распространения разума и блага, он хвалит ее прогресс. Чувствительность и разум ни тот, ни другой не противопоставляют. Скорее, они рассуждают о чистых формах того и другого.
Вопрос, который действительно занимает Юма в эссе о науках, – это вопрос о причинах. С каким-то маниакальным упорством он в который раз показывает, что "причинность", о которой рассуждают философы, есть на поверку лишь привычка связывать два явления, совместно появляющихся в нашем опыте. Утверждать, что одно из них каким-либо образом определило появление другого, у нас нет никаких оснований. Юму явно не давала покоя бессмысленность вопроса "почему?", продемонстрированная в его "Трактате". Пройдет совсем немного времени, и за аналитику чистых форм, а также обоснование причинности примется Кант – наследник, которого Юму традиционно назначают историки философии. Но перед нами – нетрадиционная схема наследования. О ней слушатели Свободы узнали 7 января 1977 года. Пятигорский по-прежнему скрывался за псевдонимом "профессор Моисеев".
Проект "Свободный философ Пятигорский" готовится совместно с Фондом Александра Пятигорского. Благодарим руководство Фонда и лично Людмилу Пятигорскую за сотрудничество. Напоминаю, этот проект был бы невозможен без архивиста Свободы Ольги Широковой, являющейся соавтором всего начинания.
