Александр Генис: В эфире августовский выпуск “Нью-Йоркский альманах”, в котором мы с Соломоном Волковым обсуждаем новости культурной жизни, какими они видится из Нью-Йорка.

Соломон, я предлагаю начать сегодняшний выпуск «Альманаха» с приятной новости — стали известны лауреаты Премии Кеннеди-Центра. Это, пожалуй, самая высокая награда для людей в области культуры.

Соломон Волков: Безусловно. Она будет вручаться 6 декабря в 38-й раз, лауреатов объявляют заранее. Действительно, в области культуры более высокой почести в США нет. Выбирают лауреатов после того, как просматривает все рекомендации Госсекретарь. Победителям обеспечено место в ложе во время присуждения рядом с президентом. Все это транслируется по телевизору, широко освещается. Лауреаты очень счастливы, даже когда они в самом преклонном возрасте. Как, предположим, актриса Сисели Тайсон, замечательная афро-американская актриса, которая была в числе награжденных. Ей 90.

Александр Генис: Характерно, что среди лауреатов - самые разные представители самых разных видов искусства. Тут и Лукас, который снял «Звездные войны», и группа «Иглс», которая знаменита своей песней «Отель «Калифорния». Но нас больше всего интересует фигура дирижера Сейджи Озава.

Соломон Волков: Сейджи Озава, японец, который проработал 29 лет в качестве дирижера, руководителя Бостонского симфонического оркестра, одного из главных, ведущих симфонических оркестров. Кстати, Озаве в сентябре будет 80 лет.

Александр Генис: Хороший юбилей, надо отметить. Он ведь - протеже Леонарда Бернстайна?

Соломон Волков: Не сразу. Вся его деятельность дирижерская связана с Тангелвудом, местом, которое я очень люблю, потому что много лет подряд летом я туда ездил и посещал тангелвудский музыкальный фестиваль, один из самых примечательных в Америке. Озава был птенцом, воспитанником тангелвудского музыкального центра, основанного Сергеем Кусевицким, тоже многолетним дирижером, многолетним музыкальным руководителем Бостонского симфонического оркестра. Но Озава его перекрыл по части долголетия в этом плане. Кусевицкий возглавлял оркестр 25 лет, что тоже очень-очень много, особенно по современным меркам, а Озава целых 29 лет. Сначала он был в Тангелвуде, потом попал на воспитание к Караяну, ведущему дирижеру в мире на тот момент. Там его заприметил Бернстайн и сделал своим ассистентом в Нью-Йоркском филармоническом оркестре. Ну а оттуда уже последовало дальнейшие возвышение Озавы в Америке - он возглавил Сан-Франциский симфонический оркестр.

Мое первое знакомство с Озавой состоялось еще в Москве, когда приехал Сан-Франциский оркестр с Озавой во главе. Это было в начале 1970-х годов. Я тогда первый раз Озаву увидел и услышал, он произвел на меня сильнейшее впечатление.

Александр Генис: Какая блестящая карьера. Когда Озава услышал о том, что стал лауреатом этой премии, он сказал: «Представьте себе мою судьбу: я родился в хижине в Маньчжурии, жил в нищете в Японии во время войны. Увидел американских солдат впервые, когда они угостили меня шоколадом и жвачкой. И вот теперь я стою рядом с президентом Америки».

Соломон Волков: Озава очень любопытная личность, может быть он немножко даже усмехается, когда говорит о своем детстве. Озаву в жизни отличает крайняя независимость. В Бостонском оркестре в то время, когда там дирижировал Озава, сидело несколько моих приятелей, российских скрипачей, они мне много чего очень интересного порассказывали об Озаве. В частности, от них я первый раз услышал, что у него жена русская - Вера. По-английски ее фамилия транскрибируется Ильян, она, наверное, Ильина. Но Ильина - слишком сложно сначала для японского, потом для американского уха. Озава очень ее любит, особое внимание поэтому у него всегда было к русской культуре. В быту он не претенциозный - до вызывающего поведения. Вас издавна интересовала Япония, японские ритуалы, поэтому вы знаете, что такое появиться перед лицом японского императора, даже в современной Японии. Так вот, Озава, когда его пригласили на прием к японскому императору, явился туда в джинсах. Было просто неслыханным оскорблением и нарушением этикета.

Александр Генис: Это действительно поразительно. Потому что ведь до сих пор к японскому императору относятся как к Богу. Вы знаете, у меня есть довольно много друзей из Японии, один замечательный японский славист профессор Нумано мне рассказывал, что видел фильм «Солнце», который снял Сокуров про Хирохито. Там японский актер играет императора. В связи с этим у меня с Нумано состоялся такой разговор.

- А теперь этот актер скрывается, - сказал профессор.

- Почему скрывается?.

- Но он же играл императора.

- Ну и что?.

- Большего оскорбления нельзя нанести императору, поэтому радикалы его убьют, если найдут.

- И что же, да этого никогда никто не играл императора?

- Конечно, нет.

И это в сегодняшней Японии. Так что придти в джинсах к императору — нужно набраться смелости.

Соломон Волков: Потом он ввел «битловку» в качестве концертной формы.

Александр Генис: Это у нас в Риге говорили «битловка», в Москве - «водолазка».

Соломон Волков: Ну пусть водолазка. Важно, что в качестве концертного наряда. Он дирижировал в белой водолазке, после него она вошла в моду и многие музыканты стали в ней появляться на эстраде. Озава такой был всегда живчик. Кстати, у меня из-за этого произошел конфликт с редактором «Нового русского слова» Яковом Седых, которого вы, конечно, замечательно знаете.

Александр Генис: Либо - Яков Моисеевич, либо Андрей Седых. Его псевдоним был Андрей Седых, а звали его Яков Моисеевич Цвибак.

Соломон Волков: Я принес ему свою рецензию на концертное исполнение «Бориса Годунова», где дирижировал Озава, и там описал поведение Озавы, как поведение живчика. Седых страшно оскорбился за Озаву, статью завернул. Я с ней пришел к Довлатову, который как раз тогда возглавил «Новый американец», с этого началось мое сотрудничество с «Новым американцем» в качестве музыкального критика.

Александр Генис: Я понимаю обоих. Дело в том, что Довлатов любил джаз, а не симфоническую музыку, а вот Седых любил, понимал и знал классическую музыку, и его оскорбило такое отношение. Вообще он был человек старомодный.

Соломон Волков: Добавлю, что Озава в 2011 году получил российский Орден Дружбы, этим орденом была отмечена его деятельность по пропаганде русской музыки ХХ века. Озава является выдающимся специалистом по Стравинскому. Я хочу показать фрагмент из оратории Стравинского «Царь Эдип», дирижирует Сейджи Озава, новый лауреат Премии Кеннеди-Центр.

(Музыка)

​Соломон Волков: В августе исполняется 80 лет замечательному грузинскому композитору Гие Канчели. Вы знаете, у меня есть такая теория, я к ней не раз возвращался, напомню о ней сейчас нашим слушателям. У каждой нации в каждый данный момент должен быть ее музыкальный бард, музыкальный голос, композитор, который выражает глубинную суть нации. Мне посчастливилось знать нескольких людей, которых можно назвать национальными бардами в области классической музыки. В Армении это Тигран Мансурян для меня, в Латвии — это Петерис Васкс.

Александр Генис: В Эстонии - Арво Пярт, конечно.

Соломон Волков: В Украине - Валентин Сильвестров, в России, безусловно, Родион Щедрин, с которым вы недавно встречались в Мюнхене. Для Грузии это вне всякого сомнения - Гия Александрович Канчели. Сами эти народы, сами эти нации даже не всегда осознают, насколько данный композитор является их голосом. В наибольшей степени в этом смысле признана роль Пярта в Эстонии. Пярт, как мы знаем, православный, но эстонцы его действительно прижали к сердцу и признают, что в данный момент это их национальный музыкальный голос.

Александр Генис: Арво Пярт — национальный герой Эстонии. Когда-то я встречался с иностранными славистами, и они мне сказали: Эстония — это там, где живет Лотман? Вот так же, наверное, многие говорят про Пярта.

Соломон Волков: Канчели живет в Антверпене уже много лет, там спокойная обстановка, там можно писать. Все эти турбуленции, которые происходили, он, разумеется, полностью в их курсе, его дети активно участвуют во всех грузинских переменах. Но музыка Канчели до сих пор не признана в Грузии как отражающая ее национальное самочувствие.

Александр Генис: То есть он не стал Пяртом Грузии?

Соломон Волков: И вот почему: слишком большой контраст по сравнению с тем, что грузины, наверное, думают о себе - как о жизнелюбивой нации с какими-то яркими ритмами, и чрезвычайно глубокой, философской, во многом очень печальной и даже трагической музыкой Канчели. Для нее характерно парадоксальное сочетание простоты с глубиной и новизной. Эти три качества, кажется, противоречит, но в Канчели они сочетаются. Замечательно о Канчели сказал Щедрин: “Это аскет с темпераментом максималиста”.

Александр Генис: Действительно яркое определение.

Соломон Волков: Он же сравнил его сдержанность со сдержанностью затаившегося Везувия. Тоже очень точное наблюдение. Потому что в музыке Канчели эти состояния погруженности в себя сменяются неожиданными взрывами темперамента - именно извержениями вулкана страстей и эмоций. На этих перепадах в значительной степени держится драматургия музыки Канчели.

Он автор многих классических на сегодняшний момент музыкальных произведений, Среди его канона - семь симфоний, симфоническая литургия «Оплаканный ветром», произведение, которое называется «Стикс», для альта, хора и оркестра, «Жизнь без Рождества», камерно-инструментальный цикл, который я слушал не раз и живьем, каждый раз это производило на меня глубокое очень впечатление. На Западе он самый популярный грузинский композитор. Для западной аудитории именно Канчели олицетворяет современную Грузию. Но у Канчели есть другая сторона, о которой он сравнительно недавно не очень любил, чтобы ему напоминали. Он автор очень популярных мелодий к очень популярным кинофильмам. Канчели очень долгое время сотрудничал с кинорежиссером Данелия и написал музыку к таким его классическим фильмам, как «Не горюй» и «Кин-Дза-Дза». Но в плане музыки самым популярным фильмов из всех данелиевских стал «Мимино» 1977 года. В последнее время вышло несколько дисков с записью именно этого рода — музыки к фильмам, к театральным постановкам. Это совсем другой Канчели.

Александр Генис: Но друг друга эти два композитора могут признать?

Соломон Волков: Вы знаете, Канчели в молодости был джазменом, довольно известным в Грузии, он очень увлекался джазом. Постепенно в нем стала преобладать глубокая философская струя. А сейчас он как-то сливает эти два состояния, одно не мешает другому, одно дополняет другое.

Я хочу показать одну из недавних записей, по-моему, совершенно блестящую — это канчелиевская музыка к кинофильмам в исполнении Раймонда Паулса за фортепиано и джазового ансамбля. По-моему, Паулс это делает просто блистательно. Итак, «Мимино», Раймонд Паулс и джазовый ансамбль.

(Музыка)

Александр Генис: А теперь в завершении нашего сегодняшнего «Альманаха» я хочу поговорить об одной проблеме, которая, конечно, нас с вами затрагивает непосредственно. Недавно я прочитал в Фейсбуке на сайте Сергея Ивановича Чупринина, редактора «Знамени», его заметку о тиражах нынешней русской литературы. Эта заметка вызвала массовый отклик, потому что цифры, которые он приводит, не могут не поражать. Чупринин пишет, что тиражи упали. Понятно, что упали тиражи толстых журналов, понятно, что серьезные, большие книги не пользуются успехом, к этому все привыкли, но он пишет, что тиражи фантастики, детективов, любовных романов вертятся вокруг одних и тех же цифр — 1, 2, 3, редко 5 тысяч экземпляров. Он приводит примеры: Гришковец — 3 тысячи экземпляров, Виктор Пелевин — 4 тысячи экземпляров, Захар Прилепин, которого принято теперь считать главным автором патритов, - 4 тысячи экземпляров. И только Татьяна Толстая, пишет он, выбивается. Ее «Невидимая дева» издана тиражом 12 тысяч экземпляров. Теперь — это большой тираж. Но я-то помню, когда тиражи были и 100 тысяч, и 200 тысяч, и 300 тысяч. Конечно, все это кажется очень странным. Еще когда мы с Вайлем приехали в Россию первый раз в 1990 году, выпустили нашу «Родную речь» тиражом 100 тысяч экземпляров. Представьте себе: филологическая книжка тиражом в 100 тысяч. Но мы не разбогатели на этой книге, тогда все умирало в Советском Союзе, включая деньги.

Чупринин пишет, что хотя у книги Татьяны Толстой тираж в 12 тысяч экземпляров, это в 10 раз меньше, чем число ее подписчиков на Фэйсбуке. Вот он и приходит к выводу, что читатели бросили книжки ради Фейсбука. Как вам нравится эта теория и эти аргументы?

Соломон Волков: Сергей Иванович Чупринин — это человек очень значительный и лукавый. Мне кажется, что он немножко лукавит в данном случае. Первое: вся эта публикация направлена на то, чтобы, как мне кажется, оправдать довольно убогое существование современных толстых журналов в России, в том числе «Знамени», которое Чупринин возглавляет. Потому что их тиражи действительно упали, как говорят теперь в России, ниже плинтуса. Никаких шансов на то, что тиражи эти восстановятся, нет и быть не может. Их, как мне представляется, существование на сегодняшний момент — анахронизм.

Александр Генис: Тут я не могу вставить слово. Меня, конечно, задевает то, что происходит с толстыми журналами, особенно, когда мы сравниваем их с толстыми журналами в Америке. Ведь толстые журналы только кажутся чисто русским феноменом, на самом деле в Америке тоже есть толстые журналы, во всем мире есть толстые журналы, все они живут трудно, потому что интернет, конечно, составляет конкуренцию, но не так трудно, как в России. Скажем, «Атлантик Мансли», который существует 150 лет, журнал, в котором печатался Марк Твен и Генри Джеймс, продолжает существовать, но уже в другом качестве. Между тем, журнальной перестройки в России не произошло.

Дело в том, что сегодняшний Марк Твен не будет печататься в «Атлантик Манслер», он книгу просто-напросто. Практика печатать книги в толстых журналах стала, совершенно с вами согласен, анахронизмом. В этом отношении, мне кажется, гораздо разумнее поступает журнал «Звезда» с нашими друзьями Гординым и Арьевым в качестве редакторов. Потому что они делают ставку на документальные материалы, на литературоведение, на историю. Беллетристику печатать в журналах, по-моему, теперь абсолютно бессмысленно. И именно поэтому толстые журналы не пользуются больше успехом.

Соломон Волков: Да, я с вами согласен. Добавлю сейчас о втором соображении, по поводу которого Сергей Иванович Чупринин лукавит. А именно он говорит: тиражи «Знамени» несколько тысяч экземпляров, но и тиражи Пелевина несколько тысяч экземпляров. Он забывает или намеренно умалчивает о том, что тираж «Знамени» - это и есть последний тираж. Данная книжка «Знамени» никогда больше дополнительным тиражом печататься не будет, в то время как книжка Пелевина, или книжка Прилепина, или книжка Толстой, любого из названных им авторов, он упоминает там еще Аксенова — вот тоже буквально две тысячи экземпляров, он забывает добавить, что эти книжки беспрерывно допечатываются, и общий тираж такой книги того же самого Пелевина может составить 100 тысяч экземпляров. Вы вспомнили о стотысячном тираже вашей книги с Петей Вайлем, аналогичная история произошла и у меня с несколькими книгами. Суммарный тираж моих «Диалогов с Иосифом Бродским» давно зашкалил за 100 тысяч, суммарный тираж моей книги «История культуры Санкт-Петербурга» тоже превзошел 100 тысяч. Суммарные тиражи книг в итоге могут оставаться достаточно высокими, достаточно внушительными.

Александр Генис: Пожалуй. Я выпустил книжку «Уроки чтения», через три месяца издательство Елены Шубиной напечатало новый тираж, через три месяца еще один тираж, и так далее, это - нормальная ситуация во всем мире.

Соломон Волков: Лукавый Чупринин берет книжку, там написано: тираж такой-то. И делает вид, что это и есть ее конечный тираж.

Александр Генис: Но не будем отрицать и того, что тиражи, конечно же, резко упали, и в целом - тиражи крохотные. Я помню, Ирина Прохорова говорила: как получается, что все наши замечательные, филологические книги, а они действительно издают книжки с любовью, там масса комментариев, очень много труда вложено туда, но у нас тиражи одна-две тысячи экземпляров. А в Польше такая же книга выходит тиражом в 20 тысяч экземпляров?

Это действительно необъяснимо - ведь Польша все-таки меньше, чем Россия. Правда, та же Прохорова мне объясняла, что отчасти виновата книготорговая сети, которая мучительно плохо работает. Как всегда в России. проблемы в дорогах.

Соломон Волков: До сих пор это не налажено. Книготорговцы жалуются на это, но ничего не делают для того, чтобы создать нормально функционирующее систему.

Александр Генис: Она же рассказывала, что люди в рюкзаках привозят их книги в какие-то отдаленные места, где нет книжных магазинов. Я помню, как один наш слушатель прислал мне письмо из южного Казахстана, где он писал, что не видал новых книг с перестройки - просто ни одной новой книги. Мне стало так неловко, что я выписал через «Озон» ему несколько книг, которые мне нравятся, того же Пелевина, Сорокина, и послал. Он получил эти книги, и сказал, что во всей деревне на меня смотрели с уважением, потому что никто не знал, что почта еще работает.

Но есть и другой аспект у этой проблемы — Фейсбук. Как вы считаете, Фейсбук отбирает у книг читателей?

Соломон Волков: Нет, я с этим совершенно не согласен. Фейсбук - иной жанр. Те люди, которые, условно говоря, подсаживаются на иглу данного автора, который ведет этот блог, как Татьяна Толстая, которую вы упомянули, я слежу за ее блогом в Фейсбуке. Блестящие тексты каждый раз, они собирают иногда по пять тысяч, а иногда больше «лайков». То есть люди все это читают, они узнают о писательнице Толстой, им нравится эта форма высказываний.

Другое дело, мы должны будем об этом поговорить отдельно и подробнее, что Фейсбук, как новое средство коммуникации с читателями, диктует и новую форму литературного высказывания. Мы сейчас наблюдаем за мучительным, как всегда бывает в таких случаях, переходом от традиционной коммуникации с читателем к другой. Как это будет развиваться, мы посмотрим. Мы с вами, Саша, и сами являемся участниками этого процесса. Это захватывающее дело.

Александр Генис: Это действительно мучительный процесс. Каждый раз, когда появляется новое техническое средство, будь то кино или телевизор, меняется все, в том числе и книги. Недавно мы с вами говорили о том, что толстые книги стали анахронизмом. Иначе и быть не может, когда в Фейсбуке все мелькает, ведь главное тут — краткость высказывания. Это, кстати, имеет отношение и к толстым журналам. Меня когда-то спрашивали: а что нужно сделать толстому журналу, чтобы быть популярным?

Соломон Волков: Стать тонким.

Александр Генис: Не обязательно, я сказал, что прежде всего надо, чтобы оглавление было длиннее: должно быть больше материалов. Как тот же самый «Атлантик Мансли», где царит разнообразие.

Соломон Волков: Когда я гляжу на то, как формируются современные толстые журналы в России, то замечаю, что они формируются по старому литературному принципу. Я не сравниваю того, что публиковалось тогда и публикуется сейчас, но по организации материала сегодняшние «Знамя» или «Новый мир» не отличить от «Знамени» или «Нового мира» 1948 года.

Александр Генис: Но при этом сегодня меняется сама природа чтения. Когда мы читали журналы в советское время, то телевидение существовало для хоккея, кино показывали мало и плохое, а значит конкуренции было очень мало. К тому же, журналам можно было то, чего нельзя было книгам - журналы были смелее. Вспомним «Новый мир» Твардовского или «Юность» 60-х. Но теперь пришел совсем другой читатель, которого старым не заманишь.

Я думаю, что вы правы: сегодня происходит гигантский перелом в области чтения. Я недавно узнал, как Джейн Остин, самая любимая писательница англоязычного мира, стала таковой. Ведь она никогда нигде не училась. Но у нее была большая семья, много сестер, отец любил читать, вот они все и читали вслух. И так продолжалось в течение 100-150 лет, люди вместе читали книги вслух и становились профессионалами чтения. Ведь эти длинные книги подробно обсуждались, критики жили в каждом доме. Этакие читательские клубы, как бы мы сейчас сказали, захватил мир, сделав романы самым популярным развлечением.

Сегодня все иначе. Природа чтения меняется. И мы сейчас находимся на развилке между старой литературой и той, что рождается на наших глазах.