В Эрмитаже проходит выставка "Братья Хенкины. Люди Ленинграда и Берлина 1920–1930-х годов"

Вот два офицера на садовой скамейке смотрят куда-то вбок, но мы никогда не узнаем, что привлекло их внимание, только запомним выражение лиц – напряженное и подозрительное; вот веселый кондитер в белом стоит в дверях своего заведения, залихватски заломив колпак; вот две танцовщицы скрестили руки за спиной друг у друга, их полноватые фигуры, просвечивающие сквозь балетные пачки, подсказывают нам, что спектакль – любительский; вот футболисты подпрыгнули к взвившемуся мячу, да так и застыли в воздухе; вот молодые дамы развлекаются у витрины – повернули головы точно так же, как стоящие за ними манекены; вот женщина и несколько детей наклонились над балконными перилами, но широкую улицу внизу нам не узнать; вот три лыжника бегут, согнувшись, мимо бесконечного транспаранта, воткнутого в снег: "Да здравствует великий Сталин!"; вот женщина и девочка сидят на песке, и за ними угадывается море, вот идут шеренги мужчин с винтовками, вот плещут знамена физкультурников, вот скользят байдарки…

Все это можно разглядеть, если повезет, на выставке "Братья Хенкины. Люди Ленинграда и Берлина 1920–1930-х годов", которая проходит в Эрмитаже, в здании Главного штаба. Самим братьям, фотографам-любителям, не слишком повезло: старший, Евгений, родился в 1900-м, с 1926-го по 1936-й прожил в Берлине, вернулся в СССР, был арестован НКВД и в 1938 году расстрелян. Младший, Яков, появившийся на свет в 1903-м, ареста избежал, но погиб на фронте в 1941-м. Евгений снимал Берлин, а потом, до самого ареста, Ленинград, Яков – только Ленинград, в семейном архиве до сих пор хранятся пленки – около 7000 снимков.

Нам хорошо известны фотографии тех лет, особенно советские, и на их фоне снимки братьев Хенкиных кажутся необычными – настолько они свободны и раскованны. Как будто братья ходят, по известному выражению, "взяв глаза в руки", и смотрят на все, что кажется столь обычным, обыденным – и именно поэтому ускользает от внимания. Ну, парочка целуется, ну, ребенок упал на детской площадке, ну, спортсмены бегут, морячки лодку к воде поволокли – делов-то! И вдруг, почти через 100 лет, оказывается, что это и есть жизнь – что об этом эффекте и сказано у Мандельштама в "Нашедшем подкову":

Человеческие губы, которым больше нечего сказать,
Сохраняют форму последнего сказанного слова,
И в руке остается ощущенье тяжести,
Хотя кувшин наполовину расплескался, пока его несли домой.

​

То, что фотографии братьев Хенкиных – та самая драгоценная вода в кувшине, ясно с первого взгляда, и все же рассмотреть это сокровище удастся, повторяю, если повезет. То есть если зрение хорошее, а нервы – еще лучше глаз. И здесь мы подходим к глобальной проблеме, которую можно обозначить как "Проблема куратора в современном искусстве". Потому что, с одной стороны, возможно, 90% современного искусства не существовало бы вовсе, если бы не кураторы, которые его правильно организовали, а главное, объяснили нам, что это не грязь и не кучки мусора, а именно современное искусство, просто надо уметь смотреть. А с другой стороны, есть вещи, которые с очевидностью являются произведениями искусства безо всяких кураторов, которые зачем-то все равно приходят, расставляют их особенным образом и объясняют нам, что все это значит. Именно это и произошло с выставкой братьев Хенкиных. На сайте Эрмитажа, где помещен соответствующий пресс-релиз, фотографии Хенкиных радуют своей четкостью – подробности на каждой можно разглядывать часами. Например, за подпрыгнувшими футболистами мы видим трибуны, обсыпанные маком толпы, за ребенком в коляске – рисунок булыжной мостовой, рядом с сидящими людьми можно прочесть надпись на транспаранте: "Трудящиеся СССР! Вступайте в ряды Осоавиахима" – за каждым кадром дрожит и клубится жизнь, и нет ничего увлекательнее – рассматривать ее слой за слоем, как брейгелевский деревенский праздник, где столько участников занимаются столькими разными вещами: кто-то ест, кто-то пьет, то-то пляшет, кто-то справляет нужду, кто-то блюет, кто-то входит в дом, кто-то выходит, и все это складывается в неповторимый узор.

Но на выставке не больно-то поразглядываешь – она устроена в виде огромной фотомастерской с тусклыми красными лампочками, при которых раньше проявляли пленки и печатали фотографии – видимо, ее куратор, Дмитрий Озерков, заведующий Отделом современного искусства, решил, что этот глубокий образ важнее деталей, которые зритель может разглядеть в красноватой темноте. Есть, правда, еще проектор на стене, где можно запустить неторопливое слайд-шоу, но что-то там в этот раз не заладилось, поверх фотографий так и осталась какая-то компьютерная табличка, закрывающая своим пятном часть изображения, например, лица на портретах. Так что выход один – ходить по рядам, где одни фотографии развешаны так, как будто они сохнут после проявки, а другие так и лежат в черных ванночках, наполовину залитые водой – якобы это проявитель. Или закрепитель, уже не помню, что там в эти ванночки заливали.

Но даже сквозь мутно-красное тщеславие куратора пробивается жизнь, пойманная веселыми братьями, как бабочка в сачок – а они явно были веселыми, эти Яков и Евгений. Один вот даже собачку увековечил, как она какает на газоне – лет за 70 до Кибирова, элегически воспевшего тот же процесс. Да и вообще, там довольно кадров, на которых люди дурачатся, шутят друг другу на радость.

​

А еще братья любят человеческие лица – все эти люди в военной, железнодорожной, спортивной форме, все эти женщины, которых облегают "легкие платья из ситца", смотрят на нас открыто и требовательно, задумчиво, выжидательно, их взгляды завораживают, и сердце сжимается в ответ – такие же, как мы, такие близкие, такие живые! А парады и праздники с безумными конструкциями из звезд и портретов вождей – только фон для этих лиц, но фон как будто сгущается. И чувство, с которым смотришь на них отсюда – из точки, где их страшное будущее известно, трудно передать.

Прочитать надписи, что относится к Берлину, а что к Ленинграду, кстати, тоже не так просто – но, может, оно и к лучшему – зато можно пуститься в увлекательные угадалки – где тут немецкие граждане, а где советские. Интересно, что советских угадываешь примерно 8 раз из 10 – все-таки даже у немцев в 20–30-е годы нет на лицах такого напряжения. В изящном Берлине не водится "человек эпохи Москвошвея". А в стране советов совсем не увидишь холеных детей и свободных избалованных женщин – как те, что прикалываются у витрины, передразнивая манекенов. Нет и довольных бюргеров, отцов семейств и основателей собственного дела, гордых своими успехами. Зато марширующая и спортивная молодежь – поразительно похожа, и тех русских и немцев, кого завтра убьют под Москвой, подо Ржевом, под Сталинградом, сегодня практически не отличить. Правда, лицо одного ленинградского футболиста… ох, какое лицо! Как настороженно он смотрит исподлобья куда-то вбок. Или вот эти двое – он в шляпе, она в берете, какое напряжение между этими двумя. А та девушка, которая легла на широкие перила балкона и смотрит вниз – какой в ней покой, и разве только чуть-чуть шалости и кокетства.

Словом, даже красное затемнение не в силах заглушить свет, льющийся из этих фотографий. Снимки братьев Хенкиных пережили столько десятилетий архивного сна, переживут они и многоумные кураторские выверты – глядишь, и настанет день, когда мы увидим их во всей обезоруживающей простоте и ясности и узнаем еще что-то очень важное "о времени и о себе". Ведь герои и персонажи этих фотографий не позируют перед объективом, не стараются быть лучше и красивее, чем на самом деле. Манера Хенкиных невероятно современна именно потому, что они старались ловить жизнь как она есть, непричесанную, в движении, на лету. Поэтому каждый зритель тоже невольно становится ее участником, как человек, идущий мимо раскрытой двери и случайно увидевший стол под клетчатой скатертью, ребенка, играющего на полу, женщину, поднявшую руки перед зеркалом. Наверное, так увидели бы предвоенные Ленинград и Берлин малые голландцы – если бы туда перенеслись.

Будем надеяться, что знакомство с архивом братьев Хенкиных, обнаруженным их потомками, только началось, и что за первой выставкой, состоящей всего из 142 фотографий, последуют другие.