Александр Генис: Если судить по книжному рынку и литературному процессу, то советское прошлое гораздо больше волнует западных авторов, чем российских. Мы уже не раз говорили, что доступ зарубежных историков и литераторов к архивам в 90-е годы привел к тому, что в следующее десятилетие появилось много ярких книг, раскрывающих тайны режима всем, кого это тема волнует.

В Америке, похоже, таких читателей больше, чем в России - судя по тому, как редко и неохотно переводят на русский труды западных ученых. Стремясь преодолеть эту апатию, наше «Книжное обозрение» старается не пропустить ни одной важной книги такого рода. Вот и сейчас, не боясь испортить благодушное предпраздничное настроение, Марина Ефимова представит слушателям «Американского часа» новую монографию о жизни простых людей в эпоху сталинского террора.

Orlando Figes. “The Whisperers”

Орландо Файгес . «О тех, кто перешел на шёпот».

Марина Ефимова: Орландо Файгес, один из ведущих американских советологов, много писал о российских диссидентах советского периода и рецензировал мемуары интеллектуалов, ставших жертвами сталинского режима: воспоминания Евгении Гинсбург, Надежды Мандельштам, произведения Солженицына. Но свою книгу «The Whisperers» он посвятил не диссидентам и не свободолюбивым интеллигентам, а тем советским гражданам, кто всей душой принял советский режим и идеологию, и все же стал жертвой сталинской машины уничтожения. Эта книга – о том, что делал ГУЛАГ с душой ординарного советского человека. Эта книга – сборник свидетельств тихого отчаяния, приспособленческих уловок, доносительства, раскаяния, исповедальных признаний, стыда, чувства вины, сломленности и жажды выжить.

Диктор: «Я, Николай Иванов, отрекаюсь от своего отца, бывшего священника, потому что многие годы он обманывал народ, говоря, что Бог есть. И по этой причине я прекращаю со своим отцом всякие отношения».

Марина Ефимова: Файгес напоминает, что подобные письма писались иногда под диктовку самих родителей, которые стремились таким образом отвести от детей «охотников за ведьмами». Жена арестованного, как известно, должна была немедленно развестись с ним, если хотела обезопасить себя и детей. Но и этого показалось мало: по всей стране возраст подростков, к которым были применимы законы Уголовного кодекса, был снижен до 12-ти лет – что помогало шантажировать родителей. Файгес напоминает читателям, что и коммунальные квартиры были не только результатом перенаселенности городов, - они были удобны тем, что их жильцы могли следить друг за другом и доносить властям обо всех проявлениях нелояльности режиму.

Книга Файгеса не ограничивается откровениями простых безвестных людей. Описывая эпопею Павлика Морозова, автор подчеркивает, что в создании пропагандного культа вокруг этого имени участвовал Максим Горький, предложивший поставить памятник мальчику, который, по словам Горького, «понял, что человек, родной по крови, может быть при этом врагом по духу». А враг, само собой, должен быть обезврежен... желательно - уничтожен. Рецензент книги Джошуа Рубенстайн, директор Североамериканского отделения организации « Amnesty International », был особенно огорчен тем, что среди многих «Павликов Морозовых» советского периода оказался и Александр Твардовский. Он пишет:

Диктор: «В биографии будущего редактора прогрессивного журнала «Новый мир», где в первые же послесталинские годы начали печатать вещи Солженицына и мемуары Эренбурга, было своё темное пятно. Когда в 1931 году были арестованы по политическим мотивам его отец и братья, молодой Твардовский дал им знать, чтобы они не пытались налаживать с ним контакты. Многообещающий поэт, он не хотел ставить под удар свою литературную карьеру. Через два месяца отец бежал из ссылки, чтобы повидать сына и понять, что с ним происходит. И сын сообщил о его приезде в милицию.

Марина Ефимова: «Вынужденный выбирать между семьей и революцией, - пишет Файгес, - Твардовский, как и многие другие, отказался поддаваться абстрактному гуманизму».

Гораздо благороднее вела себя простая женщина, дочь «кулака» Антонина Головина, высланная ребенком вместе с родителями. Она перенесла тяготы неустроенной жизни в Сибири, а после возвращения - подозрительность и жестокость учителей и одноклассников. Но она не отреклась от родных, замуж вышла за такого же бывшего ссыльного кулацкого сына, и только, став врачом, вступила в партию, чтобы заслонить семью от позорного «кулацкого прошлого». Она вспоминала, что другие ссыльные и заключенные после освобождения женились и выходили замуж за лагерных охранников и администраторов, - иногда, чтобы выжить, а иногда для того, чтобы после освобождения обеспечить себе хоть какое-то место в советском обществе.

К моему удивлению, «главным трагическим героем» книги Файгеса « The Whisperers » рецензент называет поэта и писателя Константина Симонова, убежденного коммуниста, члена ЦК партии, шестикратного лауреата Сталинской премии. Рецензент пишет:

Диктор: «Симонов свято верил кремлевской пропаганде. Его восхищение Сталиным не ослабло даже после ареста любимых тетушек и после исчезновения многих друзей и коллег. Он с готовностью принял и послевоенную кампанию против так называемого «космополитизма» - эвфемизм, прикрывавший антисемитскую политику Сталина. Он остался верным сталинистом даже после 1953 года, когда уже все его коллеги решились перейти с шёпота на полный голос. Однако постепенно Симонов начал оттаивать. Он стал способен испытывать раскаянье за свою трусость и слепой эгоизм, и к концу жизни написал поразительно искренние и откровенные мемуары».

Марина Ефимова: По моему ощущению, в мемуарах Симонова (они назывались «Глазами человека моего поколения») было больше подвираний и умолчаний, чем откровений. Они были опубликованы в 1988 году, и я помню, что одна рецензия на них грубо, но не без основания, называлась «Исповедь холуя».

Книга Файгеса « The Whisperers » появилась в тот момент, когда поколение людей, помнящих правление Сталина, вымирает, и когда российское правительство целеустремленно приукрашивает историю сталинизма. «Свидетельства, письма и дневники, собранные Файгесом и его помощниками из общества «Мемориал», - пишет рецензент книги, - являются живым упреком президенту Владимиру Путину, который пытается привить России нравственную амнезию».

Александр Генис: В редких, даже исключительных случаях, мы отмечаем дни рождения не авторов, а их творений. Именно такое событие произошло в этот вторник, когда в Америке вышло на DVD юбилейное издание культового фильма - «Бегущий по лезвию». 25-летие картины Ридли Скотта (о его новинке – «Американском гангстере» - мы рассказывали в прошлом выпуске нашей программы) отмечает не только домашний, но и городской кинопрокат. В лучшем нью-йоркском кинотеатре повторного кино «Фильм форум» «Бегущий по лезвию» вновь собирает полные залы.

В чем секрет этой ленты, которую по совокупному мнению специально опрошенных ученых можно считать лучшим фантастическом фильмом всех времен и народов?

Этот вопрос мы обсуждаем с ведущим «Кинообозрения» «Американского часа» Андреем Загданским.

Андрей Загданский: Когда мы смотрим фантастические фильмы, картины, где действие происходит в далеком или не очень далеком будущем, нас в первую очередь, помимо самой истории, интересует среда. Собственно, среда эта и есть история, история к которой мы имеем особый интерес: как изменится или не изменится наш материальный мир, то, что ежедневно окружает нас. Ведь именно этими изменениями мы измеряем то, что называем наивно «прогрессом».

Александр Генис: Именно этим знаменит фильм Ридли Скотта. Дело в том, что история сама по себе довольно простая и сюжет этой картины, который Ридли Скотт позаимствовал у замечательного американского фантаста Филипа Дика, человека с параноидальными взглядами и очень черном представлением о будущем, исчерпывается коротким сюжетным поворотом - сходство между людьми и роботами. Это не раз эксплуатируемая тема. Но самое интересное - это образ будущего. Как режиссер достиг того, что в это будущее мы можем поверить?

Андрей Загданский: Мы верим в то что очень похоже на настоящее, то что мы знаем. То к чему мы имеем эмоциональную собственную реакцию. Первое что сделал Ридли Скотт - убрал естественный свет. И это - в Лос-Анджелесе! Ведь в этом городе родилась киноиндустрия, именно потому, что здесь больше всего солнечных дней.

Но если вы убираете естественный солнечный свет, вы контролируете реальность - ваш свет создает правила игры. И в этом ночном городе роль солнца заменили прожектора, столь похожие на те прожектора, что стоят на лагерных вышках. Из-за этого весь город выглядит как зона, как тюрьма. Первое радикальное изменение.

Второе - дождь. Непрерывный дождь. Наверное, тот самый, что начался у Маркеса в романе «Сто лет одиночества» и шел три года. Земля, наша планета, в фильме - место совершенно безрадостное. Как мы узнаем в определенный момент, все нормальные здоровые люди хотят покинуть эту планету и улететь в другое, более счастливое место. Здесь, в этом дожде и вечной ночи живут только неудачники - и репликанты. То есть, те самые роботы, которые более и более похожие на людей.

Александр Генис: Андрей, этот фильм не может нам не напомнить другую классику фантастического жанра – немой фильм«Метрополис» Фрица Ланга. То же полное отсутствие солнечного света, та же ночь, подземелье, фабрика и роботы, заменившие людей.

Андрей Загданский: Абсолютно верно. Между двумя картинами – крепкая генетическая связь. Как и «Бегущий по лезвию», так и «Метрополис» в первую очередь запоминается своими дизайнерскими решениями. Как выглядит будущее – вот вечно волнующая нас тема. Мы всегда хотим заглянуть за пределы сегодняшнего дня, за пределы нашей жизни.

Однако, возвращаясь «Бегущему по лезвию бритвы». Главная драма картины - как отличить репликанта от человека и наоборот? Этот сюжет возвращает нас к той самой первой и всегда главной теме фантастического фильма: как далеко заходит прогресс. Оказывается – далеко. Роботы уже неотличимы внешне от человека, они почти совершенны, они сверхлюди, если угодно, но они смертны - всего четыре года отведенной им жизни. Но роботы хотят, как и люди, бессмертия.

Если в этой области прогресс добивается значительных результатов, произношу это с подчеркнутой иронией, то все остальное – упадок и угасание, регресс. Дома – заброшены и истекают дождем.

Улицы Лос-Анджелеса – стали похожи на огромный восточный базар. Лавки торговцев - единственная жизнь в этом заброшенном городе. Ридли Скотт замечательно разбивает это унылое однообразие точными аттракционами. То мимо этих лавок проводят стадо страусов, то проходит человек с какой-то сказочной птицей на голове. Эти ловкие, почти сюрреалистические украшения не меняют страшную, темную и дождливую картину будущего, где Человек уже проиграл схватку с самими собой.

Александр Генис: Знаете, что меня поражает в фантастическом кино? Мрачность этого сюжета. Почему всегда фантастическое кино показывает нам только антиутопию? Ведь фантастика четко делится на две части – на доброе будущее и злое будущее. Но в кино мы всегда видим только ужасы, только кошмары.

Андрей Загданский: Нам всегда нужны страшные сказки. В детстве страшные сказки нас должны чему-то учить. Когда мы вырастаем, мы нуждаемся в новых дозах страха, в новых прививках скептицизма по отношению к нам самим и нашей цивилизации.

Фильмы антиутопии - как шаманы. Они пугают нас и прогоняют злых духов. Если при этом им удается быть весьма развлекательными, как в случае с «Бегущим по лезвию», мы, в благодарность, называем такие картины «классикой» и, спустя 25 лет, выпускаем их в повторный прокат.

Александр Генис: А сейчас в эфире очередной выпуск авторской рубрики Владимира Морозова «Необыкновенные американцы»: албанский дворник Ник Чару.

(Звучит песня)

Владимир Морозов: «Косово в моем сердце». В этой песне нет политики, нет правых и виноватых. Старик-албанец плачет по своему краю, где люди убивают друг друга.

Автор песни - 42-летний Ник Чарку, американец албанского происхождения. У него трое ребятишек. 7 лет, 5 и 3 года. Дэниэл, Николь и Лизи. Временами они вставляют пару слов в наш разговор.

Ник Чарку: Как-то меня попросили подвезти одного старика. Это был албанец-беженец из Косово. Американцы вывезли его, когда там шли междоусобные бои. Старик разговорился, потом заплакал. «Пусть, - говорит, - у вас в Америке хорошо, но мое сердце осталось там. Я прожил в Косово 78 лет, и я вернусь туда умирать».

Владимир Морозов: В честь того старика Ник Чарку и написал свою песню «Косово в моем сердце». Судьба автора пошла в обратном направлении. Он бежал со своей родины 18 лет назад, 2-го сентября. Ник отмечает эту дату каждый год.

Ник Чарку: Перешел границу между Албанией и Грецией. Я был здоровый парень, 23 года, но я заблудился в горах, вместо одного дня шел трое суток. Еда кончилась, я испугался, что так и умру в горах. На счастье, мне встретился пастух-грек. Я не понимал ни слова на его языке, но он накормил меня, привел к себе домой.

Владимир Морозов: Греция оказалась столь же гостеприимна. Ник быстро освоил язык, стал пекарем. В свободное время пел по ресторанам: в греческих - на греческом, в албанских - на албанском.

Ник Чарку: Мой отец был скрытным человеком, ни с кем не откровенничал. В нашей семье было 12 детей. Я - самый младший. Не скажу, что самый умный, но отец почему-то меня выделял. Отводил в сторону и говорил: «Будь осторожен, следи за своим языком. Иначе коммунисты посадят тебя за решетку».

Владимир Морозов: Отец Ника Чарку был одним из первых албанцев, которые окончили военную школу в Италии. Когда к власти в Албании пришли коммунисты, они поперли отца из армии. И хорошо еще, говорит Ник, что не посадили. Семья уехала в глухую деревню, отец стал фермером. Ник осуществил его мечту и перебрался в Америку. Это было 11 октября 1994 года - еще одна памятная дата. Албанская община Нью-Йорка пригласила его выступить с концертами. Выпустил свой альбом. Но музыка кормила его только поначалу.

Ник Чарку: Я работаю с кондиционерами и вентиляционными системами. Моя фирма «Кушиэн и Вейфилд» - на Вест 57-й стрит, между Бродвеем и Пятой авеню. Закончил в Нью-Йорке колледж. Там же, на полставки, и преподаю. Какой заработок? Фирма платит 55-60 тысяч долларов в год. И за преподавание получаю по часам. В целом, в год выходит 70-80 тысяч.

Владимир Морозов: Ник, это же приличные деньги. Почему же ты живешь в полуподвале?

Ник Чарку: Я работаю здесь супером на полставки. Это значит, что мне за работу не платят, только дают квартиру. В этом доме, в районе Бруклин-хайтс, такая просторная квартира, хоть и в полуподвале, стоила бы не меньше двух тысяч в месяц. А мне, по договору, бесплатно.

Владимир Морозов: Его третья должность называется superintendent или супер. Жильцы звонят ему, если потекли трубы, не работает электричество. Он тут же делает мелкий ремонт, для более серьезного - нанимает рабочих со стороны. Супер моет и убирает лестничные площадки, очищает перед домом снег. Сам успевает не все, помогает жена Анила.

Анила Чарку: Да, я бы хотела работать учительницей, как в Албании. Сейчас я частный преподаватель при своих трех детях. Провожу с ними все время. В Америке мой диплом учителя вполне годится. Так что, когда дети подрастут, я подучусь годик в колледже и вернусь в школу учительницей.

Владимир Морозов: Каждое лето дети проводят в Албании. Там дедушки, бабушки и куча других родственников.

Ник Чарку: Когда я приезжаю в Албанию, мне кажется, что люди там медленнее ходят. И куда они ходят! Утром будят меня старые друзья: «Пошли, выпьем кофе!». Заходим в бар, они берут коньяк. А ты мне говоришь, что русские пьют! Албанцы – рюмку за рюмкой. Я им говорю: «Не хочу!». Но они заставляют, как будто я не могу просто посидеть с ними за кашкой кофе. «Наливай, а то ты стал американцем!».

Владимир Морозов: Ник Чарку и впрямь стал американцем. Четыре года назад получил гражданство. Пытается учить ребятишек бейсболу. Летом в выходные обязательно вывозит семью за город. У них внедорожник Нисан-пасфаиндер (первопроходец).

Ник Чарку: Я люблю Нью-Йорк, не знаю города лучше. После свержения коммунистов много наших родных разъехались из Албании по Европе. Мы бывали у них в Германии, во Франции, в Швейцарии, в Испании. После выхода моего альбома я объездил всю Америку с концертами. Албанские общины приглашали и оплачивали проезд. Иногда где-нибудь в Мичигане или в Огайо мне предлагали работу. Чистые, тихие городки. Но я не могу себе представить жизни вне Нью-Йорка.

Владимир Морозов: Так ведь Ник, здесь не самое удачное место для детей. Молодые родители часто перебираются за город, потому что там школы получше, дети более смирные. «Нет, - возражает Анила, - наша городская школа в конце улицы Хикс - одна из лучших в Нью-Йорке».

Анила Чарку: Хотя я живу в Америке, я воспитываю детей по-албански. Тут дают им слишком много свободы. А у нас - дисциплина. Каждый убирает за собой, даже трехлетняя Лизи. У нас нет видеоигр, телевизор смотрим немного, любим читать, ходим в библиотеку. Вожу детей на плаванье, еще есть футбол и карате. Они постоянно чем-то заняты.

Владимир Морозов: Услышав, что речь идет о них, дети бредут к матери. Дениэл, какая твоя любимая книжка?

Даниэл: Вот эта - «Чарли и шоколадная фабрика». И вот еще - «Шапки на распродажу».

Николь: Это моя любимая книга. Мы читаем ее каждый день.

Владимир Морозов: 5-летняя Николь тоже требует нашего внимания, Она и петь умеет. «Вот подрастет, - говорит Ник, - и будет выступать вместе со мной».

(Ник Чарку поет песню «Мое сердце осталось на родине»).

Александр Генис: В праздничный сезон большая часть американцев считает, сколько дней осталось до Рождества, меньшая – до Нового Года, и только политики ждут другой сакральной даты – 3 января, когда в штате Айова состоится первая фаза президентских выборов. Две партии готовятся к ней по-разному. У демократов идет подспудная, но отчаянная борьба между двумя лидерами – Хиллари Клинтон и Бараком Обамой. У республиканцев все более запутано. Три главных претендента – Рудольф Джулиани, Митт Ромни и внезапно вырвавшийся вперед Майкл Хаккаби - представляют три церкви: католическую, мормонскую и протестантскую. Возможно поэтому, говорят обозреватели, дебаты республиканцев напоминают теологические диспуты в средневековых университетах. Однако, какими различными ни были бы интересы, взгляды и убеждении кандидатов, их объединяет одно: есть-то всем надо…

В эфире – очередной эпизод предвыборного радиосериала Владимира Абаринова: «Еда и президентская компания».

Владимир Абаринов: Президентская кампания стремительно приближается к критическому рубежу - первичным выборам, в ходе которых определятся финалисты гонки. Сейчас все ресурсы кандидатов брошены на Айову – небольшой штат на Среднем Западе, который голосует первым, 3 января. В своих попытках завоевать симпатии тамошних жителей кандидаты столкнулись с необычной проблемой. Айова – сельскохозяйственный штат, специализируется на животноводстве и кормовых культурах. На встречах с избирателями кандидаты должны демонстрировать свою любовь к продукции штата – им приходится на глазах у публики с аппетитом поглощать свиную грудинку, зажаренную на гриле, и другие высокохолестериновые прелести местной кухни. Между тем, многие из них соблюдают диету. Демократ Майк Хаккаби, который сейчас лидирует в рейтингах среди однопартийцев в Айове, находится в особенно сложном положении: благодаря строжайшей самодисциплине он похудел почти на 50 килограммов и не хочет снова набирать вес. С его точки зрения, это все равно выйдет боком кандидату.

Майк Хаккаби: Если ты страдаешь избыточным весом, некоторые посмотрят на тебя только раз - и тут же спишут со счетов.

Владимир Абаринов: Вопрос о том, чтó ест кандидат – отнюдь не второстепенный. И не такой простой, как может показаться. С одной стороны, надо поддерживать отечественного производителя. Например, четыре года назад кандидат демократов Джон Керри, находясь в Пенсильвании, заказал чизбургер со швейцарским сыром. Пенсильвания славится своими молочными продуктами. Керри c трудом выиграл выборы в штате с преимуществом менее двух процентов, но пенсильванцы по сей день не могут забыть обиды. С другой стороны, в Америке остро стоит вопрос здорового, сбалансированного питания, особенно детей. Кандидат демократов, губернатор штата Нью-Мексико Билл Ричардсон, сам склонный к полноте и ведущий ежедневную борьбу с излишним весом, сделал эту проблему одной из тем своей кампании. Вот фрагмент его выступления на форуме Фонда по борьбе с раком. Этот фонд создан выдающимся американским велосипедистом Лэнсом Армстронгом, который сам стал жертвой рака.

Билл Ричардсон: Необходимо начинать как можно раньше. Две трети случаев заболевания раком возможно предотвратить. Прежде всего, мы должны очистить школы от неполноценной пищи. Я сделал это в Нью-Мексико и сделаю это повсюду. Мы должны дать здоровый, полезный завтрак каждому ребенку. Мы также должны ввести обязательные занятия физкультурой в школах. Я сделал это в Нью-Мексико.

Владимир Абаринов: Как и в истории любой другой страны, в истории США продовольственный вопрос не раз играл ключевую роль. Бенджамен Франклин в свое время предлагал сделать гербом нового государства не орла, а индейку – настолько важной была эта птица в рационе первопоселенцев. Война колоний за политическую независимость была во многом продолжением борьбы за независимость продовольственную. Принятые английским парламентом Закон о патоке и Чайный закон, которыми вводилась дополнительная пошлина на ввоз этих товаров в североамериканские колонии, стали, в конечном счете, причиной Американской революции.

Владимир Абаринов: Были среди президентов чревоугодники, гурманы и аскеты, любители алкогольных напитков и трезвенники. Тонким знатоком вин был 6-й президент США Джон Квинси Адамс, который в молодости много лет прожил в Европе. Жена 11-го президента Джеймса Нокса Полка Сара Полк запомнилась запретом на крепкие напитки в Белом Доме, за что получила от современников прозвище «Сахара Сара». По части запретов всех своих предшественниц превзошла Люси Уэбб Хейс, жена 19-го президента Резерфорда Хейса, прозванная «лимонадной Люси». При ней в Белом Доме были запрещены не только употребление любого алкоголя и игра в карты, но и танцы и, даже, бильярд. Единственное исключение было сделано в 1877 году по случаю приема русской делегации – советники убедили президента, что без бутылки с русскими не разберешься.

Сегодня шеф-повар Белого Дома – это профессионал высочайшего класса. Уолтер Шайб проработал в Белом Доме 11 лет. Он получил эту работу, выдержав огромный конкурс.

Уолтер Шайб: Насколько я понимаю, претендентов было несколько тысяч – четыре тысячи, кажется - примерно как на первом конкурсе «Американский идол». 20 человек пригласили на собеседование, из них десятерым предложили что-нибудь приготовить на кухне – и, в итоге, остался один.

Владимир Абаринов: Уолтер Шайб начал работать в Белом Доме при Клинтонах и продолжил при Бушах. Но после избрания Джорджа Буша на второй срок, Буши с ним попрощались. В настоящее время пост шеф повара Белого Дома занимает филиппинка Крис Комерфорд. Буши на нее не нахвалятся. Недавно вместе с первой леди Лорой Буш она представляла журналистам свое рождественское меню.

Лора Буш: Через минуту вы сможете снять пробу с этих чудесных закусок и, разумеется, угощение будет сервировано на двух приемах для прессы, запланированных в течение этого месяца. На обед и на прием по случаю Рождества в Белый Дом приглашено, в общей сложности, что-то около 20 тысяч человек. И, кроме того, в течение праздников на экскурсиях здесь побывает 60 тысяч человек. Крис Комерфорд, наш шеф-повар.

Крис Комерфорд: Доброе утро. Поскольку в этом году мы посвящаем праздники нашим национальным паркам, мы хотели отразить региональные особенности американской кухни. Вот здесь у нас представлены домашние сыры из Виржинии, а также сыры из Вермонта и долины Гудзона, штат Нью-Йорк. Далее вы видите копченую лососину из штата Мэйн и, разумеется, прекрасные крабьи котлеты из Мэриленда. Из Вирджинии мы взяли также вяленую ветчину. И вот уже второй сезон мы готовим куриные стейки, которые оказались такими популярными в прошлом году. И, наконец, креветка под острым соусом.

Владимир Абаринов: Вернемся к избирательной кампании. При посещении предприятий общепита кандидат, как правило, общается с другими посетителями и официантами. На одной из встреч с избирателями Хиллари Клинтон рассказала об официантке, которую она встретила в соседнем городке во время ланча.

Хиллари Клинтон: Женщина, которая нас обслуживала, это был ее первый день работы в этом ресторане, поэтому она немного нервничала... Мать-одиночка, воспитывает двух сыновей, работает сиделкой в доме престарелых. Всю жизнь работает на двух работах...

Владимир Абаринов: Одинокие матери почти никогда не голосуют. Хиллари Клинтон рассчитывает мобилизовать этот электорат. Пересказав свой разговор с официанткой, она пообещала, что эта женщина будет жить лучше, когда Хиллари Клинтон станет президентом. Но оказалось, что сенатор Клинтон забыла о чаевых. В Америке ничего не заплатить сверх счета неприлично – чаевые составляют основной заработок официанта. Когда официантка сказала, что лучше бы вместо обещаний получить долларов 20 сверху, пресс-служба Клинтон заявила, что чаевые были заплачены, но не самой Хиллари Клинтон, а одним из сопровождающих, который сидел за соседним столом и расплачивался за всю компанию. Обычно чаевые собираются в общий котел и в конце рабочего дня делятся на всех работников. Но официантка – ее зовут Анита Эстердэй - говорит, что ничего не получила.

Анита Эстердэй: Женщины, работавшие в тот день, они работают там уже помногу лет, я давно их знаю и не могу себе представить, что они не поделились со мной.

Владимир Абаринов: Тем не менее, Анита Эстердей говорит, что не в претензии.

Анита Эстердэй: Я получила свои 15 минут славы. Взяла автограф. Я буду дорожить им всегда.

Владимир Абаринов: Только после того, как Анита подтвердила, что никаких чаевых не получила. В ресторане появился посланец Хиллари Клин тон и вручил ей 20 долларов наличными. Что ни говори, а мудрено быть кандидатом в президенты США.

Александр Генис: Сегодняшний выпуск «Американского часа» завершат «Картинки с выставки», которые приведут нас в музей Метрополитен, где проходит крайне уместная в эти предрождественские дни выставка ритуального искусства Африки.

Чтобы оценить полемический характер экзотической, но, казалось бы, безобидной выставки африканской религиозной скульптуры, надо вставить ее в контекст тех непрерывных «культурных войн», которые будоражат сегодня, как, впрочем, и всегда, Америку. В последние два года, в эти привычно бурные баталии политкорректности оказался втянут бесспорно главный праздник страны - Рождество.

Рассуждая логически, оно и впрямь ставит христианскую веру в приоритетную позицию. Американские магазины не закрываются в Рамадан и Хануку, но 25 декабря вся страна - выходная. В позапрошлом году, выступив в защиту обойденных религиозных меньшинств, сторонники плюрализма культур провели широкомасштабную операцию по нейтрализации Рождества. Возникли расплывчатые открытки, поздравляющие с невнятными «праздничными днями», прошли смутные «праздничные парады», языческие «концерты в честь зимнего солнцестояния». Вместо рождественской елки появились мистические «деревья дружбы». Даже гигантские универмаги «Уоллмарт», напуганные угрозой судебного преследования, поздравляли своих покупателей с «праздниками», не уточняя – какими.

Ничего из всего этого, однако, не вышло. Год спустя Рождество вернулось на свое законное место. Чтобы понять, почему этаатака политкорректности провалилась, достаточно взглянуть на статистические выкладки. 85 процентов американцев считает себя христианами. В относительных цифрах это значит, что в Америке живет больше христиан, чем иудеев в Израиле или индуистов в Индии. Уже этого хватило бы, чтобы никто не мешал стране справлять свой традиционный праздник.

Но намного важнее другое. Та же статистика показывает, что день рождения Христа отмечает 96 процентов (!) всех жителей Америки. Получается, что в рождественскую ночь за рождественским столом под рождественской елкой вы неизбежно встретите «и эллина, и иудея», а также большую часть тех 30 миллионов американских атеистов, которые в Бога не верят, но не решаются лишить себя рождественских подарков.

И это значит, что Рождество - очень удачный праздник. Многовековая традиция наградила его таким богатым набором смысловых оттенков, что это торжество вывернулось из-под узких церковных рамок и стало универсальным днем тепла, любви и, добавим главное, - внеконфессионального религиозного подъема.

Именно это свойство Рождества стремились артикулировать кураторы Метрополитен, устроив выставку, напоминающую западным зрителям, что не только их искусство умеет говорить о Боге.

Африканская скульптура оказала огромное, если не решающее влияние на судьбу всего модернизма в новом изобразительном искусстве. Лучшие и самые дерзкие художники Европы - от Пикассо до Модильяни – черпали идеи в этнографических музеях, надеясь найти там альтернативу классическому академизму. Им это удалось, но именно поэтому мы смотрим на артефакты так называемого примитивного искусства, как на сырье, как на материал для западных модернистов.

Чтобы исправить этот несправедливый перекос, выставка в Метрополитен показывает шедевры своей африканской коллекции на равных с нашим ритуальным искусством. Смысл такой экспозиции в том, чтобы продемонстрировать важный культурологический тезис: религиозные образы отличаются формой, но не содержанием. Чтобы узнать и признать спиритуалистский опыт в непривычной «упаковке» африканской традиции, зрителю надо сделать над собой немалое ментальное усилие. Это непростое упражнение оправдывает затраченную на него эстетическую энергию тем, что позволяет восхититься шедеврами мастеров, сумевших донести до нас свой архаический взгляд на мир богов.

Так, например, меня, как и многих других зрителей, сразу остановила «черная мадонна» из Габона. Ее абстрактная, доведенная до условного знака женственность придает элегантной деревянной скульптуре многозначительность и торжественность храмового символа. Понятно, что ей можно молиться.

Впрочем, и все остальные экспонаты выставки служат этой цели. Искусство - в понимании их создателей - еще не было отделено от религии. Естественным путем, а не насильственным, как это часто бывало с декадентскими направлениями на Западе, путем художественный опыт африканцев становился духовным опытом.

Чтобы по-настоящему оценить такой взгляд на вещи, надо вглядеться в самые причудливые экспонаты выставки из Конго. Эти огромные, двухметровые, матерчатые, сшитые из бурых одеял куклы толстых богинь, которые служили гробом покойникам и были участницами театрализованных похоронных шествий, отдаленно, но все-таки напоминающих католические процессии с мощами святых.

Но ближе всего нам, пожалуй, самое привычное западному зрителю ритуальное искусство африканских масок. В сущности, эти гротескные, экспрессивные, таинственные личины, преобразующие человека в идола и кумира, работают на той же магической энергии, что и Голливуд.

Наш предрождественский выпуск «Картинок с выставки» продолжит Соломон Волков, который проиллюстрирует тему ритуального искусства соответствующими музыкальными примерами и рассуждениями.

Соломон Волков: Вы знаете, Саша, что меня больше всего заинтриговало на этой выставке африканского искусства? Замечательные артефакты. Все это прелестно, но меня, больше чем артефакты, заинтриговала надпись, которая их сопровождает в одном месте. Надпись говорит о том, что «здесь выставлены реальные религиозные артефакты, и мы просим посетителей проявлять к ним особое уважение». То есть предложили отдать должное не только художественным качествам выставленных предметов, но и проникнуться пониманием их специфической ритуальной роли.

Александр Генис: А суть это выставки - увидеть ритуальность другими глазами.

Соломон Волков: Но не кажется ли вам, что тут переходится какая-то определенная граница, а я не уверен, что эту границу следует пересекать. Но поскольку это, безусловно, процесс, который перед нами проходит, мы его можем констатировать, мы его можем прокомментировать, нам говорят, что в дополнение к тем художественным качествам, которые мы видим, данный предмет обладает еще свойствами, которые нам не видны и непонятны, но которые мы, тем не менее, должны оценить.

Александр Генис: Это вопрос точки зрения. Это очень острый вопрос, например, с иконами. Можно ли смотреть на иконы в музее? Сейчас этот вопрос обсуждается очень остро. Но однажды у меня был эксперимент другого плана. Я был в Индии, в Музее Буддизма, как раз в том месте, где Будда достиг просветления. И вдруг я увидал в зале паломников из Тибета, которые подходили к каждому черепку, остатку от времен Будды, простирались на полу, били лбом об пол, как положено в буддизме, поднимали руки вверх и шли к следующему предмету. Для них музей - святыня. Это то самое пресечение эстетики и религии, о котором вы говорите.

Соломон Волков: Но теперь сделаем скачок в наших рассуждениях об этом. Существует искусство социалистического реализма, на котором мы с вами выросли, и мы понимаем сакральный, религиозный смысл этого искусства, ритуальный смысл этого искусства. А здесь, на западе, к нему долгое время относились скептически. Но ведь к африканскому искусству относились тоже в каком-то смысле «потребительски» - из него бралось то, что представлялось модернистским, что давало импульсы модернизму. Вот это было хорошо и интересно, а остальное уходило вглубь. То же самое происходит с русским искусством 20-го века и с его оценкой на западе. Из него, на протяжении последних нескольких десятилетий, пропагандировалось и прославлялось модернистское искусство, то, которое было актуальным и понятным на западе, вписывалось в западное представление о том, что хорошо и что плохо…

Александр Генис: В обще-эстетическую западную парадигму.

Соломон Волков: В то время как искусство социалистического реализма отодвигалось, о нем почти ничего не говорили всерьез никогда, именно потому, что не воспринимали его сакральной и ритуальной роли.

Александр Генис: То есть они видели форму, но не читали его содержание.

Соломон Волков: Да. И сейчас в отношении африканского искусства происходит сдвиг, как мы видим. Нам предлагают оценивать также его ритуальную сторону. Почему бы не применить этот же критерий и к искусству социалистического реализма, и тоже оценить в нем, начать описывать и анализировать в нем эту вот ритуальную, сакральную сторону?

Александр Генис: Во всяком случае, интересный подход, неожиданный.

Соломон Волков: И я предлагаю прослушать песню 37-го года, которая называется «Жить стало лучше, жит стало веселей» - это известные сталинские слова. Это музыка композитора Александрова, автора музыки советского и российского гимна. Если оценивать это произведение с чисто музыкальной точки зрения, то это вполне посредственное произведение. Но мы должны также оценить и его ритуальные качества.

А теперь я хочу показать подлинное ритуальное искусство Африки. Это ритуал по излечению беременной женщины, он записан в Кении, ночью у костра. И лечит эту беременную тоже женщина, изгоняющая дьявола и духов из ее тела. Она приглашает этих злых духов танцевать с ней, там самым они выходят из тела женщины и исчезают ночи с этими кострами и со всей этой атмосферой. Моя позиция заключается в том, что да, если оценивать это музыкальное произведение как чисто музыкальное, то, может быть, в нем и не найдешь каких-то выдающихся красот. Но мы должны также представить и его ритуальную роль, и тогда оно начинает звучать совершенно по-другому. Кенийский танец духов.