Иван Толстой: Ксения Раппопорт - главная героиня итальянского фильма. Рассказывает наш корреспондент в Италии Михаил Талалай.
Михаил Талалай: В эти дни на широкий итальянский экран вышел новый фильм, La sconosciuta. По-разному можно переводить этот титул, из разных вариантов выберем один – «Незнакомка» - и пренебрежем другими возможностями вроде Неизвестная, Неизведанная, Неустановленная, Неисследованная.
Итак - «Незнакомка», новый фильм Джузеппе Торнаторе.
Это один из режиссеров, которые определяют лицо современного итальянского, да, пожалуй, и европейского, кинематографа. Торнаторе – это режиссер со своим почерком, приемами, стилем, проблематикой – всем тем арсеналом, что и составляет осмысленное авторское кино. Вкратце: в кинотеатр ходят «на Торнаторе».
Для главной роли, собственно, Незнакомки, режиссер выбрал русскую актрису, Ксению Раппопорт. Для нее это стало дебютом в Италии, дебютом успешным и запоминающимся. Тревожный взгляд Ксении смотрит сейчас на итальянцев с многочисленных плакатов, расклеенных на улицах. Филигранная работа, и не только Ксении Раппопорт, хлесткий ритм сцен, превосходная музыка гениального Эннио Мориконе – перед нами, действительно, блестящая кинокартина. Она заставляет плакать, но не может заставить ей поверить. Как будто бы режиссер, он же автор сценария, махнул рукой на убедительность сюжета, на явные нестыковки и несуразицы, и, решив, что его кино – не документальное, а игровое, все силы отдал игре и ее воплощению на экране.
История фильма почти банальна. Украинская дивчина приезжает в Италию на заработки, торгуя своим телом. После десяти лет подобной работы, она ее бросает и, совершенно преобразившись, начинает вести слежку за парой ювелиров, с непонятными поначалу намерениями.
По сути дела Ксении Раппопорт играет – и играет превосходно - две роли: глуповатую блондинку в миниюбке, с профкличкой Джорджия, и жгучую брюнетку с теми самыми тревожными глазами и с именем Ирины. В памяти Ирины периодически всплывают краткие секундные эпизоды, связанные с Джорджией – бордели, тротуары периферийных кварталов, помойки и попойки – Италия, которая может вызвать у обычного человека только отвращение.
Бывшая глуповатая Джорджия, а теперь одухотворенная Ирина, живет в буржуазном квартале анонимного города, как мы узнаем из титров, Триеста. И этот город тоже незнаком, неузнаваем, так как Торнаторе умело снял Триест без Адриатического моря, и веселый порт тоже стал тревожным и неулыбчивым.
Русскую актрису легко представить в образе Веры Засулич или Фанни Каплан, или какой иной революционерки прошлых времен.
Ирина бродит по Триесту как павший ангел, с библейским жертвенным пафосом преследуя известную только ей цель – когда-то это мог быть царский сановник, ныне – семья ювелиров.
Зачем же Ирина шпионит за ними? Постепенно об этом узнает и зритель. Когда героиня была Джорджией, у нее отняли дочку, отдав какой-то бездетной паре. И теперь Ирина хочет найти свою бамбину.
Вот, пожалуй, и весь сюжет. В процессе слежки и приближения к предполагаемой дочери происходит масса всевозможных невероятных событий. Ломает себе шею домработница ювелиров, и те берут на работу Незнакомку. Воскресает ее бывший покровитель, которого она, будучи Джорджией, как будто бы убила перед уходом из борделя (отвратительного покровителя, кстати, отлично играет Микеле Плачидо). Бамбина болеет какой-то странной болезнью: она не умеет падать, но Ирина как будто ее излечивает. Зачем-то гибнет в автокатастрофе ювелирша, и итальянские органы правопорядка думают, что ее убила Незнакомка. Но она ее не убивала, а вот своего воскресшего покровителя, действительно, во второй раз убила и закопала. В воспоминаниях же она раскапывает тело отца своей девочки, непонятно кем и почему убитого. Девочка в итоге оказывается вовсе не ее дочерью, но они уже подружились и, в эпилоге, когда Незнакомка выходит из тюрьмы, она, повзрослевшая, ее радостно встречает. Несколько раз Ирина с экрана поет чудесную украинскую колыбельную, отдельные же реплики она дает на русском, хотя, в целом, ведет роль на симпатичном итальянском, с таким родным произношением.
Хочется безоговорочно верить искренней и убедительной Ксении Раппопорт, хочется плакать вместе с ней над разбитой жизнью ее героини, над утраченными детьми. Но не получается, точнее – плакать можно, а вот верить – нет.
Иван Толстой: Конец года у французов связан с именем Александра Дюма. Знаменитый писатель скончался 5 декабря 1870 года, 30 ноября 2002-го его прах был со всеми почестями перезахоронен в Пантеоне, среди великих. Среди разнообразных путешествий, в которые пускался Дюма, была и поездка на Кавказ. Она не прошла для писателя бесследно. О малоизвестных дружеских связях Дюма с грузинской культурой рассказывает Юрий Вачнадзе.
Юрий Вачнадзе: Симфоническая поэма «Ученик чародея» Поля Дюка как нельзя точно передает сущность личности и таланта Александра Дюма-отца. Только он не был учеником, он сам был чародеем и человеколюбом. Он любил людей независимо от расы, вероисповедания, этнической и географической принадлежности. Образы его героев стали символами добра и зла, мужества и трусости, преданности и предательства. Даже большая развесистая клюква, под которой писатель, якобы, отдыхал в России, превратилась в выразительный символ. Во время своего знаменитого путешествия на Кавказ, в Грузии великий француз окунулся в удивительную ауру доброжелательности и теплоты, что теперь, почему-то, именуют толерантностью. Здесь он легко сдружился с простыми людьми, грузинами, и по возвращении на родину, в отличие от некоторых, навсегда сохранил чувство любви и благодарности к ним. Надо заметить, что великий писатель планировал повести в Тифлисе одну неделю, а остался на целых полтора месяца. Рассказывает известный грузинский специалист по французской литературе, переводчик, офицер французского ордена Академическая Пальма, доктор филологических наук Жорж Экизашвили.
Жорж Экизашвили: Когда он вернулся из Грузии, в марсельском порту он сошел с корабля в грузинской национальной одежде. Есть знаменитый снимок, снятый в Париже, где он сидит в грузинской папахе, с грузинской саблей. И сам Дюма в своей книге рассказывает, что когда ему понравились, очень приглянулись шаровары, одного грузинского князя, он попросил его показать. Грузинский князь сразу же снял шаровары, протянул Дюма и говорит: «Пожалуйста, вот вам подарок». Дюма оторопел. Он говорит: «Не смущайтесь, месье Дюма, моя жена только вчера мне их сшила. Я первый раз надел эти брюки». Он сел на коня и ускакал. Но у них была длинная грузинская одежда и его голые ноги не были видны. А шаровары Дюма взял с собой в Париж. Когда он путешествовал по свету, а он много путешествовал, Жерар де Нерваль, его друг, говорил, что Дюма - это великий французский писатель турист, у него было очень много спутников – художников, писателей, - но только одного он попросил поехать с ним в Париж. Это был простой грузинский крестьянин Басила (Басилий) из Гори. Он ехал из Поти в Марсель. Они поднялись на борт корабля, но полиция узнала, что Басила без паспорта уезжает за границу, и его сняли с корабля. Дюма сказал, что он будет ждать в Париже Басилу, дал ему письмо, чтобы он обзавелся паспортом, но не дал деньги. Он подумал, что Басила может достать эти деньги. Прошло 4 месяца, Дюма пишет в своем кабинете или думает о новом рецепте соуса, и к нему врывается его домохозяйка: «Месье Дюма, какой-то мужчина в лохмотьях стоит у дверей и кричит: «Мусьё Дюма, мусьё Дюма!»». Дюма поднимается, улыбается и кричит: «Да это мой Басилий, это мой Басила!». Выходит на крыльцо, а там стоит Басила - уставший, который пешком из Гори добрался до Парижа. 40 дней больной пролежал в Турции! Дошел с двумя словами только: «Мусьё Дюма, мусьё Дюма!».
Юрий Вачнадзе: Экизашвили намеренно обошел набившую оскомину тему соревнований в винопитии, которые, якобы, имели место между знаменитым французом и его гостеприимными хозяевами. И Дюма, где бы он ни появлялся, всюду обрастал легендами и мифами.
Жорж Экизашвили: Молодой грек, доктор, который защитил диссертацию «Александр Дюма и Греция», мне рассказал, что он случайно нашел в библиотеке Греции два манускрипта Дюма. Эти рукописи дошли до одного грека, который жил в Лондоне, он купил их у кого-то и привез. Это был дар английского грека Греции. Это две новеллы, даже можно сказать, что это романы. 400 страниц. Рукой Дюма там приписано внизу: «Тифлис, 19 декабря русское, 31 декабря французское». И потом идет слово « Palais de …», а дальше, я думаю, мне помогут расшифровать фамилию. Там видно «оф» - грузинская фамилия на русский лад. Баратофф, допустим. Он писал именно в Тбилиси. Вот энергия Дюма! Он здесь был полтора месяца. За день - три-четыре застолья. Он пил, он говорил, он путешествовал, утром уходил по окрестностям. И он нашел время, чтобы написать две новеллы. И он пишет: «Я искал в Тбилиси мою любимую бумагу - bleu - но не нашел. И если вам не понравятся эти новеллы, это не моя вина. Грузины счастливее, чем я - им не нужна бумага, чтобы сказать прекрасное слово».
Иван Толстой: В Лондоне проходит Международный фестиваль джаза, на которые съехались музыканты со всего мира – в том числе американские звезды и музыканты из России. Это 14-ый по счету фестиваль в британской столице, которая на 10 дней превратилась в джазовую столицу Европы. За фестивальными событиями следит наш корреспондент Ефим Барбан.
Ефим Барбан: Уникальность Лондонского джазового фестиваля в том, что его концерты идут не только в трех престижных залах Лондона – Барбикан-холле, Квин Элизабет-холле и Вигмор-холле, но и во множестве клубов, ресторанов и даже пабов. В фестивале участвуют без малого шестьсот музыкантов со всего мира. Были дни, когда в рамках фестиваля проходило до 20 концертов в день. Лондонский фестиваль джаза – крупнейший в Европе. По сути дела, во время фестиваля весь Лондон превращается в огромный европейский бастион джаза самых разных стилей и направлений - от диксиленда до авангарда. Центральными событиями фестиваля можно назвать выступления трех звезд мирового джаза: саксофониста Уэйна Шортера, пианиста Херби Хенкока и альт-саксофониста Ли Коница – все посланцы родины джаза. Их концерты вызвали заметный ажиотаж среди британских джазфанов. Американский тенор-саксофонист Уэйн Шортер выступил в составе своего квартета, где блистали пианист Данило Перез, басист Джон Патитуччи и ударник Брайан Блейд. Шортер – один из ведущих саксофонистов современного джаза, прошедший закалку в ансамблях Арта Блейки и Майлса Дэвиса. Мощное свингующее звучание его саксофона и ритмически изощренные импровизации не раз вызывали бурные овации во время выступления его квартета в Барбикан-холле.
Пианист Херби Хенкок хорошо известен российским любителям джаза. Недавно, уже второй раз, он выступил в Москве. Как и Шортер, он прошел школу Майлса Дэвиса, и, как и его бывший лидер, в конце жизни флиртовал с роком и электронными звучаниям. В принципе Хенкок играет сейчас в разных стилях. Ряд его альбомов можно отнести к джазовому мейнстриму - это восходящий к хард-бопу мелодичный джаз. Однако, выступая в Лондоне в молодежном клубе «Раундхауз», Хенкок предпочел продемонстрировать другую ипостась своего пианизма – музыку, которая получила название фьюжн, – смесь рока, коммерческого джаза и этнической музыки.
Заметный интерес у лондонских джазфанов вызвало выступление на фестивале Московского оркестра композиторов. Этот оркестр по сути дела оказался сборной командой музыкантов авангардного джаза со всей территории бывшего Советского Союза. Я насчитал там лишь двух москвичей - блестящего трубача из биг-бэнда покойного Олега Лундстрема Юрия Парфенова и фаготиста Александра Александрова, работавшего в свое время в «Аквариуме». Петербург представляли трубач Вячеслав Гайворонский, басист Владимир Волков и бывший петербуржец, живущий сейчас в Болгарии, саксофонист и композитор Анатолий Вапиров. Одни из музыкантов легендарного трио Вячеслава Ганелина, барабанщик Владимир Тарасов, сейчас иностранец и живет в Вильнюсе. Лидер оркестра пианист Владимир Миллер живет в Лондоне. А выступившая с оркестром тувинская певица Сайнхо Намчилак по большей части проживает в Европе, где очаровывает слушателей горловым пением. Так что Московский оркестр композиторов вполне достоин переименования в Международный или, на худой конец, во Всероссийский. Показанные им на фестивале композиции Миллера, Гайворонского и Вапирова, а также выступления его музыкантов в более мелких составах продемонстрировали красочную, полную интересных музыкальных идей, музыку. Это была захватывающая смесь фри-джаза и современной музыки академической традиции.
Выступление альт-саксофониста Ли Коница с нью-йоркским нонетом Охада Талмора в Вигмор-холле можно назвать реинкарнацией джазового стиля кул эпохи 50-х годов. Кониц – джазовый классик, начинавший в конце 40-х в ансамбле Ленни Тристано, а затем в биг-бэнде Стена Кентона. В его импровизациях по-прежнему ощущается приглушенность и прохладность звучания, вкрадчивая велеречивость интонаций, атмосфера задумчивой, легкой грусти – все те стилистические «родимые пятна», что и в музыке времен его молодости. В 79 лет он не утратил ни изобретательности музыкального мышления, ни тонкого чувства стиля. После концерта я спросил Коница, возникла ли у него за 60 лет работы в джазе какая-то формула успеха.
Ли Кониц: Эта формула, как я ее понимаю, состоит в осознании масштаба компромисса, на который должен идти музыкант, чтобы быть услышанным публикой. Он может идти на компромисс в разной мере, но при этом должен всегда заботиться о том, чтобы музыка не утрачивала художественного качества и оставалась интересной. И пока я жив, я намерен создавать максимально жизненную музыку. Сейчас я в возрасте, который мы называем «временем выслуги лет». Мне сейчас приходится играть намного больше, чем когда-либо прежде. Никогда не работал больше, чем в последние годы, причем даже больше, чем в начале своей карьере, когда я только начинал делать себе имя.
Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня – Лев Лунц. Его представит Борис Парамонов.
Борис Парамонов: Лев Натанович Лунц умер в 1924 году в возрасте двадцати трех лет – пожалуй, самый молодой из русских писателей, сумевших запомниться и остаться в литературе. Был еще Владимир Дмитриев, покончивший с собой в двадцатипятилетнем возрасте, и его-таки забыли, хотя он был ярко талантлив; есть, правда, посмертный его сборник, изданный в самом начале тридцатых годов. Лунца же издали более или менее прилично только в 2004 году, то есть более чем через сто лет со дня его рождения (были зарубежные издания и одно отечественное – неполное - 94-го года). Помнили Лунца потому, что он был участником литературной группы «Серапионовы братья» - первым послереволюционным явлением русской литературы, достаточно громко заявившим о себе. Помнили настолько, что его цитировал Жданов в пресловутом докладе о журналах «Звезда» и «Ленинград» как образчик литературной злокачественности. Лунц считался – не самими «братьями», а критиками – чуть ли не идеологом и теоретиком этой группы, хотя никакой общей идеологии, да и теории не было, под этой маркой объединились очень разные писатели. Но у самого Лунца если не идеология, то теория как раз была, и была она резко западнической. Его статья, которую принимали за манифест группы, называлась «На Запад!». Здесь Лунц призвал к переориентации самого ценного и самого оригинального из русского культурного наследия – литературы. Статья пышет молодым, очень молодым задором: как положено русскому мальчику, Лев Лунц в одну ночь переделал карту звездного неба. Несколько ее положений:
«На Западе искони существует некий вид творчества, с нашей русской точки зрения несерьезный, чтобы не сказать вредный. Это так называемая литература приключений, авантюр. Ее терпели скрепя сердце для детей… Потом, выросшие и поумневшие, они, наученные учителями русской словесности, просвещались и с горьким сожалением прятали в шкафы Хаггарда и Конан-Дойля…
Бульварной чепухой и детской забавой называли мы то, что на Западе считается классическим. Ф А Б У Л У ! Уменье обращаться со сложной интригой, завязывать и развязывать узлы, сплетать и расплетать – это добыто многолетней кропотливой работой, создано преемственной и прекрасной культурой…
Мы фабулу не знаем и поэтому фабулу презираем. Но презренье это – презренье провинциалов. Мы – провинциалы. И гордимся этим. Гордиться нечего».
Конкретизация этих положений у Лунца очень интересна. Он, например, говорит, что воздействие Достоевского идет не только от идей, но и от техники бульварного приключенческого романа, которой он владел. Что Лев Толстой был мастером композиции – вот этого умения сплетать и расплетать узлы, что Чехов подавил в себе потенцию остросюжетного писателя, столь заметную в его ранней повести «Драма на охоте». Что русский театр пренебрег опытом Кукольника и Николая Полевого и потому не создал романтической трагедии – этого истинного театрального жанра.
В этих высказываниях чувствуется несомненное влияние Виктора Шкловского, очень активно развивавшего тогда теорию литературной эволюции, согласно которой новое в литературе возникает из хорошо забытого старого, что в ней происходит восстановление утраченных малых школ, что литературное наследование идет не от отцов к сыновьям, а от дядей к племянникам. А вот что писал Шкловский о самом Лунце в статье 1924 года:
«Льва Лунца, ныне покойного, я узнал, когда он еще был мальчиком, через каждое слово говорящим «моя меме».
«Меме» его с отцом уехали за границу. Лунц выбрал – остаться…
Как каждый мальчик, Лунц увлекался Дюма, Стивенсоном, капитаном Мариетом. Каждый мальчик под давлением «меме», давлением традиции отказывается от этой детской литературы и переходит к Тургеневу и Вересаеву.
Лунц выбрал – остаться… он остался на почве юношеского романтизма и юношеской сюжетной действенной литературы…
Не нужно стремиться выполнять задания старых театров. Не нужно говорить «моя меме».
Мама уехала».
Трудно сказать, как Лунц осуществил бы эту свою программу. Но он начал работать именно в этом направлении. Более всего это видно в его драматургии, он написал четыре пьесы, о которых можно говорить серьезно, и эти пьесы как раз остро сюжетны и формально новы. Пьеса «Бертран де Борн» начата как водевиль и кончена как трагедия. «Обезьяны идут!» - вещь, сделанная в традициях немецкого романтического театра с его игрой на смешении условного представления с реальностью зрительного зала; финал пьесы предусматривает вступление публики на сцену: то, что делал Мейерхольд в одной постановке, но неудачно. У Лунца такой ход подготовлен весьма искусно; неизвестно, как вышло бы в театре, пьеса не была поставлена. Интересна даже и вне формальных приемов пьеса «Вне закона», в которой вождь народного восстания превращается в нового тирана. Эту пьесу уже подготовили к постановке, но в последний момент запретили – аж по распоряжению либерального наркомпроса Луначарского. Последней его пьесой была «Город равных» - о перспективах коммунизма, вещь, прежде всего, умная. Перспективы известны: неисполнимая утопия, пробуждающая в человеке ветхого зверя, без чего, увы, и не прожить.
Проза Лунца не позволяет судить о нем, хотя каждый текст по-своему интересен. Он сам говорил, что научился по-новому – «не по-русски» писать пьесы, но в беллетристике это ему пока не удается. Надо отметить у него умение владеть словесным юмором, явно сходное с Зощенко.
Лунц в конце концов уехал за границу – в Германию, на лечение, и через год там умер. Несомненно, в случае успешной поправки он бы вернулся в Россию. Там он стал бы писать приключенческие романы для юношества на материале западной истории и, вполне возможно, погиб в конце тридцатых. На Западе, останься Лунц жив, он бы погиб в Германии или очутился в Америке и сделался успешным голливудским сценаристом.
А может быть, поверх всего этого, стал бы вторым Набоковым.
Иван Толстой: 15 лет назад скончался один из самых обаятельных французских актеров и певцов Ив Монтан. Из Парижа – Дмитрий Савицкий.
Дмитрий Савицкий: Он вовсе не собирался петь. Он хотел быть новым Фредом Астером, благо ноги были удивительной длины, а шарма хватило бы на две съемочных группы. Вместо этого он работал официантом и, конечно же, пел, смахивая полотенцем крошки со столиков. Он работал парикмахером в парикмахерской старшей сестры и тоже – пел. До съемочной площадки было явно далеко… Но лучше все по порядку.
Отца его звали Джованни Ливи, и он оставил родную Тоскану, деревушку Монсуммано в 21 году. Мать в его метрике числится Жозефиной, но она было из той же деревни, и имя ее дома звучало чуть-чуть по-иному: Джозиппина. В 1929 году, когда семья Ливи (трое детей, Иво – самый младший) получали французское гражданство в Марселе, в анкете Джованни Ливи написал, что бежал от фашистов во Францию. На самом деле бежала семья Ливи через Марсель в Америку, но иммиграционная квота в 21-22 годах была исчерпана, Америка не принимала. Что касается фашизма, Джованни бежал с упреждением: Муссолини пришел к власти на год позже исчезновения Ливи из деревушки Монсуммано… Но факт есть факт: Джованни, как и его жена, был из бедной крестьянской католической семьи, но заодно был и коммунистом.
В Марселе Ливи жили бедно. Джованни открыл мастерскую по изготовлению метелок, но к 1932 году прогорел. Жили на деньги Лидии, дочери, которая открыла парикмахерскую. Старший брат Иво, Джуллиано, был гарсоном кафе. Отец надеялся, что хоть Иво закончит школу. Но денег не было и в 11 лет худой, как палка, высоченный Иво пошел трудиться на завод. Через три года он стал поющим парикмахером в салоне сестры Лидии. Он даже получил диплом парикмахера, так что, если бы артистическая карьера его не удалось бы, он не пропал бы: итальянские парикмахеры до сих пор в моде во Франции…
Бредить чечеткой и Фредом Астером Иво однако не переставал. В 1938 году режиссер небольшого районного мюзик-холла, некто Беринго, решил нанять его на несколько месяцев – разогревать публику перед спектаклем. После трех недель форсированной сценической подготовки, имевшей место за пыльными кулисами, Иво вышел на сцену. И с первого же вечера так разогрел зал, что публика не хотела никого другого: легенда юной звезды варьете родилась в одночасье. Ему сшили новый костюм в обтяжку и поменяли имя. Когда он играл во дворе, мать звала его домой ужинать через окно: - Иди домой, поднимайся, Иво! – Ivo, Monta! Ivo, Monta - отсюда и получилось – Ив Монтан…
21 июня 1939 года 18-летний Ив Монтан дал концерт в легендарном театра Марселя «Альказаре». Он помнил, что семья так и не добралась до Америки. И он пел по-французски нечто вроде ковбойских песен. На голове у него была почти такая же шляпа, как у Гарри Купера, разве что из крашеного картона.
Тот самый режиссер Беринго стал его первым импресарио. Война спутала все карты. Какое-то время Монтан работал на стройке, но Беринго организовал ему гастроли, и Ив Монтан начал брать город за городом в древнем Провансе, оставляя местным кардиологам трудиться над разбитыми сердцами. В 1944 году певцу пришлось дать дёру, спасаясь от милиции и принудительной работы в Германии. Убежище он нашел в Париже на сцене театра «АВС».
Трудно нынче себе представить веселье в Париже 44-го года. Книги и фильмы убедили нас в том, что жизнь была мрачным подпольем для порядочных (то есть для большинства) людей. Но в последние годы появились книги, рассказывающее о том, что французы в начале 40-х примирились с судьбой, и жизнь налаживалась. Жизнь в объятиях Германии. Рестораны, ипподромы, кинотеатры, музеи были открыты, так что после театра «АВС» последовало «Бобино», а за «Бобино», chic alors! – «Мулен-Руж»!
В своем дневнике уэльский поэт Дилан Томас как-то записал: «Еду в Лондон. Женщины доделают все остальное». Ив Монтан выступал в «Мулен-Руже» в первом отделении, во втором пела Эдит «Воробушек», Эдит Пиаф. Что касается сцены, (не кино!) это она превратила успех Монтана в национальный. Они выступали вместе, они путешествовали вместе, они были любовниками. Список любовников Эдит Пиаф был подлиннее, чем у Дон Жуана. Но Пиаф научила Монтана изображать телом, то, что он изображал голосом; она же заставила его прочитать тонну книг. В конце концов, он был неучем. И бросила его. Пока он не бросил её.
Вторая женщина, другая женщина, переменившая его жизнь, ввела его в мир кино. То была Симона Синьоре. Она бросила из-за него мужа, режиссера Марка Аллегре. Coup de foudre! Удар молнии, взаимная любовь с первого взгляда сделала их легендарной парой. Встретились они Сан-Поль-де-Ванс в Провансе, где до конца своих дней у Монтана был дом. Там же жил и Жак Превер, поэт и поэт-песенник к тому же. Это он написал на музыку Жозефа Косма Les Feuilles Mortes – «Мертвые», то бишь, «Опавшие Листья». Они подружились, Монтан стал, буквально, певцом Превера. Несколько месяцев приучал он публику к «Опавшим листьям». Он включал песню в репертуар каждого концерта, любого выступления. Однажды, отвечая на родном итальянском римскому журналисту на вопрос: « Ваша любимая песня?», он сказал: - «Опавшие листья», Превера, музыка Жозефа Косма».
Ив Монтан, как и Симона Синьоре, были активными попутчиками коммунистической партии Франции. Политически, Симона Синьоре, которая входила как-никак в движение Сопротивления, была более зрелой. В 1956 году, несмотря на события в Будапеште, Монтан не отменил гастроли по СССР. Успех был колоссальным. Но Монтан, увидев своими глазами советскую реальность (малый фрагмент), был постоянно на нервах и лишь после четырехчасового разговора с Хрущевым, которому он сказал всё, что думал, он относительно успокоился.
Но вот отрывок из интервью французскому радио в Москве. Монтан замечательно оговаривается. Он не хотел произносить слово «Америка», где он, из-за поездки в Москву, на какое-то время стал персоной нон-грата. Но он успел в интервью поменять А-а-а-америку на А-а-а-англию:
Журналистка: Ив Монтан, впервые французские актеры встретились и отобедали с русскими!
Ив Монтан: Я думаю, что это замечательно! Мы должны чаще встречаться, как с советскими (людьми), так и с чехословаками, с немцами, с амери…, с англичанами…
Журналистка: Вас хорошо знают в России!
Ив Монтан: Да, меня знают по моим пластинкам. Кстати, в моих планах, четырехмесячные гастроли по СССР, а затем по всем странам Восточной Европы, ну а потом уж в … Нью-Йорк.
Дмитрий Савицкий: Отношение Ива Монтана к компартии и к кремлевскому режиму стало меняться лишь после пражских событий 68-го года, особенно после того, как он сыграл главную роль (Артура Лондона) в фильме Коста Гавраса «Признание». Но по-настоящему он распрощался с компартией только после смерти отца.
Коммунизм в его итальянском варианте был делом семейным…
Вот отрывок из интервью Ива Монтана, из архивов французского радио, где он отвечает о том, нужно ли, можно ли сохранить верность компартии:
Ив Монтан: Остаться верным, что это значит? Если на этом нужно поставить точку и сказать «аминь», то я не из «верных»… Но если вы меня спросите, остался ли я верным этим щедрым идеям, я отвечу – да, я сохраняю им верность! В этом смысле я не изменился. Это то, во что мы верили. Хоть и с определенной наивностью. Но я, не только я. А эти «щедрые» идеи, поднявшие миллионы человек, как теперь стало ясно, не такие уж и простые. И я не могу лишь по тому, что сердце мое сохраняет верность идеям, быть ОБЯЗАННЫМ сохранять преданность какой-то партии, ее политическому аппарату. Потому что людям свойственно ошибаться!
Дмитрий Савицкий: Успех Монтана-певца был планетарным. Его обожали и в Берлине, и в Токио, и в Москве, и в Нью-Йорке. Успех Монтана-актера постепенно достиг почти тех же высот. После его бродвейского триумфа, его пригласили сниматься в Голливуд. Семья Ливи можно сказать наконец-то иммигрировала в США. Не без потерь. Жертвой стала Симона Синьоре. Монтан, снимавшийся в фильме вместе с Мерлин Монро и по сценарию бывший ее любовником, стал им и в жизни.
Вопрос Иву Монтану: Заставили ли вы страдать Симону Синьоре? Монтан:
Ив Монтан: Да, чрезмерно… И мне не хотелось бы об этом говорить… Она повела себя в этой ситуации великодушно. Но у меня все же были, скажем, смягчающие обстоятельства. Если бы я мог избежать случившегося, я бы это сделал. Но я не смог. Да и, честно говоря, я себя спрашиваю: нормальный мужчина смог бы он удержаться от соблазна, находясь в течении трех месяцев в объятиях мадмуазель Мерлин Монро? Я в это не верю…
Дмитрий Савицкий: Как написала дочь Симоны Синьоре в своих мемуарах: «Мать провела последние годы своей жизни в компании Джонни Уолкера». Есть такой сорт виски.
Монтан выступал и снимался до последних своих дней. Он поддержал движение «Солидарность» в Польше, он выступил против Национального Фронта Жана-Мари Ле Пена во Франции. Он сыграл в лучшем, наверное, из всех своих фильмов «Манон источников» Клода Берри. У него родился сын, Валентин, в 88-м году. До этого у Монтана не было детей.
Он планировал гала-концерт во дворце Берси в 91-м году, но в ноябре неожиданно скончался от инфаркта. В последние годы жизни он свершил, быть может, один-единственный faux pas, одну единственную ошибку: соблазненный метаморфозой Рональда Рейгана, он решил баллотироваться на пост президента Франции. И это был худший из всех его сценических номеров. В остальном Клио не может к нему придраться. Как и остальные музы.
