Гуманитарный коридор – понятие не только юридическое, правовое или военное. Человека необходимо поддержать психологической и лекарственной заботой, теплом и словом. Есть не только медицина катастроф, но и язык катастроф. Несколько миллионов украинцев покинули свои дома. Мировое сообщество поднялось на защиту новейших изгнанников. Об этой картине мира, создающейся на наших глазах, подкаст-сериал "Гуманитарный коридор". По ширине этого коридора будут судить о морали и ответственности нашей эпохи. Ведущие – Иван Толстой и Игорь Померанцев.
Каринэ Арутюнова: Для меня война началась 24 февраля в городе Киеве в четыре часа утра. Информационное поле просто взывало к тому, что вот-вот начнется. Человек, видимо, так устроен, что он не до конца верит этому, а даже если верит, то некая сила инерции заставляет его продолжать свою жизнь в том же ритме, в котором она происходит.
То, что я услышала в четыре часа ночи в Киеве, – это несопоставимо ни с чем. Я строила мирные планы, которые касались следующей картины, которую я напишу, и книги, которую я опубликую. Но когда это все началось, я не могу даже описать это ощущение, потому что я никогда в жизни его не переживала. Хотя я жила в Израиле долгое время, над моей головой взрывались какие-то штуки, сбиваемые "Железным куполом", я помню это ватное ощущение, но все-таки там было немножко иначе. Потому что Киев всегда, несмотря на события 2014 года, ассоциировался с каким-то полем мирной жизни, казалось, что это невозможно, до конца не верилось в это.
Я помню этот момент, эту дрожь, осознание, что вот оно происходит. И потом я помню себя, стоящую у окна, и очень характерный звук – это звук колесиков чемоданных. Со всех сторон стали идти люди с чемоданчиками, с ручной кладью, все они куда-то шли. В моем районе я, честно сказать, вообще не знаю, где находится бомбоубежище, я думаю, все шли к метро. И через день я тоже оказалась на этом пути.
Иван Толстой: Это был фрагмент из апрельского выпуска "Гуманитарного коридора". Рассказывала киевская художница Каринэ Арутюнова. Мы с Игорем Померанцевым звонили тогда в Мюнхен, куда Каринэ бежала с началом войны. Несколько месяцев киевская жизнь протекала относительно спокойно, и у многих изгнанников родилась иллюзия некоторой нормализации. Среди них была и Каринэ, она недавно вернулась в Киев. На какой-то миг показалось, что в одну и ту же реку можно войти дважды. Иллюзия продолжалась недолго. Об опыте возвращения и новой реальности наша сегодняшняя беседа. С нами Каринэ Арутюнова.
Каринэ, объясните, пожалуйста, почему вы вернулись в Киев? Это при том, что мы слышим, что многие возвращаются, все-таки это до конца не очень понятное действие.
Каринэ Арутюнова: Замечательный вопрос и вполне обоснованный: почему человек уезжает из, казалось бы, мирной и благополучной страны в страну, воюющую уже восемь месяцев, откуда пришлось бежать не при самых лучших обстоятельствах. На самом деле я приехала в отпуск, меня отпустили на 21 день, как это положено, но я прекрасно понимала, что эти рамки можно раздвигать, и в данном случае я не могла знать, смогу ли я вернуться, захочу ли. Я точно знала, что пока что не хочу. За любым действием и поступком стоит, прежде всего, повод, и он у меня был – у меня вышла книга в Киеве в издательстве Олега Федорова "Друкарский двор", которая готовилась к публикации еще до начала войны. Поэтому я ухватилась за этот повод. Тем более что он достаточно убедительный и весомый. Кроме всего прочего, наступил сентябрь, это мое любимое время года в Киеве, я не могла этого пропустить.
Но, конечно же, подлинные мотивы – это не книга и не прекрасная погода в сентябре, а нечто не вполне объяснимое с рациональной точки зрения – желание оказаться в своем мире. В одном из моих рассказиков есть такая фраза, я на нее наткнулась буквально позавчера, записала себе ее на всякий случай, и вот этот случай наступил: "В прошлое хочется укутаться как в ветхое одеяло, пропахшее домом".
Вы понимаете, в чем дело? Мне очень недоставало в прекрасном городе Мюнхене вот этого ветхого одеяла, вот этого чувства прошлого. Потому что человек, проживая свою жизнь, одновременно проживает ее сразу в нескольких полях – настоящего, прошлого и немножко будущего, куда он тоже заглядывает. Видимо, я, человек, который очень любит путешествовать, видеть новое и впитывать, вот в этой ситуации за полгода жизни в Мюнхене не очень научилась впитывать. Видимо, состояние войны не способствует этому, не способствует прекрасному соединению с какими-то новыми мирами. Я поймала себя на том, что я постоянно оглядываюсь назад, мне необходимо с чем-то соединиться. Это что-то не имеет названия, это ветхое одеяло, может быть, но оно оказалось очень важным.
У меня все оборвалось внутри, это чувство становилось уже непереносимым
И на самом деле отъезд как туда, так и обратно – это некий процесс. Но туда получилось несколько быстрее, а вот обратно было довольно сложно придумать, обставить это все так, как нужно, чтобы нашелся нужный повод, чтобы наступил тот самый момент. И когда этот момент я почувствовала, что уже дальше тянуть нельзя, мне показалось, что уже можно ехать. Хотя, конечно, мои мюнхенские знакомые и друзья в ответ на мое желание уехать очень осторожно и отведя глаза в сторону говорили, что, кажется, немного рано ехать. И от этого "немного рано" у меня все оборвалось внутри, это чувство становилось уже непереносимым.
Игорь Померанцев: Каринэ, ваши друзья в Киеве рады вам или все-таки считают ваш поступок опрометчивым?
Каринэ Арутюнова: Мои друзья и знакомые разбросаны по всему земному шару сейчас, и те немногие, кто остался еще в Киеве, конечно же, рады просто увидеться, обняться, просто прийти домой. Это на самом деле огромная радость, которой не придаешь значение, пока это все существует и все это запросто. Поэтому, конечно же, никто меня из киевских моих друзей и не думал отговаривать, тем более что решение я принимала сама и мало советовалась с кем-то.
Иван Толстой: Каринэ, чему были посвящены ваши дни, недели и месяцы в Мюнхене?
Каринэ Арутюнова: В Мюнхене я провела полгода, это огромный срок, часть жизни. Спасибо огромное людям, у которых я жила, у меня была возможность работать, это то, за что я ухватилась немедленно, потому что я просто понимала, что это единственный способ себя как-то вытащить за шиворот из очень тягостных состояний, в которых все мы в той или иной степени пребываем. Мы все подсоединены к этому постоянному потоку новостей, это все не способствует никаким творческим процессам. Я заставляла себя поначалу работать, стоять у мольберта. Вначале это было достаточно тяжело, но дело пошло, и я очень рада. Полгода бы в любом случае не прошли зря, всегда человек что-то получает и что-то отдает. У меня было замечательное общение, чудесные люди мне повстречались в Мюнхене. И уже знакомые, допустим, Сережа Соловьев, замечательный русский прозаик, немало замечательных людей мне встретились и, конечно же, эти полгода были наполненными. Но все-таки в них чего-то недоставало.
Если позволите, я прочту один небольшой текст, который касается именно этого. Текст называется "Условия игры. Инструкция", он был опубликован в 2011 году в книге "Пепел красной коровы".
"Ничего не бойтесь, плодитесь и размножайтесь. Любите. Рожайте в муках мальчиков и девочек. Чем больше, тем лучше. Ведь вы любите детей, растите их в любви. Давайте лучшее, одевайте в чистое. Ешьте из красивой посуды, полы устилайте коврами, стройте дома. Пишите и читайте, говорите на языке соседей, дальних и ближних. Ешьте и пейте. Почитайте отца своего и мать, и вам зачтется. Не возжелайте утварь ближнего своего, никакого добра его. Выпекайте хлеб, пишите картины, пусть украшают стены. Привыкайте к красивому. Не забывайте о музыке. И ничего не бойтесь. Пусть будут мальчик и девочка, мальчик будет похож на мать, девочка на отца, услада сердца его. А лучше по двое – двое мальчиков и две девочки. Еще пусть будет самый маленький, его назовут Давид. Пусть будет дом, и сад, и достаток. Дети ходят в чистом, пусть выучатся. Ничего не бойтесь, мы это проходили.
У дома посадите дерево, пусть это будет яблоня. Пусть цветет и дает плоды, все равно придут и срубят под корень и пристрелят вашу собаку. Даже старую и глухую пристрелят или перережут горло. Все равно пусть будет дом, яблоневый сад и старая собака, и много детей. Пусть рояль и книги, картины и ковры. Нас предупреждали, но мы не верили. Всегда находился свой и чужой, кто-то протягивал руку, а кто-то первым входил в опустевший дом и выносил книги, картины, посуду, ковры, все, что оставалось после. Так было, есть и будет. Жизнь прекрасна. Всегда найдется тот, кто укажет путь убийце, кто захлопнет окно, когда вас будут убивать. Сегодня вы сосед, завтра – жертва. Сегодня вы яблоня, завтра ее плод. Ничего не бойтесь. Нас вырезали, душили, травили, мы прятались, мы учили прятаться и убегать, мы учились выживать. Пока наши дети учат ноты, разминают пальцы, эти тоже разминают. Они наблюдают, нет, не издалека, они всегда рядом. Мы знаем их в лицо, иногда сидим за одним столом, и дети наши играют в одни и те же игры. Так было, есть и будет.
Располагайтесь надолго, будто вам здесь рады, не рассказывайте лишнего, не ищите приметы, не произносите "резня" и "погром". Пусть лучше смеются и верят в добро, пусть ходят прямо и будут свободными от ваших слез, причитаний, воспоминаний, страха. Пусть думают, что желанны всегда и везде. Пусть играют со старой собакой в саду и отпирают ворота входящему. Пусть смотрят прямо, не опускают головы, не сгибают колени. Пусть яблоня дает плоды, а за столом вино веселья. "Да" и "нет" не говорите, черного не носите, дверей не запирайте. Слухам не верить. Вот ваш дом, вот яблоневый сад, вот его плоды. А вот старая собака. Так было, есть и будет. Мальчик и девочка, пусть младшего зовут Давид. Ничего не бойтесь, пока вы накрываете на стол, они уже идут. Ворота не запирать, слухам не верить. Собака сыта и давно не помнит запаха крови".
Игорь Померанцев: Вы вернулись в Киев, который вы покидали, или это уже другой Киев?
Каринэ Арутюнова: В каком-то смысле я была поражена, потому что Киев оказался совершенно другим, нежели тот, который я покидала в марте. Тот был безлюдным, довольно неуютным и страшным. Я приехала 16 сентября, через некоторое время установилась чудесная погода, я наблюдала огромное количество людей в Киеве, невероятное количество детей, люди достаточно расслабленные. То ли это внешняя расслабленность, то ли это уже какой-то элемент бравады был – все идет своим чередом, мы живем. В общем, очень отличается от того, что было весной.
Иван Толстой: Каринэ, а я снова вас хочу попросить переместиться в Мюнхен. Как меняется оптика, взгляд на украинскую трагедию, когда смотришь на нее с чужого холма?
Каринэ Арутюнова: Вы понимаете, в каком-то смысле находиться вдали сложнее. Понятное дело, что находясь и там, и здесь, все равно сидишь в этих новостях. Но здесь ты мониторишь то, что ты здесь проживаешь вживую. В каком-то смысле, да, это, возможно, и страшнее, но одновременно это естественнее, потому что, находясь вдали, ты можешь позволить себе быть расслабленным, но эта расслабленность неестественна. Я помню, что много раз я себя ловила на том, что я себя даже одергивала, прогуливаясь по какой-нибудь чудесной улице, с чудесными домами, глядя на людей спокойных, живущих мирной жизнью. Вдруг я ловила себя на том, что внутри все сжимается от чувства непоправимого горя, потому что я понимала, что моя жизнь она не здесь, и жизнь многих людей тоже не может быть такой, какой я ее вижу сейчас. Этого чувства непоправимого горя у меня здесь не то, чтобы нет, конечно же, все это страшно и трагично, но когда ты проживаешь это, это несет несколько иной оттенок.
Игорь Померанцев: Сегодня в Киеве была воздушная тревога и отбой дали буквально накануне нашей записи. Акустический мир Киева отличается от акустического мира Мюнхена?
Находясь на пустыре с собакой, ты ощущаешь себя в буквальном смысле мишенью
Каринэ Арутюнова: В общем, даже если учитывать воздушные сирены, то конечно. Я не знаю, все ли относятся к сиренам, как я. Потому что я во время последней воздушной сирены находилась с собакой на улице, и, конечно, первая мысль, что надо куда-то бежать скрываться. А куда? Особо некуда. Но, находясь на пустыре с собакой, ты ощущаешь себя в буквальном смысле мишенью. Тут я начинаю обращать внимание на то, что люди вокруг никуда не бегут, этот звук уже никого не смущает. Но разница и во многом другом – я понимаю человеческую речь, я могу на нее реагировать.
Иван Толстой: Понимают ли ваши друзья-киевляне степень европейского сочувствия Украине?
Каринэ Арутюнова: Просто не было повода об этом говорить. Я могу говорить только о себе. Я ощущала это, находясь в Германии. Может быть, у каждого своя история, но те люди, с которыми я сталкивалась, они действительно исполнены сочувствия, понимания, я увидела реальную помощь и реальное желание помочь. Можно развивать эту тему и в другую сторону, что помощи может быть больше, она может быть более своевременной, но тут уже я не аналитик, я не могу говорить об этих вещах.
Игорь Померанцев: Каринэ, в Мюнхене ваши день и ночь вернулись на свои места. А в Киеве день и ночь – это уже относительные явления?
Каринэ Арутюнова: Я думаю, что есть категория людей, для которых это относительное явление, хотя бы для тех, кто защищает город. Я иногда думаю о том, как эти люди сменяют друг друга, чтобы быть все время на посту, чтобы отслеживать эту ситуацию. Что касается меня, то я вынуждена вновь овладеть наукой проживания своих ночей в коридоре между двумя стенами. В общем, ночь остается ночью, просто она более тревожная, чем ночь в Мюнхене. Я буквально недавно перечитывала стихотворение Иехуды Амихая, и я только сейчас понимаю, в чем его смысл.
Я обнаружил себя
Внезапно и слишком рано в жизни,
Подобно тому, как внутренняя стена дома
вдруг обнаруживает, что стала наружной после войн и разрушений.
Я почти забыл,
Что значит находиться внутри. Отныне ни боли,
Ни любви. И то, что вблизи, и то, что вдали, для меня
Равно удалено.
Я только сейчас понимаю, о чем это стихотворение, – о том, как внутренняя стена дома становится внешней.
Иван Толстой: Каринэ, я хотел спросить вас о жизни профессионального цеха, цеха художников. Что в нем поменялось за то время, что вас не было в Киеве?
Я все не могу никак набыться дома с самой собой
Каринэ Арутюнова: Я пока что не очень принимаю участие в такой общественной жизни, я все не могу никак набыться дома с самой собой, но я наблюдаю, что происходят выставки, встречи. Я думаю, что художники работают и пишут картины, выставляются, я это вижу. Хотя огромное количество находится сейчас не в Киеве, но приезжают, делают выставки. В общем, жизнь идет, несмотря ни на что.
Игорь Померанцев: Вы в вашем блоге писали о хрупком эмоциональном равновесии – "идет, как будто по проволоке". Равновесие восстанавливается?
Каринэ Арутюнова: Это сложный вопрос. В каком-то смысле – да. В каком-то смысле я возвращаюсь к себе. Я человек созерцательный и между тревожными событиями все-таки существуют моменты созерцания, которые неизбежны осенью. Мне кажется, что сегодня я нахожусь в том самом месте, в котором это возможно, несмотря ни на что.
Иван Толстой: Каринэ, вы – художник, человек созерцательный. Вам что ближе после того как, к сожалению, что-то "прилетело" (странный теперь такой глагол без существительного), вы ходите смотреть на разрушения, на ужас, на кошмар, или вас отталкивает от этого и тянет куда-то, где все осталось по-прежнему на своих местах?
Каринэ Арутюнова: Признаюсь честно, я эти разрушения обхожу десятой дорогой, я очень трусливый человек, я даже боюсь видеть это, я боюсь это окончательно понимать. Но так получается, что каким-то образом я все равно выхожу на эти улицы и, конечно же, кое-что вижу. И это тяжело. Я понимаю, что раны на теле земли зарастают достаточно быстро, но пока что я видела эту воронку в парке Шевченко совершенно случайно, так получилось, что нужно было встретиться с друзьями, и встретились мы именно там, рядом. Невыносимо думать о том, насколько хрупка наша жизнь. По этим разрушениям ты абсолютно четко видишь и понимаешь, насколько это близко.
Игорь Померанцев: Мы обычно беженцев спрашиваем: вы собираетесь вернуться домой? А вы собираетесь вернуться в Мюнхен?
Каринэ Арутюнова: Я иногда скучаю по Мюнхену, по какой-то части себя, которую я оставила там. И, конечно, я прекрасно понимаю, что я хотела бы там еще оказаться. Но для этого нужно собраться с духом. Пока что я об этом не думаю.
Игорь Померанцев: Ваш пес Лукреций заметил, что вернулся домой? Вообще, судя по имени, Лукреций – убежденный материалист.
Каринэ Арутюнова: Я думаю, что он заметил с огромным удивлением. Мне так показалось. Я привыкала додумывать все за него, очеловечивать его поведение, поступки. Мне показалось, что он был потрясен, обнаружив мир, который он оставил. Он был потрясен и взволнован, и у меня такое ощущение, что он наслаждается тем, что находится дома.
Иван Толстой: И входит в природу вещей. А она ему очень свойственна.
* * *
В нашем традиционном разделе "Писатели о беженцах" – отрывок из автобиографического романа французского писателя Ромена Гари "Обещание на рассвете". Место действия – Польша, время действия – вторая половина 1920-х годов.
"К сожалению, моя мать была не из тех женщин, что лелеют свою мечту в одиночестве. Она тотчас же с пафосом оповещала о ней, трубила, разносила ее повсюду, как правило сопровождая это лавой и пеплом.
Соседи не любили её. Хотя у мелких буржуа Вильно и не было повода для зависти, постоянные хождения этой иностранки туда-сюда с чемоданами и картонками вызывали недоверие, и очень скоро о них стало известно польской полиции, которая в ту пору была подозрительно настроена по отношению к русским беженцам. Мою мать обвинили в хранении краденого. Ей ничего не стоило разубедить клеветников, но стыд, обида и возмущение, как всегда, привели се в ярость. Прорыдав несколько часов кряду среди разбросанных шляп – дамские шляпки навсегда остались моей маленькой слабостью, – она схватила меня за руку и, заявив, что "они не знают, с кем имеют дело", потащила меня вон, на лестничную площадку. Затем последовала мучительная сцена, которую я запомнил на всю жизнь.
Звоня и стуча в каждую дверь, она просила соседей выйти на лестничную площадку. Обменявшись с ними взаимными оскорблениями – здесь мать всегда одерживала верх, – она прижала меня к себе и, обращаясь к собравшимся, заявила гордо и во всеуслышание – её голос все еще звучит у меня в ушах:
– Грязные буржуазные твари! Вы не знаете, с кем имеете честь! Мой сын станет французским посланником, кавалером ордена Почетного легиона, великим актером драмы, Ибсеном, Габриеле Д'Аннунцио! Он…
Она запнулась, подыскивая самую верную характеристику наивысшей удачи в жизни, надеясь сразить их наповал:
– Он будет одеваться по-лондонски!
Громкий смех "буржуазных тварей" до сих пор стоит у меня в ушах. Я краснею даже сейчас, вспоминая его, вижу насмешливые, злобные и презрительные лица – они не вызывают у меня отвращения: это обычные лица людей.
– Может быть, для ясности стоит заметить, что сегодня я Генеральный консул Франции, участник движения Сопротивления, кавалер ордена Почётного легиона, и если я и не стал ни Ибсеном, ни Д'Аннунцио, то все же не грех было попробовать.
– И поверьте, одеваюсь по-лондонски. Я ненавижу английский крой, но у меня нет выбора.
Думаю, никакое событие не сыграло такой решающей роли в моей жизни, как этот раскат смеха на лестнице старого виленского дома номер 16 по улице Большая Погулянка. Всем, чего я достиг, я обязан ему как в хорошем, так и в плохом; этот смех стал частицей меня самого.
Прижав меня к себе, мать стояла посреди этого гвалта с высоко поднятой головой, не испытывая ни неловкости, ни унижения. Она знала.
В свои без малого восемь лет я обладал обостренным чувством юмора, ощущал всю нелепость ситуации, и этим я немало обязан своей матери.
С годами я постепенно научился, что называется, ронять брюки на глазах у всех, не испытывая при этом ни малейшего стеснения. Это важный момент в воспитании человека доброй воли.
Я давно уже не боюсь показаться смешным; теперь-то я знаю, что человек никогда не бывает смешон...
Но за те несколько минут, что мы стояли на лестнице, подвергаясь насмешкам, поношению и оскорблениям, моя грудь превратилась в клетку, из которой отчаянно рвался наружу охваченный стыдом и паникой зверь".
(Перевод Елены Погожевой)
Слушайте и подписывайтесь на нас в Apple Podcasts, Google Podcasts, Spotify, Яндекс.Музыка, YouTube и в других подкаст-приложениях. Оставляйте комментарии и делитесь с друзьями. Гуманитарный коридор. Моментальные истории жизни.
